Когда мои острые ногти задевали что-то, Дали всегда говорил:
— Это враги, отрежьте их немедленно.
Пля, важный, как китайский мандарин, рассказывал о том, что происходит в регионе, по направлению к Ля Бисбалю. Дали упомянул, что Гала уже давно ищет дом в сельскохозяйственных районах, потому что ненавидит море и хочет иметь настоящий сад, с цветами и деревьями, похожий на тот, который был у нее в детстве в России. Пля как раз знал одно строение, почти что замок, продававшееся в селе Пуболь. Пля ушел, и Дали удалился в мастерскую. Наша картина «Анжелика и дракон» оставалась неоконченной, мэтр прервал сеансы. Пока он рисовал, я рылась в ящиках загроможденной части ателье. Дали услышал хруст бумаги.
— Не устраивайте мне беспорядок, Аманда!
Но любопытство заставило его прервать работу и посмотреть, чем я там занимаюсь. Я сидела на корточках, все содержимое ящиков было разбросано по полу возле меня. Я перебирала старые фотографии, оставляла около себя те из них, которые меня особенно интересовали, отбрасывала в сторону ненужные бумаги.
— Если бы Гала это увидела! — ласково зарычал Дали. — Она-то думает, что вы вполне дисциплинированны. Все эти фото мне нужны, поэтому ничего не выбрасывайте.
Здесь были не только фотографии, где Дали был снят вместе с друзьями в «Максиме» или на вечерах, но и фотографии, которые помогли Дали при создании таких значительных полотен, как «Христос». Я с удивлением обнаружила, что Дали сам позировал для своего Христа. Он скопировал фотографию и увеличил ее с помощью метода «квадратиков», которому учат в Академии Искусств. В этот ворохе были фото моделей, мои собственные фотографии, сделанные в Париже, которых я никогда не видела, на премьере фильма Миа Фарроу, на ужинах, на балу у Реде. Я конфисковала многие из них.
— Не забирайте у меня все! — взмолился он. — Вы знаете, что я ими очень дорожу!
Однажды утром он решил повезти меня на машине по направлению к Ампуриасу и Ля Бисбаль. «Сова!» — вскричала я. Артуро нас отвез до Фигераса, где мы должны были обедать в «Дюране». На въезде в Фигерас, я попросила Дали остановиться и купить несколько churros, сладких и толстых блинчиков. На площади Дали зашел в Кафе «Сентраль», напротив школы, где он когда-то учился.
— Взгляните, — сказал он, — это моя старая школа. Сейчас это банк. Все естественно!
Я оставила его в одиночестве, чтобы проколоть себе уши у одной старушки, жившей перед отелем «Дюран». Дали не захотел наблюдать за этим мучительным ритуалом, который все испанские девочки переживают в самом нежном возрасте. Старушка была достаточно грязной и, похоже, делала аборты. Она проколола мне мочки ушей и продела в них веревочки, потому что я не купила серьги. Я вернулась к Дали, чтобы пообедать вместе, и с гордостью показала ему мои новые «украшения».
Он, казалось, брезговал моими окровавленными веревочками в ушах.
Конечно, я не хотела есть. Наоборот, меня тошнило.
После обеда мы поехали по направлению к Ля Бисбаль. Деревушка Пуболь была настолько мала, что ее было почти невозможно найти. Пуболь означало «тополь», и мы стали искать хотя бы тополя. Вместо тополей нашелся навоз и поросята, разгуливавшие на свободе. Вскоре мы обнаружили деревушку, сплошь состоявшую из маленьких беленьких домиков. «Замок» оказался большим и старым каменным домом с заброшенным садом. Вход был красивым, ступеньки вели на крыльцо, над которым возвышался портал, украшенный готической резьбой и гербом, представлявшим собой что-то вроде птицы. Одна часть здания почти была разрушена, оставалась только стена, на которой были видны следы обоев и ковров. Когда мы подошли поближе, какая-то большая белая птица, по размерам похожая на сову, пролетела над нашими головами. Дали задумался:
— Это должно что-то обозначать, вы уже два раза сказали «сова» за сегодняшний день.
Когда мы уезжали, Дали сказал: — Я спрашиваю себя, понравится ли это Гале? Нужно, чтобы она сама посмотрела. Вы видели герб над входом? Как вы думаете, что это за птица?
Я не имела об этом ни малейшего представления.
В Ля Бисбаль мы остановились у одного антиквара, знакомого Дали. Мы поужинали на берегу моря чудесными gambas, утренней добычей рыбаков. На бумажной салфетке я изобразила лабиринт без выхода. Дали покачал головой:
— Нужно будет излечить вас от вашей меланхолии. Вы всегда маниакально депрессивны. Дайте взглянуть на ваш лабиринт.
Он оторвал лабиринт от салфетки и засунул его себе в карман.
— Я должен это изучить. Я уверен, что наступит день, когда вы станете счастливой.
На следующий день он попросил почитать ему Жозефа Пла по-каталонски, но я не знала этого языка. Он показался мне смесью французского и испанского, и обучение стало продвигаться необыкновенно быстро. Дали был на седьмом небе от счастья:
— Я знал, что вы каталонка. Я уже начинаю сомневаться, на самом ли деле вы англичанка. Вы — моя соотечественница!
На самом деле у меня были способности к языкам, и в течение нескольких лет я ездила в Перпиньян к моим друзьям. Но у него исчезли всякие сомнения: я была каталонкой.
