Нет, не хочу я открывать глаза. Не хочу видеть всё это дерьмо. Право, уж лучше бы сразу ядерная война.
После того давнего разговора кагэбэшники от меня попросту отстали. И я сейчас уже очень хорошо понимаю почему. Государственные интересы? Да плевать им всем на государственные интересы. Всем поголовно. Уникальная колдунья, за которой самому Вольфу Мессингу только тапочки носить? Да плевать им по существу и на ту колдунью, и на того Мессинга. Всё, что реально интересует всех этих служак, это личная карьера. Подвернулось дельце, перспективное в плане прославиться и получить внеочередное продвижение по ранжиру, вот и проявили активность. А как пропала таковая возможность, то и интерес к феномену мгновенно угас. Всесоюзный розыск, правда, объявили поначалу… только ведь и розыск тот мероприятие для галочки. Возможно, незакрытое дело какое-то время ещё пылилось в сейфе, но что ещё можно выжать с парня, здорово повреждённого головушкой? Какой смысл вообще беседовать с человеком, заявляющим на голубом глазу, что через некий портал на кладбище ему являются венерианские девушки? Пустая трата времени выходит…
Ну а уж после девяносто первого, когда тихо и буднично так был упразднен тремя мужичками Великий и Нерушимый, так полагаю, и папочку ту сдали в глубокий архив. Если вообще не выкинули на помойку в ходе набирающего обороты тотального развала. Отныне все и каждый были сами за себя…
…Она была права, когда говорила, что с новым вождём страну ждут очень трудные времена. Но, вероятно, ни иномейская девчонка, ни даже её шеф-наставник не могли предвидеть, насколько именно. А может, её мудрый шеф и предвидел чудовищную катастрофу? Предвидел, но молчал… Они нам не враги, но и не друзья. И жить за нас никто не собирается.
За всех не скажу, но уж по нашей семье «контрреволюция девяностых» проехалась буквально танком. Из нужных и уважаемых специалистов отец и мама в одночасье превратились в безденежное «очкастое быдло», на которое новые хозяева жизни смотрели с глумливой ухмылкой. И если мама как-то находила утешение в домашних делах – насчёт этого у женщин проще, – то отец переживал социальное унижение очень тяжело. А после расстрела Белого дома ушёл с работы, заявив, что на фашистских оккупантов работать не намерен.
Конец наступил быстро. У мамы вдруг обнаружился рак груди. Остановить болезнь не удалось, метастазы пошли в лёгкие… В конце девяносто шестого её не стало. После маминой смерти отец как-то сразу погас, и хотя я и Ленка (к тому времени вышедшая замуж) пытались по мере сил поддержать его, было видно, что мир сей его более не интересует. И однажды, придя домой, я обнаружил отца лежашим на диване уже остывшим. Инфаркт, самое банальное дело по нынешним чёрным временам… Хорошо ещё у Ленки всё складывается тьфу-тьфу-тьфу. Муж – машинист метро, звёзд с неба не хватает, правда, но не пьёт, и зарплату им платят… Эдька вот растёт опять же, племянник… Короче, я рад за сестрёнку.
А вот она за меня переживает. «Влип ты, братик… Такой ли ты был, я же помню. Ведь ты о космосе мечтал!»
Я чуть усмехнулся, не открывая глаз. Мечта о космосе… Рухнула моя мечта, уплыла навсегда. И знаменитая «Лавочка» из переднего края науки как-то скоренько и буднично превратилась в богадельню. Все, кто мог сбежать, уже сбежали, остались безысходные матери-одиночки да серые бездари-конторщики, намеренные сделать карьеру на безрыбье. Да ещё последние упёртые фанатики, защищающие уже разрушенный рейхстаг. Разве можно работать годами, не имея в виду результат? На это способны только сизифы… Летают ещё, правда, космонавты… по инерции крутятся на орбите. Надолго ли?
Нет, не хочу я открывать глаза. Не хочу больше видеть этот мир. Мой настоящий, светлый мир, полный надежд и счастья, остался там… в невозвратном прошлом. А настоящее… это не мир, это просто длинное такое корыто с кормом для скота…
– Дяденька, дай денюжку!
Глаза мне всё-таки пришлось открыть. Трое, как обычно. Маленький конопатый шибздёныш с острой хитроглазой мордочкой и почему-то вечно торчащей из носу козявкой, вертел в руках бамбуковую палку. И два бритоголовых здоровенных быка, стоящих вроде бы чуть поодаль, мускулы так и распирают турецкие куртки-кожанки – наверное, каждым из них можно было бы накормить до отвала добрую сотню голодных папуасов. Если, к примеру, послать нах этого шибздёныша, он попытается опрокинуть лоток и ударить непокорного палкой. Если же ту палку перехватить и вбить козявку в нос рэкетёнку, в дело вступят бычары. Потом явится прикормленный рэкетом мент, нас заарестует и составит протокол, где я буду фигурировать преступником, беспричинно избившим несовершеннолетнего, а быки соответственно прохожими, за избиваемого младенца геройски заступившимися. Ну а потом, вечерком, в тихом месте с отказником будет уже серьёзный разговор… И все к этому порядку привыкли. Столько народу тут на базаре обретается, а привыкли ведь. Безропотно платят дань.
– Держи свою денежку, малыш. – Я чуть улыбнулся, отдавая завёрнутую в полиэтилен тоненькую пачечку купюр, заранее приготовленных.
– Спасибо, дяденька!
– Кушай на здоровье! – Я вновь закрыл глаза. Проклятая Иннуру. Навеки застывшая вдали от Солнца.
