Пауза.
– Только я не стану делать такого совсем уж фантастического допущения. Всё закончится раньше. Возможно, гораздо раньше. Тут мать сгоряча кинула тебе обвинение в зоофилии. Это преувеличение, конечно, – всё-таки аборигены Иннури существа разумные. Насколько именно разумные, это уже другой вопрос… Однако факт остаётся фактом – они похожи на нас только внешне. Ничего особенного, обычный результат работы биологической конвергенции. Рыбы ведь тоже похожи…
– При чём здесь рыбы?!
– Верно. Оставим рыб в покое. Подумай лучше о себе. Тебе известна сказка о Снегурочке? Это такая девушка, персонаж иннурийского фольклора…
– Папа…
– …она не могла выносить повышенных температур, совершенно верно, – всё тем же ровным тоном продолжал отец. – Здесь мы будем иметь, скажем так, зеркальный сюжет.
Инмун чуть наклонился вперёд.
– Он ещё не искалечился, прости за грубость, засовывая тебе? Ничего, всё впереди. Не в сотый раз, так в трёхсотый. Когда-нибудь да не убережётесь. Или ты намерена искалечиться сама, пребывая постоянно в гипотермальной фазе?
Пауза. Долгая, очень долгая пауза.
– А ты, оказывается, можешь быть очень злым, папа, – выдохнула Вейла. – Ну так вот… Я не знаю, как это будет. Я знаю только одно. Я его не брошу.
Потоки воды, низвергавшиеся с небес, будто светились изнутри мерцающим голубым светом, не угасавшим ни на мгновение, – молнии били непрерывно, и шум ливня разбавлял рокочущий гром, перекатывающийся из края в край иномейского неба.
– Вейла…
Девушка, вздохнув, оторвалась от созерцания буйства стихий, царящего за прозрачной стеной.
– Входи, Ноан.
Мальчик, стоявший на пороге, медленно подошёл, прижался к сестре. Вейла прижала голову брата к груди, взъерошила волосы.
– Трудно тебе, Ве?
Она вновь вздохнула.
– Трудно, братик…
Пауза.
– Ты так сильно любишь его?
Девушка молча перебирала волосы брата.
– А ты знаешь что? Ты приведи его к нам в дом… Избранника ведь приводят в дом.
Несколько секунд Вейла озадаченно разглядывала мальчишку.
– Не, я без шуток… А чего? Или он совсем не может переносить наш климат?
Глаза девушки вдруг вспыхнули.
– А ведь ты прав, Но. Это будет ударный ход. Время Ливня заканчивается, жара спадает. Вот возьму и приведу!
– Вот возьми и приведи! Я буду на твоей стороне, Ве. Всегда и до конца.
– Спасибо, братик! – сестра поцеловала мальчишку в нос.
Телефон-автомат испускал длинный заунывный гудок, словно скулил, жалуясь на жизнь… Я усмехнулся. Вот, пожалуйста – вольный бег ассоциаций пошёл, натурально по Фрейду.
Короткие сухие очереди – набор номера. Сейчас… вот сейчас я её услышу…
Щелчок – наконец-то телефонная станция соизволила установить соединение.
– С вами говорит автоответчик, – откликнулась трубка таким родным голосом, что у меня защемило сердце. – Пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала.
– Оставляю сообщение после сигнала, – я чуть улыбнулся в микрофон. – Я скучаю по тебе. Вот так вот.
Повесив трубку, я некоторое время бездумно разглядывал стекло – единственное уцелевшее стекло в будке. На грязной прозрачной пластинке губной помадой было изображено проколотое стрелой бубновое сердце с сопроводительной надписью I love you – вероятно, дабы исключить неверную интерпретацию сюжета картины неподготовленными зрителями. Вейле надо в коллекцию, у неё уже огромная коллекция наскальной живописи здешних аборигенов подобралась…
– Молодой человек, вы звоните или спите? – могучая дама, чем-то напоминающая тумбу для расклейки афиш, смотрела на меня неприязненно. Откуда она взялась, надо же… не заметил…
– Сплю, – кротко улыбнулся я, освобождая телефонную будку.
Розово-золотистый весенний закат пламенел на полнеба, отражаясь в стёклах окон верхних этажей. Я уселся на скамейку, ввиду изрядного недокомплекта планок больше похожую на куриный насест, задумчиво глядя на её окошки. Нету дома никого… дома нету никого… не все у нас дома…
Я усмехнулся. Не будем вилять филеем, как говорит один мой коллега. Можно спорить о деталях, но в какой-то мере отец прав. В какой именно? Это важно.
Не все, ой, как не все у нас дома-то.
«Высокое безумие любви» – всплыло откуда-то из недр памяти. Шекспир? Не важно. Всё в этом мире не важно по сравнению с этим…
I love you…
Я поплотнее запахнул куртку. Завтра пятница и по совместительству Международный женский день 8 марта. Восьмое марта одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года от Рождества Христова, если использовать календарь, имеющий наибольшее распространение среди диких аборигенов-иннурийцев. Или одиннадцать тысяч триста пятый день от Начала Эры Всеобщего Единения, в просторечии – Эры… Точнее? Можно и точнее… где-то четвёртый послеполуночный церк… Здорово я всё-таки наловчился переводить в уме ихние даты. Это по общеиномейскому времени, по тамошнему типа «гринвичу», нулевому меридиану. А в тех местах, где стоит дом родителей Вейлы, сейчас вроде как должен свирепствовать послеполуденный ливень.
