е. Когда в «Сан-Режисе» пробили стену, Дали решил, что из внутреннего дворика в Кадакесе можно было сделать ход в запущенную часть сада и что это было бы чудесным местом для бассейна.
— Это будет наш дворец, малышка Аманда, — объявил он. — Я построю для вас уменьшенную копию Альгамбры в Гренаде, с фонтанами и водопадом. Я уже звонил Пиньолю, нашему мэру-предпринимателю, чтобы он начал работы.
Этот бассейн стал для него новой игрушкой. Он делал эскизы и придумывал украшения. Этот бассейн должен был быть единственным в своем роде — длинным и фаллической формы, речь не шла об обычном калифорнийском бассейне. У него будет только один метр в глубину — это достаточно, чтобы плавать — и два бассейна круглой формы с двух сторон, как яйца. Другая его оконечность должна была быть круглой; на дне — морские ежи и острые камни, все это должно было быть покрыто слоем прозрачного пластика, чтобы никто не поранился. Мы собирались провести райское лето, как в арабском дворце…
Я уехала на несколько дней в Амстердам с моим лондонским приятелем Дикки. Мы собирались посмотреть на игру Оливье Тобиаса в «Волосах». В Амстердаме я должна была также посетить Рийскмузеум. Дали рекомендовал мне обратить внимание на «Круг ночи» Рембрандта и обязательно заехать в Дельфт, город Вермеера. Мы ехали на машине и останавливались почти повсюду. Потом мы вернулись в Париж, так как Дали собирался там провести весну, и остановились на улице Риволи, в «Сент Джеймс и Албани», любимой гостинице нашего дорогого Людовика XIV. Мой друг Дикки носил зеленые контактные линзы, и глаза его казались изумрудными. Дали тотчас соблазнился этим: — Галюшка, посмотри на него! Ты никогда не видела таких зеленых глаз!
— Я все вижу, — вздыхала Гала, — они действительно зеленые… Оставь меня в покое со своими мальчишками!
Дали повел нас в «Мулен Руж» и на шоу Зизи Женмер. Перья и поддельные бриллианты этих шоу меня утомили, но Дикки был восхищен. Он вернулся в Лондон, а я поселилась в отеле «Интернасьональ». Для нас с Дали опять наступила пора обедов и ужинов тет-а-тет. После каждого посещения Лассера нам преподносили маленькую фарфоровую кастрюльку. Граф Лассер учредил приз для обладателя самой значительной коллекции. К сожалению, я не получила приз, потому что растеряла все свои кастрюльки.
Моя лучшая лондонская подруга Анни приехала ко мне в Париж… Бедняжка, она надолго запомнила эту поездку! Сначала Анни остановилась в подозрительном отеле, который в ужасе покинула на следующий день. Потом я пригласила пообедать ее со мной и Дали в «Максиме». Первым, что она увидела, войдя в салон «Мериса», было огромное изображение верблюда — последняя фантазия Дали — реклама сигарет «Camel». Этот верблюд был одногорбым, два метра в высоту и выглядел в этом салоне очень странно. Анни охнула от удивления. К концу обеда Дали внезапно сказал ей:
— Вы знаете, моя дорогая, вы несколько похожи на Аманду, но только она гораздо красивее!
Случилось худшее, но как я могла утешить Анни? Я напала на Дали:
— Как вы могли так обойтись с моей лучшей подругой?
Лучше бы я промолчала.
Он бросил холодно:
— В чем вы меня обвиняете? Я сказал правду.
— А ваш принц де Комнен: он красив?
Этот молодой человек, сын законного наследника трона Бурбонов, с галошей вместо подбородка и с кругами под глазами часто приходил в «Мерис». Он часто переодевался в женскую одежду и работал в Альказаре под именем Мерседес.
— Только не говорите мне, что он красив, — настаивала я.
— Ему это и не нужно, он — принц.
Это преклонение перед титулованными особами становилось смешным. Он принимал всех, кто слыл маркизами, князьями или наследниками павших монархий. Молодые девушки, носившие аристократические имена, часто появлялись в «Мерисе», но их поведение давало понять, что они, скорее, происходили от мадам Клод, чем были отпрысками аристократических фамилий. Дали не уставал повторять:
— Я знаю, что мне лгут, и я люблю, когда мне лгут. Чем больше меня водят за нос, тем больше я радуюсь!
Этой весной я сделала одно открытие, которое должно было заинтересовать Дали. Мы ходили в «Пти-Пале» на выставку Жерара Доу, голландского художника 17-го века, современника Вермеера, которому особенно удавался интерьер помещений и натюрморты, филигранно выписанные, — предмет моего восхищения. Больше всего меня впечатлило одно гиперреалистическое полотно, на котором был изображен золотой кувшин, блестевший, как солнце. Я указала на это Дали, добавив: «Создается впечатление, что он объемный». Мэтр признал все достоинства техники художника.
Когда мы вышли из «Пти-Пале», лил проливной дождь. Мы стали ловить такси, но вдруг небольшой незнакомый автомобиль притормозил около нас. Это были Жак Гранж и Франсуа Мари Банье. Они предложили отвезти нас домой.
— Ну и как вам понравился Жерар Доу? — спросил Банье разочарованным тоном. — Не так уж плохо, правда?
