— А он не злой? Никогда не знаешь, чего ждать от этих обезьян. Вы, Аманда, можете погладить его, вам он ничего не сделает.
Сторож подтвердил, что Снежный ком предпочитает женщин. Детеныш гориллы обхватил меня за ноги, потянул за руку, дернул меня направо, потом налево, как ребенок, который хочет поиграть. Он был слишком тяжелым, и я не смогла его поднять.
— Вы видите, как он вас любит, — сказал Дали.
Малыш показался мне очень трогательным. Он был один в клетке — братья по расе его били, и его пришлось изолировать. Единственной его компанией было несколько игрушек. У него был умный вид и, если сравнить его с ребятами из «Роллинг Стоунз», Дали был не так уж и не прав. Он немного походил на Мика Джаггера своим ртом и приплюснутым носом, а на Брайана Джонса — белесыми глазами и белокурой шевелюрой.
Я овладела собой. Дали соответственно настроил меня, и я приготовилась встретить красивое существо. На самом деле, Снежный ком был очень уродлив. Вдруг детеныш завладел тростью Дали и стал носиться по клетке, испуская крики радости. Я подбежала к нему, чтобы отобрать у него трость, но он ни за что не хотел расставаться с новой игрушкой. Дали забеспокоился по поводу своей драгоценной трости с «Эмалью Калашникова», стоившей очень дорого, по его словам, и в то же время без зазрения совести смеялся, пока обезьяна рвала рукав моей блузки и царапала мне руку. Сторож унял детеныша, и мы вышли из клетки.
Снежный ком, вцепившись в прутья решетки, смотрел на нас, как покинутый ребенок. Я помахала ему на прощанье рукой. Дали прокудахтал себе в усы:
— Если бы вы читали мои книги, вы бы знали, что такое кледализм, вид страстной любви, которую я показал на примере моей героини, Соланж, влюбившейся в человека, никогда ею не виденного. Именно это произошло с вами сегодня утром. Я влюбил вас в Снежный ком до того, как вы узнали, что это детеныш гориллы!
— Вы меня еще раз «кретинизировали», — засмеялась я.
— Я люблю кретинов хорошего качества, я вам уже говорил, — ответил он.
Перед уходом мы решили зайти к слоненку Дали, но нас ждала печальная новость: слоненок стал свирепым, и его вынуждены были убить несколько дней назад.
У нас еще было время перед обедом и Дали потащил меня по узкой улочке к собору Carra de la Paja, где он покупал все нужное для живописи и антикварные вещи. Он предложил купить мне перламутровый веер. Потом он показал мне церковь Грешников, полную «приношений по обету», картинок или табличек с выражением благодарности Деве Марии, сохранившей жизнь морякам. Чуть дальше, в магазине ножей, он показал мне наваху с острым лезвием. «Бунюэль всегда носил с собой наваху», — сообщил Дали.
У входа в ресторан отеля «Риц» молоденький брюнетик подошел к нам и протянул свою карточку: у него был бар поблизости, и для него было бы большой честью принять у себя Дали. За обедом грустный пианист играл вышедшие из моды мотивы, которые с трудом можно было узнать. Дали попросил его сыграть «Amapola». Чем чаще музыкант фальшивил, тем больше Дали налегал на еду. Мы закончили вкуснейшей серой икрой. Тут Дали водрузил на нос очки, чтобы рассмотреть визитную карточку брюнетика.
— Ах, вот оно что! возликовал он. — Вы никогда не отгадаете название бара. Ставлю тысячу против одного. Здесь сработает только метод критической паранойи. Вспомните, Аманда, что мы хотели сделать в Барселоне?
— Увидеть слона, — ответила я.
— А бар называется… «Слон»! — тоном победителя сказал Дали. — Слишком много всего одновременно! Сначала носки, моя Аманда и Снежный ком, потом еще Гала возвращается вовремя, влюбленная в меня как никогда, слон в зоопарке и эта карточка плюс неузнаваемая «Амапола». Я непременно заработаю деньги!
Глава 11
Следующей зимой мое пребывание в Париже началось с торжественного вечера, на который меня привел Дали. Это была премьера фильма Анатолия Литвака, где играла Миа Фарроу. Дали часто виделся с ней в Нью-Йорке и рассказывал мне о ней анекдоты. Когда он ее встретил, она играла уличных девчонок. Дали любил ее невинный вид и короткую черную пелерину, которой она соблазняла всех. В конце концов она без памяти влюбилась во Фрэнка Синатру, и поскольку последний не приходил на встречи, Дали вынужден был играть роль «селестины» (сводницы из пьесы Фернандо де Режаса). Тогда началась ожесточенная погоня по Нью-Йорку за Синатрой, окруженным телохранителями и перемещавшимся со сверхъестественной скоростью в лимузине с телефоном (что еще больше впечатляло Миа). Дали вздыхал:
— Это была самая трудная свадьба в моей карьере «селестины»! Мы хотим встретиться в «Эль Морокко»? Он сбегает через кухню! В «Лягушке»? Он только что вышел.
Естественно, Миа все больше и больше в него влюблялась.
В итоге Миа все-таки женила на себе Синатру, и сейчас приехала в Париж без него, на премьеру своего фильма в театре «Мариньи». Мы вместе ужинали у «Максима»: Миа, похожая на маленькую девочку в своих белых чулочках, и я, в страусовом боа от Биба.
Мы говорили по-английски. Миа много смеялась, вспоминая все далинианские выходки.
— Вы помните «лимузины»? — спрашивал ее Дали.
— Да, конечно. «Лимузины» и «швейную машинку» Я все помню. — отвечала Миа, задыхаясь от смеха; «лимузины», «швейная машинка!»