– Прооститье, вии проодаётье?
Я нехотя поднял веки. Передо мной стояла тоненькая девчушка лет одиннадцати-двенадцати. Одета она была в коротенькое ситцевое платьишко, явно с чужого плеча, зато на ногах красовались модерновые босоножки с витыми цепочками голубого металла. Тёмно-каштановые густейшие волосы распущены по плечам, на шее какое-то босяцкое-хипповское ожерелье, просто набор полированных плоских камешков, в ушах дешёвенькие серебряные серёжки с мутными стекляшками… Стояла и глазела на меня во все гляделки. Право, какие удивительные у неё глаза… и акцент какой… эстонка?
Сердце стукнуло невпопад.
– Что… ты хочешь, девочка?
– Воот, – она ткнула пальчиком в кружевной лифчик, выложенный среди прочего дамского шмутья.
– Гм… это же для взрослой девушки… тебе будет велико… – пробормотал я, теряясь.
– А яа нее сеебье. Яа мааме.
Пронзительный взгляд в упор.
– Наа паамьять.
Окончательно сбитый с толку, я медленно машинальным движением протянул ей указанную вещь.
– Спаасиибо, – новый взгляд из-под густых длиннющих ресниц. – Яа поойду…
И, не расплатившись, двинулась прочь. Я сидел и смотрел, будто в трансе, на её удаляющуюся спину. Платье на спине было застёгнуто абы как, на одну пуговку у самой шеи. Длиннейшая прореха открывала нежную ложбинку до самого копчика и даже чуть ниже. И, судя по отсутстию на том копчике трусов, платьишко было единственным одеянием моей невероятной покупательницы.
– Тоха, не обобрала тебя девчонка-то? Э, ты не спишь?
Я будто проснулся.
– Маркелна, ты посторожи товар, а?
– Ну точно вчера хряпнул лишку. Да посторожу, догоняй давай! Уйдёт ведь!
Последняя фраза подстегнула меня не хуже хлыста. Едва не опрокинув лоток, я устремился в погоню.
– Девочка! – и тут же я прикусил себе язык. Вот только явления ментов в этом деле мне не хватало…
Догонять девчонку оказалось вовсе не простым делом. Вроде и не бежала она, просто шла… нет, не шла – скользила над землёй удивительным летящим шагом, играючи обгоняя самых торопливых пешеходов. Чтобы не отстать, мне то и дело приходилось переходить на рысь. Бежать же во весь опор я отчего-то не решался. Не упустить… только не упустить…
И только тут до меня дошло. Нет, не убегает она, не пытается оторваться от назойливого преследователя. Уводит она меня за собой, целеустремлённо и сознательно уводит прочь от людных улиц, в тихие закоулки. Где никто не может помешать…
– Постой… да погоди же ты! – взмолился я наконец.
А она уже стояла ко мне лицом, слегка расставив длиннющие ноги.
– Нее наадоо блииже… поожаалуйстаа…
Я остановился в трёх шагах от неё.
– Не… не буду… только скажи – как тебя зовут?
– Иллеа.
Я лишь гулко сглотнул.
– Не… неправильно… Её звали Вейла.
– Даа… А меенья – Иллеа.
Я порывисто шагнул к ней, притиснул к груди. Девчонка не сопротивлялась… но и не отвечала.
– Как… как же ты меня нашла?!
Пауза. Долгая-долгая пауза, настолько долгая, что я уже решил – ответа не будет.
– Яа оочьеень доолгоо ждаалаа, коогда моожноо будьеет тиихоо взяать клюуч оот тинно. Ии доождалаась…
Она подняла на меня огромные неземные глазищи.
– Яа оочеень хоотеела уувидееть свооегоо оотцаа. Чеем тии зааньимайешься туут… паапа?
Я вдруг почувствовал, как меня затапливает жгучий, тяжёлый, как расплавленный свинец, стыд. От пяток до макушки.
– Ничем не занимаюсь, – абсолютно честно признался я. Врать собственной дочери, да если ещё у неё при себе телепатор… поищите другого.
– А ээтоо чтоо биилоо? – взмах ладошкой в сторону оставленного рынка.
– А… не обращай внимания. Тут люди зарабатывают себе еду.
– Заачеем таак?
– Ну чтобы не сразу подохнуть. Поторговал, поел, поспал… Если стараться, сдохнешь не сегодня. А чуть погодя, возможно, даже, когда состаришься.
Она стояла и смотрела на меня. А я на неё. Спасибо тебе, Иллеа. Спасибо, доча.
– Ну вот… – я неловко развёл руками. – Спасибо тебе… Теперь мне не страшно и умереть. Я тебя увидел.
Вздохнув, она решительно взяла меня за руку.
– Иидём!
И вновь мы спешим, обгоняя прохожих. На секунду я словно увидел сценку со стороны – хрупкая девчонка-малолетка тащит за руку здорового, уже немолодого дядьку… Всё правильно, всё верно, промелькнула лихорадочная мысль – если бы наоборот, кто-нибудь из встреченных стражей порядка непременно поинтересовался бы, куда это детина тащит ребёнка… не педофилить ли часом собрался?
– Маамаа коогдаа нее спиит, всеегдаа боодраая таакайя, веесёлайя… – Иллеа чуть не поскользнулась на кучке собачьего помёта, щедро размазанной по асфальту. – Аа поотоом, воо снее, боормоочет: «Аантоон!»… и плаачеет…
В груди у меня будто бухал паровой молот.