И нет никаких оснований думать, что девушка-иномейка, жутко соскучившаяся по родине, предпочтёт просидеть выпавший кратковременный мини-отпуск в промороженных бетонных джунглях суровой чужой планеты… Нет, я нисколько не обижен, честное слово. Пусть отдохнёт. И мне, право, пора заняться делами… Маме подарок куплен, сестрёнке куплен… духи «Шанель», пусть повизжит от восторга… Вот какого, спрашивается, рожна я тут сижу? Как пёс у пустой квартиры. Её нет. Она сейчас за миллионы километров. За многие миллионы. Короче – встал и пошёл, ну?
Помедлив секунд десять, я тяжело вздохнул. Нет, насчёт «не все дома» – это я погорячился. Льщу себе, право. Ибо дома-то «вовсе нет никто», как выражался один киношный персонаж… Милицию, что ли, вызвать? Может, хоть они прогонят со скамейки дурня-переростка… а то ведь и в самом деле проведёт всю ночь пред окнами любимой…
– Антон…
Ни малейшего удивления в голосе, что характерно. Стоит себе и улыбается, склонив голову набок. Ну в самом деле – чего удивительного, куда я денусь отсюда? Скорее памятник сбежит с пьедестала…
– Я скучаю по тебе, – абсолютно бесхитростно признался я, вставая со скамейки-насеста. Девушке, имеющей при себе телепатор, врать бесполезно.
Шаг. Ещё шаг. И ещё. Её глазищи наплывают, занимают всё поле зрения… и губы, горячие до невозможности…
– Мне всегда кажется, что у тебя высокая температура…
– Но ведь это правда…
– В смысле, что ты больная…
– И это правда, – они тихо засмеялась. – Неизлечимо больная… влюбиться в аборигена Иннуру, это же надо… А ты разве нет?
– Абсолютно и окончательно больной, – я вновь признал самоочевидное.
И опять мы молчим, слившись в долгом, тягучем поцелуе.
– Я думал, ты улизнула на свою прекрасную Иноме, – чуть отдышавшись, улыбнулся я. – Тройной выходной, самое то устроить себе побывку…
Она вновь тихо засмеялась.
– Так оно и было. Сразу после работы – в тинно…
– А чего ж тогда?..
– Всё очень просто, Антошка. Я тоже скучаю по тебе. Ну и вот… вернулась.
Её глаза вспыхнули, как звёзды.
– Пойдём, – она решительно взяла меня за руку и потащила в сторону от подъезда.
– Мы куда?..
– В тинно, разумеется.
– Хм… Поделилась бы идеей…
– Идея проста и бесхитростна. Ты познакомил меня с родными?
– Есть такое.
– Теперь мой черёд.
Я захлопал глазами, как заводная кукла.
– Ты ещё забыл открыть рот, для полноты картины, – засмеялась Вейла.
– Нет… погоди… ты серьёзно?!
– Серьёзней некуда.
Её глаза смотрят в упор.
– Как говорит мой папа: «От любой неприятности невозможно всё время убегать. Лучше пойти ей навстречу». И пусть видят. И пусть знают. Твоё слово, Антон.
Я широко ухмыльнулся. А в самом-то деле!
– Айда к твоему папе!
«Запорожец», смирно стоявший в углу двора, был весь заляпан грязными брызгами – свидетельство интенсивной эксплуатации.
– Лихо катаешься, как я погляжу. Только-только на права сдала…
– Ой, ну не ворчи!
Мотор завёлся с полпинка, негромко затарахтел. Машина двинулась с места плавно, словно это был не «ушастый», а какой-нибудь «Вольво».
– Здорово работает твой знакомый механик, – я потянулся к выключателю печки. – И водить ты классно научилась, надо признать.
– Чего? А, это… – она засмеялась. – Класснее некуда. Могу даже без рук вести. Ап!
Она отпустила руль, и я судорожно ухватился левой рукой за бесхозную баранку.
– Рехнулась?! Тормози! Тормози, говорю! – Я потянулся ногой к педали тормоза, норовя притоптать поверх её ступни.
– А могу и без ног, – в её глазах бесился смех. – Ап! Вот они, ножки-то! Эй, осторожней! Антошка, Антошка, не отдави мне ножки… как-то же так было в том детском стишке?
И только тут до меня дошло. Помедлив, я отпустил руль, но машина от этого отнюдь не стала неуправляемой. «Запорожец» резво нёсся по мокрому грязному асфальту, разбрызгивая тёмную жижу, нимало не чураясь луж и ямок, – живой автолюбитель, бережно относящийся к собственному железному коню, нипочём не стал бы переть вот так вот напролом.
– Опять робот…
– Он.
– А где?..
– Здесь сидит, – смешинки в её глазах были гуще, чем новогодний снег. – Смотри внимательней.
– Я ничего не вижу.
– Ну вот доедем – покажу.
Некоторое время мы ехали молча. Я зябко поёжился. Как ни крути, а первое свидание с де-факто почти уже тестем… и тёщей-инопланетянкой, ага…
Она слабо улыбнулась.
– Боязно?
– И это есть, – я чуть улыбнулся в ответ.
– Не трусь, Антошка. Я сама жутко боюсь.
«Запорожец», почти не сбавляя скорости, лихо завернул и нырнул в просвет кустарника, разросшегося возле дороги. Проехав ещё чуток, встал. Глупых вопросов насчёт того, почему надо ставить машину в кустах, когда возле самых кладбищенских ворот имеется асфальтированная площадка, я задавать не стал. Конспирация, она самая…