Английский Дали не выдерживал никакой критики. У мэтра был большой словарный запас, но его произношение все портило. Он артикулировал каждый слог, добавляя лишние гласные то тут, то там. Особенно забавно в его устах звучало слово «butterfly» (бабочка). Он произносил «boutereflaille-hi», делая ударения на «hi». И в то же время он утверждал, что записал вместе с Рексом Харрисоном, профессором из фильма «My fair lady», пластинку с уроками английского языка!
Миа захотела пойти к Кастелю, где три года назад мы познакомились с Дали. Там она попросила, чтобы ей сыграли «Strangers in the night», песню ее мужа, и пошла звонить ему по телефону. Я услышала, как она кричит: «I love you, Darling, I kiss you!» Связь со Штатами была плохая.
Дали был разочарован ее отвратительной прической (у нее были такие же длинные волосы, как у меня, когда он с ней виделся в последний раз) и ее поведением. Несколько лет спустя мы снова встретились с ней в Нью-Йорке, на обеде в Трайдерс Вик. Она была со своим новым мужем, дирижером Андре Превеном. Она только что усыновила несколько китайчат. Это доконало Дали. Я заметила, что жинесты прошлых дней одна за другой преподносили ему неожиданные сюрпризы. Другим его разочарованием была актриса Эли Мак Гроу, которую он называл «Христом» из-за ее бледности и томного вида в те времена, когда она еще была манекенщицей. Став кинозвездой благодаря «Любовной истории», она перестала замечать Дали и не отвечала на его телефонные звонки. Он был очень обижен.
— А вы, малышка Аманда, вы тоже перестанете со мной знаться, когда станете знаменитой? — спросил он.
— Пока вы будете хотеть меня видеть, я буду оставаться вашей малышкой Амандой, — отвечала я. — Это вам однажды покажется, что я стала старой и неинтересной.
— Никогда! — запротестовал он. — Мы всегда будем вместе, и вы это знаете.
Чуть позже его друг Ирис Клерт попросил нас прийти на одну из своих выставок. Там мы встретили Леонор Фини, которая пригласила нас к себе на ужин. Она жила около площади Победы. Тут-то и подтвердилась ее репутация «кошачьей мамы». Несмотря на свою привязанность к этим животным, я вынуждена была признать, что всему есть предел, потому что представители семейства кошачьих просто кишели под ногами.
Кстати, на вечере Леонор Фини напомнила нам, что именно она делала эскизы костюмов для «Вселенского собора любви», пьесы Оскара Паниззы, поставленной Йоргем Лавелли. Дали подал Лавелли мысль ангажировать меня на немую роль женщины, посланной дьяволом. Тот попросил меня прийти попробоваться в театр, где шли репетиции, и Дали решил меня сопровождать. Он уселся на кресло в партере и наблюдал за тем, как Лавелли заставлял меня ходить по сцене и изображать, что я нахожусь под воздействием какого-то внутреннего видения. Во время этой дрессировки раздраженный Дали неоднократно прерывал нас. По его мнению, все это никуда не годилось. Режиссер-постановщик дал понять Дали, что это он руководит игрой актеров. Дали был с ним не согласен, он видел эту сцену совсем по-другому. В результате мэтр увел меня. Мы покинули театр разочарованными.
— Ну и кретин это тип! — взорвался Дали. — Он ничего не понял!
Он рвал и метал, видя меня, повинующейся режиссеру, по его мнению — бездарному.
Он решил ввести меня в парижский свет, а лучшим предлогом для этого было посещение бала в восточном духе, который давал Алексис де Реде на острове святого Людовика, в отеле «Ламбер». Это было главное событие сезона и, как издевался Дали, «те, кого не пригласят, скажут, что не пришли, потому что собрались уезжать или заняться зимним спортом». Он вспомнил виконта де Ноай, который всегда спрашивал себя, получив приглашение: «Нужно ли туда идти? Можно ли вращаться среди этих людей?», за что милый виконт заслужил кличку «Можно ли — нужно ли».
— Нужно ли идти на бал Реде? — спросила я, передразнив виконта.
— Обязательно! — отвечал Дали. — Конечно, только для того, чтобы полюбоваться плафоном, расписанным Тьеполо. Сам бал не заслуживает никакого внимания.
Гала не собиралась идти на бал. Светские сборища вроде этого внушали ей ужас. Я же была поглощена маскарадным костюмом, которого у меня не было. Все приглашенные заказывали совершенно экстравагантные костюмы, богатые кафтаны, тюрбаны с султанами и так далее, и тому подобное.
— Успокойтесь! — сказал Дали. — Вы гораздо красивее и оригинальнее всех этих разряженных дебилов. Впрочем, я, кажется, придумал костюм для вас. Вы будете цветком восточного мака, помните «Амаполу»?
И он заказал обтягивающее красное платье у Репетто.
В последний момент меня стало пугать то, что я встречу всех этих людей, живущих совершенно по-иному, чем я, и отказалась идти на бал. Дали успокоил меня: ведь его-то я знаю, и еще мы возьмем с собой близнецов. Да, мы приведем с собой диоскуров, переодетых в пажей. И я смогу танцевать с ними. Сам мэтр надел парик а ля Людовик XIV и запасся лорнетом, украшенным драгоценными камнями. «Я переоделся в Дали!» — объявил он. Близнецы в костюмах пажей несли знамя и, на бархатной подушечке, каббалистические знаки блаженного Раймунда Луллия, изображенные на пергаменте. Что касается меня, то, кроме красного платья и лосин, я надела завитой белокурый парик.