Конечно, все интересовались, что же было в прошении. В нем крестьянин жаловался на соседа, который все время пускает свою свинью к нему в огород, а староста деревни не обращает внимания на его жалобы.
Перед вечером охотники возвращались. Убитых зверей раскладывали на земле у входа во дворец и зверей, убитых Государем и наследником, обвивали зелеными гирляндами. Все охотники, уже не в охотничьих костюмах, а Государь в простой кубанской черкеске, спускались вниз к убитым зверям, где царский ловчий господин Диц, показывая золоченой палочкой на зверей, убитых Государем, громко объявлял об этом, а взвод егерей на своих рожках играл оригинальный туш. После небольшой паузы играли туш и наследнику Великому князю Михаилу Александровичу.
После этой церемонии приходил царский повар в поварском костюме и колпаке и отбирал дичь к столу Государя. Остальных зверей, без всякой платы, раздавали чиновникам, служащим и всем остальным.
На одном из загонов Великий князь Николай Николаевич по ошибке убил крестьянскую свинью, и Владимир Александрович громко смеялся: «А Никола-то, Никола крестьянскую свинью подвалил. Я бы непременно подал на него иск». Конечно, крестьянин вознагражден был по-царски и, вероятно, жалел, что только одну его свинью убили.
Гулял я по Беловежской Пуще – замечательный лес. В нем много тщательно охраняемых зверей. Государь охотился здесь один раз в три года. Свирепые зубры были опасны для пешеходов, и в лес никто не ходил. Особенно страшны были старые «одинцы», не имеющие пары. Иногда зубр, видя идущий поезд, становился в боевую позу и ждал «противника» на поединок. Поезд должен был остановиться и ждать, когда зубр уйдет.
26 мая 1906 года я женился на дочери инженера путей сообщения девице Александре Вячеславовне Воробьевой74 . Через два дня после венчания с женой отправились на две недели в свадебное путешествие. По железной дороге мы доехали до Рыбинска, а от Рыбинска пароходом по Волге до Саратова. Проехались по улицам города и потом опять по Волге до Ярославля. Любовались непередаваемой красотой великой реки, особенно восхищались Жигулями и Самарской Лукой. В Ярославле тогда временно работал отец жены – инженер Воробьев. Мы пробыли у них два дня и возвратились в Петербург – двухнедельный отпуск окончился.
В этом году полк наш в лагери не пошел, и курс стрельбы мы проходили на Охтенском стрельбище. Мне, как заведующему оружием, и оружейному мастеру Кудрявцеву было особенно тяжело.
В 1907 году, 3 марта, родилась моя первая дочь, Ольга. Перед самым ее рождением в Новочеркасске скоропостижно скончалась моя мать.
Через три года, 3 февраля, появилась на свет вторая дочь, Лидия.
25 апреля 1907 года наш полк был на пять месяцев командирован в Лифляндскую губернию[32] и возвратился в Петербург 28 сентября.
В Лифляндии все четыре сотни стояли в разных городах. 2-я сотня, штаб полка, учебная команда, трубаческая команда и все нестроевые жили в городе Вольмаре. Все офицеры с семьями разместились в замке барона Левенштерна в Вольмарсгофе, а я с женой, ребенком и няней поместился в Вольмарсгофском парке в пустующем доме лесника.
Парк величиной в квадратную версту хотя и имел расчищенные дорожки, но в общем был довольно запущен и представлял собою прелестное место для прогулок. Были в нем зайцы и довольно смирные козы и олени. В пруду плавала пара лебедей... Окрестности парка – леса, пашни и болота. В версте от парка протекала река Аа (от старого верхненемецкого a h a – из a q u a (лат.) Лифляндская.
Во время этой командировки 11 июля я был назначен начальником полковой учебной команды. Эта должность считалась в полку лучшей. От каждой сотни в учебную команду командируют лучших хорошо грамотных 10 – 12 казаков, уже пробывших в полку год. Это будущие урядники. Помощником начальника учебной команды назначили отличного офицера хорунжего Фарафонова75 . Так как классной комнаты для занятий не было, то я занимался с казаками на бревнах в парке. Мы проходили главным образом Полевой Устав и в теории, и на практике. Учились разведке, устраивали переправы через реку Ая на фашинах, которые строили из леса, растущего здесь же, недалеко от берега. Научил я всех лошадей быстро выполнять команду «Ложись». Каждый казак команды к концу занятий умел написать донесение и начертить кроки. Проходили и курс боевой стрельбы. Мое увлечение передавалось казакам, и все охотно учились.
Свою подготовку учебная команда заканчивала уже в Петербурге. Там мы проходили все кавалерийские уставы и основательно проработали телеграфное дело. Каждый казак команды мог на аппарате написать телеграмму азбукой Морзе. Конечно, занимались и русским языком, Законом Божьим, арифметикой и прочим.
После экзамена казаки, окончившие учебную команду, возвратились в свои сотни со званием вице-урядников и с правом быть произведенными в урядники по представлению командиров сотен.
Всего я провел четыре выпуска вице-урядников.
