Глядя, как он широкими шагами направился к кафедре, Алекс подивился тому, какую достойную осанку и манеры приобрел Верд за прошедшие годы. Зигги всегда обладал харизмой. А Верд был неуклюжим, вечно мог ляпнуть, что угодно, невпопад, повести себя по-дурацки… Но он научился держаться, как надо. Он приготовился говорить, и наступила тишина, в которой можно было бы услышать упавшую булавку.
— Зигги был старейшим моим другом, — раздался его звучный голос. — Я считал, что выбранный им путь неверен. Он считал меня, как бы это лучше сказать, святошей. Пожалуй, даже ханжой. Но это ничего не значило. Связь, существовавшая между нами, была так сильна, что не порвалась и не ослабла. Она выдерживала любое натяжение потому, что мы преодолели бок о бок самый трудный этап в жизни любого человека — этап взросления. Нам всем непросто дается переход из детства во взрослую жизнь, мы пытаемся понять, кто мы есть и что можем предложить миру. Некоторым из нас везет, и нам достается друг вроде Зигги, который всегда готов поднять нас с пола, если мы упадем и расшибемся.
Алекс удивленно таращился на Верда. Он не верил своим ушам. Он ожидал проклятий и призывов к адскому пламени, а вместо этого слышал явное признание в любви. И, несмотря на неподходящую обстановку, он радостно улыбнулся.
— Нас было четверо, — продолжал Верд, — бравых керколдийцев. Мы встретились в первый день занятий в средней школе, и произошло некое чудо. Мы ощутили единение. Мы поверяли друг другу наши самые тайные страхи и величайшие триумфы. На протяжении ряда лет мы были самым бездарным ансамблем в мире, и нас это не волновало. В любой компании каждый принимает на себя какую-нибудь роль… Я был шут гороховый. Дурак. Тот, кто всегда заходит слишком далеко. — Он слегка пожал плечами. — Кто-то может сказать, что я таким и остался. Зигги уберег меня от саморазрушения. Он удерживал меня от гибельных крайностей, пока я не нашел Спасителя более великого. Но и тогда Зигги меня не бросил.
Мы редко виделись в последние годы. Наши жизни были слишком полны настоящим. Но это не означало, что мы отбросили наше прошлое. Зигги оставался для меня мерилом во многих смыслах. Я не стану притворяться, будто одобрял сделанный им выбор. Вы сочли бы меня лицемером, если бы я стал утверждать обратное. Но здесь, сейчас, все это не имеет никакого значения. А значение имеет то, что друг мой мертв и с его смертью из моей жизни ушел свет. Никто из нас не может не скорбеть об утрате света. И сегодня я скорблю об утрате человека, который подтолкнул меня к спасению. Лучшее, чем я могу почтить память Зигги, это сделать то же самое для любого, кто встретится на моем пути в час своей нужды. Если я смогу сегодня помочь кому-то из вас, обратитесь ко мне, не колеблясь. Ради Зигги, — Верд с благостной улыбкой оглядел присутствовавших, — я благодарю Господа за то, что он послал нам в дар Зигмунда Малкевича. Аминь.
«Ну и ладно, — подумал Алекс. — Под конец не удержался-таки от проповеди. Но он по-своему восславил Зигги». Когда друг его вновь сел на место, Алекс дотянулся до него и пожал ему руку. И Верд не отпустил ее.
А потом они чередой вышли на воздух, останавливаясь, чтобы пожать руку Полу и Карелу Малкевичу. Снаружи их объял неяркий солнечный свет, толпа подхватила и понесла мимо цветочных приношений. Несмотря на просьбу Пола не беспокоиться о цветах, потому что ими займется семья, там лежала пара дюжин букетов и венков.
— С ним мы все чувствовали себя одной семьей, — высказал свою мысль Алекс.
— Мы были братьями по крови, — тихо произнес Верд.
— Ты очень хорошо там сказал.
Верд улыбнулся:
— Не то, что ты ожидал. А? Я видел это по твоему лицу.
Алекс ничего не ответил. Он нагнулся и прочитал карточку: «Дорогой Зигги, мир без тебя опустел. С любовью от всех друзей в клинике». Он очень хорошо понимал их чувства. Он стал перебирать карточки и остановился на последнем венке. Это был маленький скромный кружок из белых роз и розмарина. Алекс прочитал карточку и нахмурился. «Розмарин для воспоминаний»…[5]
— Видишь? — спросил он Верда.
— Со вкусом выбрано, — одобрительно кивнул Верд.
— А ты не думаешь, что это слишком… не знаю, как сказать… слишком зловещее соболезнование?
Верд нахмурился:
— Думаю, тебе мерещатся призраки там, где их нет. Это вполне достойное приношение.
— Верд, он умер в двадцать пятую годовщину смерти Рози Дафф. Эта карточка никем не подписана. Тебе не кажется, что это довольно прозрачный намек?
— Алекс, это давняя история. — Верд распростер руки, как бы обнимая всех прощающихся. — Неужели ты серьезно думаешь, что здесь есть кто-нибудь, кому известно имя Рози Дафф. Это просто несколько экзальтированная личность, каких здесь множество.
— Ты ведь знаешь, полиция вновь открыла это дело. — Алекс мог быть таким же упрямым, как Зигги, если находило настроение.
— Нет, я не знал, — удивился Верд.
— Я прочел об этом в газетах. Они собираются пересмотреть нераскрытые убийства, используя новые научные достижения. Анализ ДНК и все такое.
