земноморского клуба», среди фантастических декораций в виде скал мыса Креус. Актеры жили неподалеку. Кирк Дуглас оказался нашим соседом, он жил на вилле Фаскель в Порт-Льигат. Юл Бриннер обитал в «Капитане», прекрасной вилле на вершине обрывистого берега. Каждый день нам рассказывали о каких-то инцидентах, произошедших на съемке. То картонный маяк, возвышавшийся на вершине скалы, был перевернут ветром, то северный ветер дул так сильно, что все сносил. Потом еще прекрасное трехмачтовое судно загорелось. Все это очень забавляло Дали. Он презирал кино и еще больше киношников. Он часто рассказывал мне о своих голливудских авантюрах. Хичкок его ангажировал, чтобы он придумал сцену кошмара для фильма «Завороженный» с Ингрид Бергман. Он придумал, что иголка гигантской швейной машинки впивается в глаз актрисы. Его вежливо поблагодарили и все-таки предложили достойный чек. Он часто приводил в пример Сэмюэля Голдвина и его знаменитое изречение: «Мой ответ в трех словах: Не-воз-можно!» Орсон Уэллс, Рэндольф Херст и его римская вилла, Марлен Дитрих и Жан Габен, Уолт Дисней наконец — все было к его услугам, только бы он работал. Дисней заключил с ним контракт при условии, что он овладеет техникой мультипликации, но они так и не воплотили в жизнь задуманный мультипликационный фильм о сюрреализме.
Дали рассказывал все это за ужином, который он устроил в честь актеров из фильма. Юл Бриннер, самый старший и самый образованный из них, от души хохотал. На его открытой груди поблескивала золотая цепь. Кирк Дуглас, отрастивший для фильма бороду, казалось, был впечатлен мэтром. Друо не говорил ничего и молча меня разглядывал. Он был пропитан философией дзэн-буддизма и сосредоточивался в течение нескольких часов, чтобы потом приступить к сцене, требовавшей полной отдачи.
Дали перешел на фривольные истории, изобличил папочку Диснея в том, что у него была огромная коллекция эротических приспособлений и неизвестные публике порнографические мультипликационные кадры. Уходя, наши гости пригласили нас на съемки, а Юл Бриннер попросил разрешения сфотографировать Дали за работой.
Этим летом, в самое жаркое время августа, когда сверчки пели под оливковыми деревьями, Дали решил изобразить меня в виде Анжелики, спасенной от дракона. Это должно было быть полотно в 2,5 м в высоту, дракон символизировал собой влияние той среды, от которой я должна была избавиться, он должен был спать у моих ног. Беа приготовил необычайно сумрачный фон, каменистый, представлявший собой пещеру.
Дали придумал для меня позу: руки за головой, скованные воображаемой цепью, одна нога чуть согнута, весь вес тела перенесен на другую ногу. Это была утомительная поза, и я должна была часто массировать руки, чтобы восстановить циркуляцию крови. Дали не любил мои остриженные волосы и заставлял меня носить парик из длинных белокурых волос, как две капли воды походивший на мою прошлогоднюю прическу.
Он работал быстро и все время напевал «Адажио» Альбинони. Иногда он прерывался и спрашивал меня:
— Как дела? Вы не очень устали? Можно прерваться, когда вы захотите. Во всяком случае потребуется, наверное, 12 лет, чтобы закончить эту картину!
Потом мы шли во внутренний дворик и в сумерках слушали Вагнера и Вивальди. Я рыскала по саду и искала светлячков, а потом показывала их Дали. Он объяснил, что светится в темноте именно самка, которая зажигает фонарь, чтобы дать понять самцу, что готова его принять. Он попросил меня в этом случае зажечь умывальник. Этот умывальник он отыскал в магазине в Фигерасе, где он служил своего рода вывеской. Плоскодонный, в нескольких местах рельефный, он был сделан из белого непрозрачного пластика. Дали нашел его достаточно вызывающим, чтобы вставить в стену, возвышавшуюся над двориком, и неоновая лампа, скрытая сзади, освещала его ночью. Умывальник светился флуоресцирующим загадочным светом и напоминал луну, выглядывающую из-за туч. Издали он казался очень большим и буквально подвешенным над нами. Дали был в восторге:
— Какое чудо! Можно было сказать, что это свет луны. Поставьте мне скорее «Тристана и Изольду».
Я спускалась в кухню, к проигрывателю. Когда я возвращалась, первые ноты уже гремели в воздухе, но слышны были тихие потрескивания, проигрыватель был слишком ветхим. Дали, на седьмом небе, нюхал веточку жасмина, и молча брал меня за руку.
Этим вечером он дал мне книгу Раймонда Русселя «Locus solus», старое издание, иллюстрированное самим Русселем, которым Дали очень дорожил. Перед сном в бараке Галы, вдыхая запах йода и опрыскивателей против москитов, которые распыляла горничная, я погрузилась в чтение этой загадочной книги. Совсем близко шумело море. Старое сумрачное строение иногда пугало меня по вечерам. Особенно я боялась всяких ползучих гадов, потому что обнаружила крошечных скорпионов в ванной, и теперь каждый раз перед сном обшаривала свою постель.