В Лифляндии мы иногда компанией – командир полка генерал Пономарев, я, полковой адъютант сотник Хрещатицкий, хорунжий Фарафонов и хорунжий Захаров76 – ездили по приглашению к разным помещикам-баронам на охоту. Стреляли зайцев, коз, лисиц, лосей. Нас любезно принимали и хорошо кормили. Часто на просеках среди загонов мы находили стол уставленным всевозможными закусками, холодными и горячими, с водкой и вином. А вечером, после охоты, в замке нас ждал великолепный обед. Для меня особенно удачной была охота 23 сентября, когда я на облаве убил двух лосей, лисицу и зайца.
Каждый год в Михайловском манеже в Петербурге устраивались состязания в джигитовке лейб-казаков, атаманцев, уральцев и казаков 6-й Донской Его Величества батареи, то есть казаков, служащих на собственных лошадях. Почти всегда первый приз брали лейб-казаки. Один год хорунжий Фарафонов назначен был заведовать этими джигитами. Казаки волновались и вынюхивали, как джигитуют атаманцы, – вечное с ними соревнование. И вот они говорят хорунжему Фарафонову: «Теперь атаманы возьмут приз, к ним поступил шустрый трубачонок, который на протяжении Михайловского манежа сделает больше перелетов через лошадь, чем наш, придумайте что-нибудь». Фарафонов ответил: «Можно на карьере пролезть под брюхом лошади с одной стороны на другую, но этот номер запрещен». – «Ничего, научите, чтобы никто не знал». Начал Фарафонов по секрету учить казаков и, чтобы никто не увидел, учил в конюшне между станками лошадей. Но как-то это дошло до командира полка генерала Родионова77 . Он зовет Фарафонова и говорит: «Если вздумаете делать этот номер, посажу под арест». Фарафонов рассказывает это своим джигитам. Те приуныли было, но Фарафонов успокоил их: «Будем учиться, для полка я готов пострадать». Накануне состязания, во время репетиции в конюшне, лошадь шипом пробила голову джигиту – скрыли и это.
На состязании Главнокомандующий войсками гвардии и Петербургским округом Великий князь Николай Николаевич. Прошла джигитовка. Наш казак лихо пролез на карьере под брюхом лошади. Великий князь в присутствии командира полка генерала Родионова благодарит Фарафонова за джигитовку, вручает казаку первый приз – золотые часы с цепочкой – и приказывает в другой раз этот номер не повторять. Фарафонов подходит к командиру полка и спрашивает: «Когда прикажете сесть под арест?» Генерал Родионов отвечает: «Я не могу сажать под арест за поступок, за который благодарит Великий князь». Фарафонов идет к джигитам и объявляет им об этом. Его здесь же, в предманежнике, джигиты начали качать, подбрасывая кверху.
В 1908 году, во время лагерных сборов, наш полк был командирован во Владимирский лагерь для ознакомления пехотных начальников с действиями кавалерии. Этот лагерь был в нескольких часах езды от Петербурга. В лагере был размещен целый пехотный корпус с артиллерией. Командиром корпуса был очень строгий генерал Лечицкий – в 1-й Великой войне командующий армией.
В первую ночь в лагере произошел скандал. Генерал Лечицкий приказал нарядить конного казака в определенном месте, чтобы ни в каком случае не пускать солдат уходить ночью из лагеря. Идет солдат. Казак не пускает. Началась перебранка. Солдат говорит: «Все равно уйду». – «Все равно не пущу». Солдат отстраняет рукой лошадь и хочет пройти. Казак перетянул его плетью. Возмущенный солдат идет в лагерь и жалуется, что его избил казак. Сейчас же от них пошла жалоба генералу Лечицкому и протест нашему командиру, генералу Пономареву78 . Пономарев взволнован и не знает, чем это может окончиться – генерал Лечицкий шутить не любит. Вызывает генерал Лечицкий нашего командира и просит рассказать, как все это было. После рассказа генерал Лечицкий благодарит генерала Пономарева со словами: «Совершенно правильно поступил казак, что же ему оставалось делать, чтобы выполнить приказ?» Этот инцидент моментально стал известен всему лагерю, и солдаты уже больше не пытались уходить из лагеря.
Начались занятия. Они заключались только в маневрах – полк против полка, бригада против бригады, дивизия против дивизии. Сотни наши придавались одной стороне и другой и занимались главным образом разведкой и ординаторской службой. После каждого маневра генерал Лечицкий собирал всех офицеров, участвовавших в маневре, и производил замечательный разбор. Он все видел и делал замечания каждой части. Кто начинал оправдываться – запутывался все больше и больше. Особенно доставалось одному старичку, бригадному генералу, которому оставалось несколько месяцев до получения пенсии и выхода в отставку. Нас генерал Лечицкий всегда хвалил.
По субботам, до вечера воскресенья, разрешалось уезжать в Петербург к семьям. Во Владимирском лагере семей не было. Гулять было негде. Тоска. Во время трехдневного перерыва генерал Лечицкий уехал в Петербург. Наш командир полка, генерал Пономарев, отбыл вслед за ним. От скуки у нас в собрании был постоянный кутеж. Придумали устроить похороны Владимирскому лагерю. Кого хоронить? Конечно, того бригадного командира, которому больше всего попадало, сделали чучело, голова из ваты, и, когда льют в рот вино, впечатление, что генерал пьет. Ночью, когда лагерь крепко спал, понесли на носилках чучело с громкими звуками трубачей. Похоронные марши раздавались на весь лагерь. Все вскочили и сбежались смотреть на про