Но внезапно удар прошел мимо, а ОТул, матерясь, пролетел по инерции мимо и с грохотом впечатался в стену отсека. Огромное сильное тело обмякло, и теперь все мы плыли в воздухе. В фейерверке из мелких капель красной крови, горящей в аварийном свете осколками огромного рубина.
А потом все залил слепящий свет, так что слезы потекли из глаз – это включилось разом заглохшее оборудование. Корабль заворчал, как огромный просыпающийся зверь, заворочался, задрожали переборки… И Бездна выплюнула нас в реальный мир.
– У нас полчаса до приземления, – тихо и чуть угрожающе проговорил ОТулл, – так вот – половина команды – спятили. Проф тоже сошел с ума и чуть не выпрыгнул в люк за остальными, поэтому мы и привязали его к кровати, накачав успокоительным. Точка. Ничего другого не было.
– Но…
– А мораль свою засунь подальше.
– Иначе нас всех ждет печальная участь, – пожал плечами Флегматик.
– Но почему – он? – тоскливо протянул я, пытаясь безуспешно отогнать от себя видение морщинистого лица, доброго, строгого, уставшего, радостного – всякого. – Почему ты выбрал его?
Уже не помню, как именно у меня оказался снимок дочери ученого, и я с ужасом думал, что всерьез собираюсь подойти к ней. Жизнь старого друга и учителя спасена, но не репутация. «Сошел с ума и чуть не выпрыгнул». В научной карьере это приговор. Так или иначе, это будет последний полет для Профа. Боже! Черная ирония в том, что старик единственный, кто остался в своем уме в Бездне. Только он. И нужно бы понять, в чем уникальность его реакции, изучить, и это помогло бы в следующих путешествиях. Но теперь это будет невозможно, ОТул и Флегматик не позволят.
– Почему? – соизволил-таки ответить техник. – Потому что ты еще пожить не успел, идиот малолетний. А Флегматик – просто мужик хороший. Короче, – он чуть потряс меня за плечо, – ты спал в каюте, ничего не видел. Понятно? И прекрати уже зависать! Все живы остались, между прочим.
– Не все.
– Все, кого ты помнишь и знаешь.
Потом все вправду было как во сне – визг обшивки, облизываемой невыносимым жаром, перегрузки, скручивающие тело, привкус рвоты во рту и кровь из разбитой брови – кто-то не убрал ту самую чашку с единорогом. Ее короткий полет окончился встречей с моим лицом, впрочем, не причинив серьезного вреда.
Дальше сознание могло воспринимать происходящее только короткими вспышками. Вот нас вытаскивали чуть не на руках, сверкали вспышки камер, хлопали ладони, кто-то радостно кричал. Госпиталь. Обследования. Белый потолок, зеленые стены, датчики на груди и игла капельницы, проткнувшая запястье. Запах больницы и запах цветов, перемешанный в гремучую смесь. Так пахнет подвиг – цветы и лекарства.
Молодая девушка в стильных очках – как вы чувствуете себя психологически? Красивая, милая в общении, но от того, что я скажу, будет зависеть вся дальнейшая карьера. Это все – тест. А она продолжает, частит. То ли новенькая, то ли специальный психологический момент. Как вам ваши компаньоны? Как бы вы оценили их действия? Насколько комфортно вам было работать вчетвером?
На этом месте я закрыл глаза, больше всего желая спросить о Профессоре, но не зная, как это правильно сделать. И что уже успели наговорить Флегматик и ОТул.
И вот только потом до меня дошло.
– П-простите? – переспросить – выиграть драгоценные секунды на формулировку «правильного» ответа.
– Насколько комфортно работалось вам с господами Стравински, Ферро и Ли?
– Кто это такие? – ляпнул было я, на миг растерявшись, но быстро спохватился. – Шутка-шутка. Все хорошо. Никаких проблем.
– Вы хотите как-то отметить кого-то из них?
– Нет, все отлично делали свою работу.
– И конфликтов не было?
– Нет, – твердо ответил я, чувствуя, что окончательно перестаю понимать, что происходит.
Я улыбался ей так, что скулы сводило. Я пытался быть обаятельным и милым, взъерошивал рукой челку, смотрел ей в глаза и рассыпался в шутливых комплиментах. Только бы она не догадалась, что я понятия не имею, кто вообще такие эти Стравински, Ферро и Ли. А еще я всеми силами пытался выспросить про других, тех, от кого осталась только кружка, монета, фото в портмоне, да клетчатый платок. Намеками, шутками, осторожно. И ничего.
Вообще ничего. Пустота.
Я изо всех сил изображал, что мне хочется продолжить общение с симпатичной девушкой, но вроде как устал слишком. Косил, словом, под озабоченного придурка. Успешно, надо полагать. Прощаясь, она улыбнулась совсем непрофессионально, и пообещала еще заглянуть.
Только когда захлопнулась дверь, я обессиленно откинулся на хрустящие от чистоты подушки, и спина была мокрая от пота. А еще через полчаса явился мрачный ОТул. Техник кутался в дурацкий больничный халат, больше похожий на атрибут дорогого отеля.
– Устроился?
– Ага.
Ирландец сел на край кресла и криво ухмыльнулся, не глядя мне в глаза.
– Страховка тут и правда шикарная – проверили каждую клетку тела. Знаешь, раньше, когда у меня что-то прихватывало, я испытывал не только физическую боль, но и боль от будущего ценника в лечебнице. Ха.
