Василий, сделав вид, что хочет подняться, неловко завалился набок, не выпуская, впрочем, проценковскую фляжку. Лежа, не отвинтив крышку, попытался сделать глоток. Проценко наклонился к нему, забрал фляжку и, подав руку, помог подняться.
— Подвинься! — приказал сидящему рядом Домничу.
Василий тяжело плюхнулся на освободившееся место и извиняюще улыбнулся сидящему напротив Шабалину.
— Говорил тебе: приходи, по-хорошему все сладим. Так на подвиги дурака потянуло. Кому лучше от этого получилось? Смотреть тошно. Тьфу! — громко, как несмышленышу, прокричал Шабалин, глядя на по-прежнему улыбающегося Василия.
— Между прочим, правильно говорит старик, — с неожиданным напором, словно отыскав в словах Шабалина заинтересовавшую его тему, обращаясь ко всем находившимся в вертолете, громко заговорил Проценко. — Именно по-хорошему! По-умному, по-хорошему, без ущерба для каждой из сторон. Всегда можно договориться, если внимательно подумать над происходящим. А как только мы начинаем толкаться, мешать друг другу, тогда и начинаются неприятности. Зачем, спрашивается, стрелять, поджигать дома, угрожать? Всегда можно найти выход даже из самого трудного положения. Согласен? — обратился он к Василию.
Василий согласно кивнул и потянул фляжку из рук Проценко. Тот сам отвернул пробку и лишь после этого уступил фляжку. Василий сделал большой глоток и закашлялся, всем своим видом показывая, что ему стало хуже. Проценко несколько раз сильно ударил его по спине и продолжил свои рассуждения, адресуясь теперь почему-то к недовольно скривившемуся Домничу, о колено которого одной рукой оперся Василий.
— Все ваши прежние внутренние разногласия, если хорошенько подумать, яйца выеденного не стоят. Живете на отшибе, все всё друг о друге знаете. Тайга большая, места каждому на его век с лихвой хватит. Спрашивается, зачем толкаться?
— Не согласен, — сказал Домнич и столкнул руку Василия со своего колена. — Существует либретто, роли расписаны, идет репетиция. Так нет, появляется какой-то козел и начинает кукарекать. Все, пипец! Никакого нормального произведения искусства мы уже не имеем. Имеем полный бардак. Поэтому, как режиссер, я вынужден принимать меры.
— Козлы не кукарекают, — с трудом выговорил Василий.
— Правильно, — поддержал его Проценко. — А ты не режиссер. И никогда им не будешь, если не научишься правильно ориентироваться в обстоятельствах.
— У верхогляда завсегда ноги болят, — вмешался Шабалин.
— Не понял, батец, — вскинулся Домнич. — Что имеется в виду?
— Спотыкается часто, — объяснил Шабалин. И добавил: — На одном гвозде все не повесишь.
— Я на ваш народный фольклор давно уже все повесил и думать позабыл, — огрызнулся Домнич. — Еще будем посмотреть, что у нас из этой трагикомедии получится. Слишком большой список действующих лиц. В том числе нежелательных, — покосился он в сторону спящего Чикина и снова оттолкнул руку опершегося на его колено Василия…
— Давай без нервов! — посуровел голос Проценко. — Кто мне только что про закон тайги говорил? Идешь в тайгу на день — бери запас на неделю.
— А то и на две, — поддержал его Федька Оборотов.
— Как бы нам с этим запасом на первом повороте не загнуться, — проворчал Домнич.
— Что-то наш народный режиссер сегодня не в духе, — с явным неодобрением констатировал Проценко. — Заражает коллектив пессимизмом. Утром вроде все было наоборот.
— Творческое предчувствие, — все больше заводился Домнич. — Некоторым для понимания малодоступное.
— А ты не стесняйся, поделись, — выдержав паузу, попросил Проценко. — Оценим коллективно твое предчувствие. Сделаем совместные выводы. — Он даже наклонился, заглядывая в глаза Домничу. — Давай, давай, не стесняйся. Может, среди нас тоже творческие личности отыщутся.
— Козлы не кукарекают, — словно в забытьи, снова выдал Василий, и, воспользовавшись не то нырком, не то разворотом вертолета, сполз с сиденья на пол. Оттуда было легче дотянуться до зажатого между ног одного из проценковских боевиков «калаша», который он высмотрел, едва начав приходить в себя.
— Закукарекают, если жить хотят, — все больше заводился Домнич, раздраженный близостью освобожденного от пут Василия и неуместными, как ему казалось, проценковскими замечаниями. — Как говорила классик международного интернационализма: «Лучше умереть стоя». А еще лучше — вообще не умирать. Так мужики? А вообще — «разговор на эту тему портит нервную систему», что перед премьерой крайне нежелательно.
— Правильно! — согласился Проценко. — Я о том же. Нервы надо беречь.
В это время распахнулась дверь пилотской кабины, и выглянувший второй пилот стал показывать пальцем вниз.
— На посадку, что ли? — посмотрев на часы, удивился Проценко. — Говорили, час лету, а еще и половины не набежало.
— Интересная мизансцена, — прильнув к грязному стеклу иллюминатора, прокомментировал Домнич и заорал пилоту: — Давай еще на один круг! И понижей! Треба разжувати… Давай, давай! — И отодвинув ногой окончательно расположившегося на полу Василия, направился к пилотской кабине.