Рука Верда легла на крест на груди.
— Слава Господу.
Алекс озадаченно поднял брови:
— Тебя не тревожит, что поднимутся все старые ложные слухи?
— Ну и что? Нам нечего бояться. Наконец-то наши имена будут обелены.
Но у Алекса вид был встревоженный.
— Хотел бы я верить, что все будет так легко.
Доктор Дэйви Керр с досадливым восклицанием резко оттолкнул от себя ноутбук. Вот уже час он пытался причесать первый вариант статьи о современной французской поэзии, но чем дольше он всматривался в экран, тем меньше смысла видел в подворачивающихся словах. Он снял очки и потер глаза, стараясь убедить себя, что это всего лишь следствие переутомления. Но он понимал, что обманывает себя.
Как бы он ни старался убежать от мысли о том, что, пока он здесь сидит и перебирает слова, через полмира отсюда друзья и родные Зигги провожают его в последний путь, это ему не удавалось. Он не жалел, что не поехал. Зигги был частью его прошлой жизни, казавшейся ему прожитой в каком-то предыдущем воплощении. Он не считал себя обязанным старому другу ничем таким, что стоило бы хлопот и усталости путешествия на похороны в Сиэтл. Однако известие о его смерти всколыхнуло воспоминания, которые Дэйви Керр так глубоко закопал, что они редко являлись на поверхность и тревожили его. Эти воспоминания никак нельзя было назвать приятными.
И все же, когда зазвонил телефон, он потянулся к нему без опаски и какого-либо предчувствия.
— Доктор Керр? — Голос был ему незнаком.
— Да. Кто это говорит?
— Инспектор Робин Макленнан из файфской полиции. — Он говорил медленно и внятно, как человек, который знает, что выпил лишнего.
Дэвид невольно вздрогнул, похолодев, будто снова окунулся в Северное море.
— Почему вы мне звоните? — спросил он, скрывая страх за агрессивностью.
— Я член команды, которая возобновляет расследование старых дел. Возможно, вы читали об этом в газетах.
— Это не ответ на мой вопрос, — резко прервал его Дэвид.
— Я хотел бы поговорить с вами об обстоятельствах гибели моего брата, следователя Барни Макленнана.
Дэвид оторопел. Он всегда страшился, что подобный момент настанет, но по прошествии двадцати пяти лет убедил себя, что этого не произойдет.
— Вы еще у телефона? — спросил Робин. — Я сказал, что хочу с вами поговорить о…
— Я вас слышал, — резко ответил Дэвид. — Мне нечего вам сказать. Ни теперь, ни вообще. Даже если вы меня арестуете. Ваши люди однажды уже разрушили мою жизнь. Я не предоставлю вам возможности сделать это еще раз. — Дэвид шваркнул трубку на телефон, дыхание стало прерывистым, руки дрожали. Он сложил руки на груди, потом обхватил себя ими. Что происходит? Он понятия не имел, что у Барни Макленнана был брат. Почему он так долго не задавал Дэвиду вопросов о том ужасном дне? Почему он заинтересовался этим именно сейчас? Когда он упомянул о нераскрытых делах, Дэвид не усомнился, что речь пойдет о Рози Дафф, что само по себе было возмутительным. Но Барни Макленнан? Неужели файфская полиция решила через двадцать пять лет назвать это убийством? Не может быть!
Он снова содрогнулся и устремил взгляд в ночь. Мерцающие огни рождественских елок в домах по улице казались тысячами глаз, вперившихся в него. Он вскочил на ноги и задернул занавески на окнах. Затем прислонился к стене и закрыл глаза. Сердце стучало, как молот. Дэвид Керр делал все, что было в его силах, чтобы похоронить прошлое. Он сделал все, что мог, чтобы отогнать его от своей двери. Но очевидно, этого было недостаточно. Оставался только один выход. Вопрос был в том, хватит ли у него храбрости им воспользоваться.
26
Свет в кабинете вдруг заслонили тяжелые гардины. Наблюдатель нахмурился. Это было нарушением рутины. Ему это не понравилось. Он встревожился, не понимая, что могло вызвать такую перемену. Однако постепенно все вернулось на круги своя. Загорелся свет внизу. Он уже знал, как пойдет дело дальше. Зажжется лампа в большой спальне виллы Берсден, и в окне появится силуэт жены Дэвида Керра. Она задернет плотные занавеси, и лишь слабое мерцание будет просачиваться наружу. Почти одновременно овальное пятно света ляжет на крышу гаража. Наверное, из ванной. Дэвид Керр займется омовениями перед сном. Как леди Макбет, он никак не может отмыть свои руки. Спустя двадцать минут потухнут огни спальни. Нынче ночью больше ничего не произойдет.
Грэм Макфэдьен повернул ключ зажигания и поехал в ночь. Он начинал вживаться в жизнь Дэвида Керра, но ему хотелось узнать побольше. Почему, например, тот не поступил, как Алекс Джилби, — не полетел в Сиэтл? Это же не по-человечески. Как можно не отдать последний долг тому, кто был не только одним из старейших друзей, но и соучастником твоего преступления?
Может, конечно, они чего-нибудь не поделили. Говорят же о раздорах в воровских шайках. А убийцы еще почище воров. Должно быть, время и расстояние поспособствовали их отчуждению. В первое время после преступления они держались вместе. Теперь он знал об этом. Спасибо дяде Брайану.