– Не то слово, – я отвечал нехотя, желая только, чтоб ОТул сказал уже, зачем пришел, и убирался.
Знаешь, наблюдатель, я всегда буду помнить лицо ирландца, залитое красным светом, когда он тащил Профа к выходу. Это невозможно забыть. Все зависит от того, что именно хранить в себе. Одно воспоминание поддержит в вас жизнь в самые мрачные времена, а другие отравят даже лучшие моменты. Это воспоминание разрушало во мне саму веру в людей.
– Ладно! – ирландец снова нахмурился. – Я сразу в лоб спрошу: у нас все нормально?
«Нет, блин, не нормально! Мы убили четверых! И никто о них даже не помнит!»
– В каком смысле? – а вот это уже вслух.
– Ты что-то сказал про Профа и остальных? Про… Блин, ну ты сам понимаешь, про что.
– Нет, – голос у меня стал деревянный, скрипучий, – мне тоже дорога карьера. У меня семья вообще-то. А если узнают, что у нас всех поехала крыша…
– Поехала крыша… – эхом отозвался ОТул, принявшийся грызть ноготь на большом пальце. – Есть еще момент, стажер, скажи-ка мне, как тебя зовут?
– Микки… – и замолчал.
Потянулся к этому знанию, покопался в памяти и обнаружил только сосущую пустоту. Место на доске, где мелом были написаны нужные буквы, теперь было девственно чистым. Боже мой, что это за имя вообще – Микки?
Ладно – Микки, но Профессор? Флегматик?..
– Сколько тебе лет, Микки?
Вторая зияющая дыра.
– Пустота, она все равно что-то забирает, стажер. Вопрос, как много она забрала… Вот, кстати, – ОТул протянул мне что-то, – держи, это из твоих личных вещей на борту. Был в кармане твоей формы и выпал, когда мы там… повздорили. Флег подобрал.
На широкой твердой ладони был старый детский значок с Микки-Маусом. На белом круге безоблачно улыбался мультяшный мышонок в красной футболке.
– Вот, как ты стал Микки. А на самом деле зовут тебя – Дэн Чейн, парень. Я в опросный лист девахи подсмотрел. Она думала, я ей в вырез заглядываю, и не протестовала. Я – Макс Ферро, Проф – Алекс Стравински, а Флегматик – Теккен Ли.
Картина мира вновь методично разваливалась на осколки.
– Мы забыли собственные имена?
– Угу. Как и большую часть пути до Марса.
Я наконец поднял глаза на коллегу по опасному полету впервые после возвращения и поймал его взгляд.
– Слушай. У нас у всех – ПТС. Мы были в шоке от прыжка, и мы убили…
– Тише! – рявкнул ОТул, и я перешел на шепот.
– … убили остальных. Это ужасно, и это отлично объясняет, почему у нас провалы в памяти, но почему на Земле про них не спрашивают, а? Не хотят еще больше нашу психику травмировать?
– Не-а. Не думаю. Хрен бы меня выпускали бродить так, если б психом считали. А тем более – убийцей. И смартфон вернули, кстати. Тебе отдали?
– Не знаю. Личные вещи в тумбочке лежат, потом посмотрю.
– Я полазал по новостям – ничего. Четверо героев, полетели и вернулись и вот вся эта чушь, ну ты понимаешь. Ни слова и других.
– Как… А бирки?
– Бирки Флег все снял еще до посадки.
– Зачем?
– Думал, отпечатки на них останутся, а у него пальцы уникальные – распознать на раз. А если он трогал костюмы, значит и с остальными он же мог что-то сделать.
– И все думают, что нас только четверо было?
– Именно.
– То есть… умер в подпространстве и исчез вообще?
– Похоже.
Мы помолчали немного.
– Наверное, мы должны все рассказать, – негромко предложил я, глядя технику в глаза, – кто-то еще может туда сунуться и тоже погибнуть.
– Не вздумай, – с угрозой проговорил ОТул, – лучше бы тебе тихо-мирно переждать, взять премию и свалить нахрен. И больше ничего общего с этой штукой… там… не иметь.
Эта штука… Я слабо улыбнулся. Тьма не была «где-то там», она была – повсюду, параллельно. Всегда за углом, в любой черной щели, в закрытых шкафах. Тьма некуда не делась. И она уже видела нас. Нас – всех. Просто там – мы столкнулись с ней на ее территории – вот и все. Где время идет спиралью, а пространства и вовсе нет, или они смешаны – пространство и время, будто манная каша с комочками. Вот в такой комочек на обратном пути мы и угодили. ОТул – идиот, если думает, что сможет укрыться от нее хоть где. Изучать. Попробовать понять. Защититься – вот единственный призрачный шанс.
– Я останусь в университете, – вздохнул я, окончательно приняв непростое решение.
– Нахрена?
– Продолжу тему Профа исследовать. Я должен быть уверен, что реальность не начнет разваливаться из-за того, что каких-то четверых людей больше в ней нет.
– Охренеть благородно. Но знаешь, как бы… поздновато, дружище, – мрачно ухмыляясь, проговорил техник, кивнув куда-то мне за спину, – сам вон взгляни.
Я повернулся, взгляд пробежал по белой ткани подушки, выше на стену и остановился на чертовски странной картине.
– Что это? – я не понял сразу, хотя и узнал рамку из розовой фольги, которую сделала Олеська.