Через несколько дней я окончила «Locus solus» и принялась за «Африканские впечатления». Эту книгу особенно любил Дали, и она послужила толчком для долгих разговоров о личности автора. Некоторая нехватка логики и странное совпадение событий делали его книгу чем-то вроде «снов», которые Дали противопоставлял своим «мечтаниям». В последних, объяснял он, можно управлять действием по своему усмотрению, как режиссер на сцене. «Мечтание» должно, чтобы быть правдоподобным, состоять из реальных событий, героями должны быть реальные люди, действие должно происходить в реальных местах. Реальность здесь как канва для вышивки, приукрашивая, можно дать волю воображению, устремляться к вершинам, иногда эротическим, но чаще всего утолять жажду власти. Мэтр представлял себя наказывающим одних, награждающим других, влияющим на сильных мира сего, короче говоря, делающим политику. В своих «мечтаниях» он был на дружеской ноге с генералом Франко.
Спустя несколько лет Дали решил открыть в Фигерасе, своем родном городе, большой музей, состоящий не столько из его картин, сколько из воплощений его самых бредовых идей. Там должно было быть такси, наполненное улитками, гостиная-будуар в форме лица Мэй Уэст и тысяча других изобретений, составлявших скорее далинианский Диснейленд, чем художественный музей в его традиционном понимании. Для этого потребовалось разрешение генералиссимуса и Дали наметил поездку в Мадрид. Дали должен был получить личную аудиенцию и обворожить главу государства. В ожидании он мечтал и строил тысячи проектов, без сомнения, нереальных.
Одним прекрасным солнечным утром он решил отвезти меня на лодке посмотреть съемки фильма. Гала только что позвонила из Италии, путешествие было чудесным, и она ожидала еще большего. Ее спутник, Пастушок, был великолепен, все шло как нельзя лучше. Артуро отвез нас на лодке до Rateta, островка, похожего на мышь, напротив причудливых скал мыса. Среди этих грандиозных декораций был сооружен фальшивый маяк, который должен был выдержать осаду статистов, переодетых в пиратов. Дали никак не мог понять, зачем было сооружать такое чудовище, когда был настоящий маяк недалеко отсюда. Сцена осады должна была происходить глубокой ночью, но на самом деле ее снимали в солнечный день с темными фильтрами. Три или четыре осады не удались, и Дали вышел из терпения, стал качать головой с сокрушенным видом:
— Это профессия для кретинов! Посмотрите-ка на этих несчастных, обреченных тридцать раз делать одно и то же. Я не хотел бы, чтобы вы снимались в кино, малышка Аманда. Вы тогда потеряете всю свою оригинальность. Все, что вам нужно, — это подходящий муж, богатый импотент, или еще лучше какой-нибудь педераст хорошего качества, лучше титулованный. Вы будете чудесно выглядеть в платьях Баленсьяжа, у вас будет свой салон, множество любовников, одним словом, вы будете довольны.
Эта слащавая картина показалась мне отвратительной. Я ответила Дали, что не люблю ни титулованных особ, ни педерастов, ни платьев Баленсьяжа.
— Но вы никогда не будете счастливы с обыкновенным человеком, малышка! Вам нравятся только хиппи, молодые люди в средневековом духе, с длинными волосами, женоподобные… Отнюдь не волосатые и мускулистые мужчины вроде этого Друо из фильма!
Жан-Клод Друо с носа картонного корабля как раз кричал в нашу сторону: «Аманда! Аманда!» и махал руками. Актеры пригласили нас на обед. Их лагерь был на обочине дороги. Я увидела два прицепа, где актеров гримировали, и нечто вроде походной столовой. Мы нашли там Кирка Дугласа, Друо и других, кроме Юла Бриннера, не снимавшегося в этот день. Еда была далеко не утонченная, как любил Дали, и к тому же была подана на пластмассовых тарелках. Я болтала с Кирком Дугласом в то время, как Дали поносил Жюля Верна в разговоре с Друо, который слушал его, улыбаясь. На обратном пути Дали объяснял мне, почему он нашел этот киношный круг прозаическим и неинтересным.
После сиесты я встала в позу Анжелики. Дали заметил, что он предпочитает слегка загорелую кожу смуглой от загара (tostada по-испански), как у этих ужасных туристов из клуба «Средиземное море». Мэр деревни, синьор Пюоньяль, внезапно вошел в ателье, он не знал, что я позирую обнаженной, и извинился. Но Дали попросил его остаться и беседовал с ним о том, о сем, как будто в этой ситуации не было ничего странного. Время от времени мэр украдкой бросал в мою сторону странные взгляды. Дали говорил ему:
— Взгляните, взгляните, только не вздумайте делать комплименты. Вы заметили эту чудесную кость бедра и эту линию ноги?
Наконец мэр ушел. Дали ликовал:
— Теперь он пойдет рассказывать всему селу, что вы не юноша. Никто не поставит под сомнение слова мэра!
Сразу после ухода мэра пришел Бриннер, который воспользовался кратким перерывом между съемками, чтобы сфотографировать Дали. Он сфотографировал нас обоих, уверив меня, что без моего согласия фотографии не будут опубликованы. Беседа вертелась вокруг красоты женского тела, и Дали рассказал про визит мэра.
— Вы знаете, что здешних рыбаков трудно чем-то поразить. Их ничто не удивляет, ни яхта Артуро Лопеза, ни Верушка, которая необыкновенно красива, если верить «Vogue». Верушка фотографировалась в трико со своим Рубартелли, и я спросил у рыбаков, как они ее находят, — знаете, что они мне ответили? «Что же, она не плоха, но, когда посмотришь на нее раздетой, между ее ляжками слишком большая щель…» Вы понимаете? Для них этот промежуток между сомкнутыми ногами — эстетический недостаток! А когда мы принимали здесь Виндзор и Дали попробовать икру слугам, которые никогда ее не ели… Они надули губы и прокомментировали: «Что ж, для дерьма чайки не так уж плохо…»