Старый священник выпрямился на стуле.
— Ты хочешь сказать, до следующего раза?
— Нет, я совсем ухожу, святой отец. Сегодня я пришел к вам в последний раз.
«Ты не можешь так поступить!» — мысленно вскричал священник и едва не произнес вслух.
Но вместо этого как можно спокойней спросил:
— Куда ты отправляешься, сын мой?
— О, по всему свету, святой отец. Всюду. Раньше я всегда боялся. Никогда нигде не бывал. Но теперь, когда я сбросил вес, я гляжу вперед. Надо побывать во многих местах, найти новую работу.
— И как долго тебя не будет, мальчик мой?
— Год, пять, может, десять лет. А вы еще будете здесь через десять лет, святой отец?
— Если Бог даст.
— Ладно, если буду проездом в Риме, куплю какую-нибудь маленькую вещицу и попрошу Папу освятить ее, а когда вернусь, приду сюда и подарю ее вам.
— Ты правда так сделаешь?
— Сделаю. Вы прощаете меня, святой отец?
— За что?
— За все.
— Мы уже простили друг друга, дорогой мальчик, а это лучшее, что люди могут сделать друг для друга.
Из-за перегородки послышалось шарканье ног.
— Ну, я пошел, святой отец. А правда, что «гуд-бай» означает «да пребудет с тобой Бог»?
— Именно это оно и означает.
— Ну, тогда гуд-бай, святой отец.
— И тебе тоже — гуд-бай во всех его первоначальных смыслах, мой мальчик.
И вот соседняя исповедальня вмиг опустела.
Молодой человек ушел.
Много лет спустя, когда отец Мэлли уже был очень стар и его постоянно клонило ко сну, его жизнь наполнилась еще одним, последним, событием. Однажды к вечеру, когда он дремал в исповедальне, слушая, как за стенами церкви шумит дождь, он почувствовал странный и в то же время знакомый запах и открыл глаза.
Из-за решетчатой перегородки нежно просачивался едва уловимый аромат шоколада.
Исповедальня скрипнула. Кто-то по ту сторону старался подобрать слова.
Старый священник подался вперед, сердце его учащенно забилось от удивления и замешательства.
— Да? — произнес он, приглашая к разговору.
— Спасибо, — наконец прошептал кто-то.
— Прошу прощения?..
— Когда-то давно, — продолжал шепот, — вы мне помогли. Меня долго не было. Я в городе всего на один день. Увидел церковь. Спасибо. Это все. Мой подарок в кружке для пожертвований. Спасибо.
Послышался топот убегающих ног.
Священник впервые в своей жизни выскочил из исповедальни.
— Постой!
Но невидимка уже исчез. Высокий он был или маленький, толстый или худой — кто знает. Церковь была пуста.
В полумраке он подошел к кружке для пожертвований и помедлил, а потом запустил в нее руку. Там была большая плитка шоколада за восемьдесят девять центов.
Однажды, святой отец, услышал он давно забытый голос, я принесу вам подарок, освященный Папой.
Значит, это он, подарок? Старый священник вертел плитку в дрожащих руках. А почему бы нет? Что может быть лучше этого подарка?
Он увидел, как это было. В летний полдень у Кастель-Гандольфо пять тысяч туристов теснятся внизу, в пыли, потной толпой, а высоко над ними с балкона Папа изредка машет рукой, раздавая благословения, и вдруг среди этой суматохи, из этого моря рук и ладоней высоко поднимается одна смелая рука…
И в этой руке сверкает завернутая в серебряную фольгу плитка шоколада.
Старый священник покачал головой, совсем не удивляясь.
Он запер шоколад в особый ящик своего письменного стола и иногда, спустя годы, когда душный зной окутывал окна и отчаяние просачивалось в дверные щели, стоя позади алтаря, он доставал шоколадку и откусывал крохотный кусочек.
Конечно, то была не гостия, не тело Христово. Но то была жизнь. И она принадлежала ему. И в эти минуты, которые выпадали не часто, но и не так уж редко, когда он откусывал кусочек, тот был (спасибо тебе, Господи)… так сладок.