— Чего там? — недовольно проворчал Шабалин.
— Интересная режиссерская находка. Причем в местах, где ничего подобного быть не должно. Тем не менее имеет место быть. Ежели, конечно, не показалось. Что в этих местах тоже иногда случается.
Вертолет чуть завалился набок, выполняя разворот. Почти все, кроме Василия и спящего Чикина, прижались лбами к иллюминаторам. Василий, воспользовавшись непонятной для него заинтересованностью своих похитителей, придвинулся почти вплотную к забывшему про автомат охраннику.
— Карамболина, Карамболета, — продолжал комментировать увиденное явно повеселевший Домнич. — Неожиданная находка всегда кстати, даже во время премьеры.
— Ты это про ту лодку? — тоже что-то разглядев внизу, заинтересовался Проценко. — А говорили, летом в тайге ни живой души.
— В том-то и дело, — радовался Домнич. — А данный водоем здешний народ вообще по кругу на цырлах обходит.
— Выходит, не все обходят, — изрек наконец Шабалин, тоже приложившийся лбом к стеклу иллюминатора. — Скажи, чтоб еще понижей взяли.
Домнич сунулся в пилотскую кабину, что-то стал объяснять, и вертолет заложил еще один круг, снижаясь к поверхности довольно обширного, вытянутого в длину озера, берега которого густо поросли нетронутой вековой тайгой. Теперь уже отчетливо можно было разглядеть моторку с одинокой фигуркой на корме у мотора. Лодка была почти неподвижна, несмотря на то что сидевший в ней человек пытался небольшим веслом направить ее к берегу. Солнечные лучи из-за вершин огромных елей и яркие блики на воде ослепили было смотревших, скрыв на время и лодку, и зарябившую от винта черную воду. Совсем близко замелькали вершины елей, перекосился горизонт — вертолет пошел на новый круг, подчиняясь крику и жестам просунувшегося в кабину Домнича.
— На хрен она тебе сдалась, эта лодка? — спросил Проценко. — Узнал, что ль, кого?
— Вроде баба какая-то, — подал голос один из проценковских боевиков.
— Не какая-то, а вполне конкретный экземпляр, — продолжал радоваться Домнич. — Заполучив который одерживаем полную и безоговорочную победу на пути к нашей конечной цели.
Василий оцепенел, демонстрируя не то потерю сознания, не то полную прострацию, которая вроде бы должна наступить после обжигающего глотка неизвестного ему напитка. Услышав, что в лодке, возможно, женщина, задохнулся от мысли: «Любаша!» Но тут же отмел: «Исключено. В поселке она и вроде как под арестом. Кто тогда? Неужели…?»
К горлу подкатил комок. Василий был уверен, что догадался.
— Артист вроде сказал, что озеро по кругу обходят, боятся. Значит, Убиенка! Тут и думать нечего. Олег говорил, она от него убежала. Салага недотепанный. Врезать надо было для просветления соображения. Бедная девчонка. Она же вторую ночь тут колотится. Почему таким светлым, ни в чем ни перед кем не виноватым не везет? Надо нашего попа поспрашать. Несправедливо? Еще как несправедливо. А если несправедливо, надо менять ситуацию. Какого хрена они над ней зависли? Надо линять. Калаш, можно считать, мой. Так что будем сейчас посмотреть. Чего ее сюда-то занесло? Дурное место. Очень даже. Батя в свое время тоже его обходил. Главное, успеть дверь открыть, пока эта шобла не очухалась. Это уж как повезет. Ну, гражданин поп, помолись за везуху раба Божьего Васьки Боковикова. Она ему сейчас будет во как нужна.
Он чуть приподнял голову, оценивая расстояние и объем обстановки, левой полусогнутой ногой уперся в какую-то опору и уже приготовился было к рывку, но разглядев, что происходило, напротив, рядом с кабиной летунов, замер и даже задержал дыхание. Домнич и второй пилот сами открывали входную дверь.
Показывая второму пилоту, вернувшемуся в кабину: ниже, ниже, Домнич высунулся наружу и, удостоверившись наконец в своей догадке, заорал что было сил на известный опереточный мотив:
— Безусловно, кое-что, хоть и немного
С той поры, как существует белый свет,
До сих пор зависит многое от Бога,
Несмотря на то, что Бога нет…
Есть Бог! Е-есть!
Вертолет завис прямо над лодкой, взбаламутив винтами зеркальную до того воду озера.
— Она, что ль? — приподнялся со своего места Шабалин, желая убедиться в свалившемся вроде бы ниоткуда везении.
Узнав кричавшего, Маша отбросила единственное весло, дотянулась до лежавшего на дне лодки ружья и вскинула его к плечу.
— Война и мир! — кричал Домнич. — Лично мы за мир во всем мире! Да она стрелять не умеет, — успокоил он пытавшегося оттянуть его в сторону от открытой двери одного из проценковских боевиков. — Она же дурка, сама себя пугает.
Раздался неслышный в вертолете выстрел и лучший, по словам Проценко, стрелок из его наймитов, согнувшись, вывалился в проем двери. Все на несколько секунд замерли, пытаясь осознать случившееся, а потом, как по команде, поднялись со своих мест, не отрывая глаз от отползавшего от проема Домнича. Вместе со всеми поднялся и Василий. Неуловимым ударом обездвижил стоявшего рядом боевика, подхватил одной рукой его автомат, другой зажал под мышко