Вскоре появился молодой фотограф из С'Агаро с нашими фотографиями. Я нашла его достаточно симпатичным и попросила Дали, чтобы он поснимал нас здесь. На следующий день фотограф поехал с нами на лодке искать морских ежей к La Farnera. Он снял нас на фоне скал, потом меня в позе Анжелики, над которой Дали хотел работать в мое отсутствие.
Мои волосы отрасли достаточно быстро, но Дали больше нравилось, когда они были светлее. Я всегда была тощей, но начала смуглеть. Дали забавляли мои внезапно появившиеся веснушки. Обычно он их ненавидел и испытывал ужас перед короткими американскими носами. Мэтр предпочитал овальные лица с классическими чертами. Я не понимала, почему он находил меня такой красивой, ведь я совсем не соответствовала его представлениям о красоте.
После купания мы пообедали с отличным аппетитом. Пакита приготовила вкусный компот из свежих фруктов и дыни. На второе были поданы голуби с картофелем. Я посочувствовала участи бедных птиц, но съела их не без удовольствия. Дали рассказал мне о маленьком белом кролике, жившем у Галы. Она его так любила, что всюду возила с собой. Он спал с ней в одной постели и ел вместе со всеми за столом. Его воспринимали как маленького ребенка, прислуга его обожала, Гала — лелеяла. Когда в октябре она решила уехать в Париж, слуги спросили, что она собирается делать с кроликом: забрать его с собой на зиму или оставить в Кадакесе, где за ним присмотрят. Гала не стала долго раздумывать по этому поводу и решила, что из кролика нужно приготовить рагу. Кухонная прислуга была в ужасе. Бонны плакали, никто не хотел убивать кролика. Но Гала держалась молодцом и решила принести в жертву бедное животное. Я спрашивала себя, случилось ли все это на самом деле или было выдумано, чтобы создать миф о жестокости и эгоизме семейства Дали.
После обеда Артуро, не спросив моего согласия, поставил пластинку с сарсуэлой, традиционной музыкальной комедией, называвшейся «Molinos de Vientos» («Ветряные мельницы»), о любви моряка и голландской крестьянки. Дали упивался:
— Когда мы будем в Барселоне, я поведу вас в театр на сарсуэлу. Это будет чудесно! Я вспоминаю одну замечательную вещь, которую не ставили уже многие годы «La corte del Pharaon» («Двор фараона»), потому что она слишком пикантная. С самого начала становится известно, что у героя больше нет «лимузина», в это «стратегическое» место попала стрела. И все это на фоне пирамид. Вавилонские женщины поют: «Aie que, aie que mareo, que mareo». «Mareo», как вы знаете — это «тошнота».
Придумал ли он все это? Меня тошнило при одной мысли о кролике Галы.
После сиесты и работы в мастерской Дали принимал посетителей. Пришел возможный покупатель, потом журналисты, фотографы, молодые люди, шатавшиеся по деревне. Часто я должна была их занимать, пока мэтр заканчивал небо на своей картине или переодевался. Однажды, в первый раз за долгое время, к нам пришел Марсель Дюшамп. Понимая, что разговор зашел в тупик, я предложила ему партию в шахматы. Дюшамп выиграл за несколько минут, и тут как раз подоспел Дали. Он сел на мое место и стал играть с Дюшампом. Вместо того, чтобы защищать короля и королеву, он пустил их в ход сразу же.
Эта тактика, противоположная всякой логике и здравому смыслу, раздражала противника, не понимавшего причины подобного самоубийства. Несколько раз Дали выигрывал у меня таким образом. Он причинил немало хлопот Дюшампу, который все же овладел ситуацией и выиграл. Мало-помалу дворик опустел. Близнецы были теперь диоскурами только по имени. Этим летом они жили в пещере, страшно грязные и молчаливые. Колумбиец Карлос, актер из «Волос», был в Кадакесе проездом. Он спешил в Индию на поиски какого-нибудь гуру.
Однажды вечером Дали испустил крик испуга, вскочил, перевернул стул и побежал прятаться, как будто его преследовал дьявол.
— Кузнечик! Там, там огромный кузнечик, смотрите! Быстро убейте его! Убейте!
Он был на самом деле испуган. Насекомое было убито, к Дали вернулось присутствие духа, и он снова сел около меня.
— Это ужасно. Я ничего не могу поделать, но я страшно боюсь кузнечиков. Они приносят несчастье, вцепляются вас и больше уже не оставляют вас в покое.
Я заговорила о других наводящих ужас насекомых, о богомолах, пауках.
— Нет, нет! — прервал он. — Кузнечик хуже всего. Это мой кошмар. Я изобразил это однажды на картине, чтобы избавиться от наваждения, но увы… Кузнечики продолжают наводить на меня страх.
Дали пригласил во внутренний дворик труппу танцовщиков и танцовщиц, исполнителей фламенко. Парни с прилизанными волосами и нахмуренными бровями, щелкали каблуками и пели, девушки, взмахивая черными волосами и подолами платьев в горошек, кружились с сосредоточенным и презрительным видом. Один танцор показал мне несколько «па» фламенко и каталонской румбы, потом гитана взялась погадать мне по руке: — Через несколько лет — вам исполнится 30, вы начнете жить совсем по-другому. Это будет ваша вторая жизнь.