— Напротив, — ответил Дали. — Там есть один кувшин необыкновенной красоты. Вы обязательно должны его посмотреть. Это вас избавит от карденовского протестантизма.
Я никогда не слыхала о том, что Карден — протестант. Но для Дали его строгие геометрические платья были воплощением самого сурового кальвинизма.
Когда мы прибыли на улицу Кастильон, Дали сказал:
— Нам нужно будет еще раз посмотреть на этот кувшин. Хотелось бы проверить, есть ли его репродукция в книге о Жераре Доу.
На углу улицы Мон-Табор находилась книжная лавочка, в которой Дали покупал старые книги. Мы отправились туда на поиски солидного труда о Жераре Доу, который я пролистала во время традиционного послеобеденного сна Дали. Натюрморта с кувшином там не было, но я увидела, что большое количество своих картин этот художник рисовал дважды. Например, в музее в Ленинграде была выставлена картина, которая, как две капли воды, походила на картину, выставленную в Голландии. Дали подтвердил, что в ту эпоху художники часто воспроизводили одну и ту же картину, копируя самих себя.
— Почему бы тогда не сделать это точно? Взгляните, это расстояние между женщиной и окном, — в другой версии оно немного больше!
Дали проверил мое предположение и задумался:
— Нарочно ли это? Представьте себе, малышка Аманда, что он дважды написал одну и ту же картину для того, чтобы, поставленные рядом, они создавали иллюзию объема, если смотреть на них с некоторого расстояния.
Он был явно взбудоражен.
— Вы знаете, что в Кадакесе у меня есть очки, позволяющие смотреть на фотографии 1900-х годов так, чтобы они казались объемными. Каждый глаз видит фотографию по-разному, и только наложение двух картинок в мозгу создает впечатление объемности. Вы поняли принцип? Правый глаз смотрит в одну точку, левый — в другую, и вы видите виртуальное изображение, как будто имеющее три измерения. Быть может, Жерар Доу понял это и решил добиться такого эффекта с помощью двух картин? Однако, никто этого не заметит, потому что ни разу картины не выставлялись рядом!
На следующий день он внимательно изучил репродукции Жерара Доу и начал экстраполировать.
— Интересно, был ли Вермеер в курсе того, что делал Жерар Доу? Они оба умерли в 1675 году. Они могли бы работать вместе. Вы отдаете себе отчет, что можно увидеть цвета, которых не существует в природе, порождение человеческого мозга?! Например, вы пишете небо в серых тонах, синеватое справа, потом вы делаете то же самое слева, но с бледно-розовым оттенком и абрикосовыми вкраплениями: эти два неба накладываются одно на другое в вашем мозгу, и вы видите виртуальное небо необыкновенного аметистового и прозрачно-зеленого оттенка, не существующее в природе!
— Но как сделать так, чтобы смотреть на каждую картину одним глазом? — спросила я.
— Я должен изобрести систему, — решил мэтр.
Величайший испанский танцовщик Антонио Гадес приехал в Париж. Вскоре мы уже ужинали с ним и его труппой, и Дали попросил его прийти назавтра в «Мерис», чтобы танцевать фламенко для мэтра и его гостей. Нас сфотографировали: Дали был в великолепном парике а ля Веласкес, Гадес и я — по бокам от мэтра. Несмотря на то, что я была выше его на несколько сантиметров, Гадес казался выше и величественнее меня, как и все танцоры фламенко. Я видела его несколько раз, всегда в Испании, однажды в Кадакесе с его подружкой, известной певицей Марисоль.
Гадес был андалузцем, и мы собирались отправиться вместе с ним на знаменитую севильскую Feria. Гала уехала в Кадакес. Первая наша остановка на пути в Севилью была в Лионе, где Дали повел меня обедать к «Мэр Пие». Ничто не соблазнило меня настолько, чтобы набрать вес, а Дали пытался съесть все, но оставлял половину на тарелке. В тот день я увидела как он поглощает раков. У него была слабость к ракообразным, и он не упускал случая подчеркнуть, что эти животные столь же великолепны, сколь и приятны на вкус, потому, что они носят свой скелет снаружи, чтобы «защищаться им, как воин — доспехами». Кулинария так соблазняла мэтра, потому, что он, казалось, сожалел, что сам не кулинар. Дали иллюстрировал довольно странную книгу рецептов, где ракам было отдано предпочтение.
Потом мы остановились в Авиньоне, где провели ночь в отеле «Европа», вкусив великолепный ужин. Путешествовать на машине с Дали было настоящим удовольствием.
Он все рассматривал, все комментировал, потчевал анекдотами. Иногда он говорил: «Засните, малышка, вы, должно быть, устали. Положите голову мне на плечо».
Я дремала и постепенно погружалась в глубокий сон, в то время как он гладил меня по волосам. Когда я просыпалась, он все еще смотрел на меня. Он говорил, что для него было радостью видеть мой нос вздрагивающим, мои губы — обмякшими, он пытался отгадать, что мне снится, он хотел все знать обо мне. Сам он никогда не спал. Он любовался пейзажами, рассказывал мне историю Боде-Прованса, тамплиеров, катаров (мне, думавшей, что катар — это насморк) и альбигойцев.
В Перпиньяне мы остановились перед вокзалом, который Дали называл не иначе как «центром мира». На самом деле важным местом здесь был писсуар, где Дали сделал открытие, наблюдая ромбовидное покрытие потолка. Эти громогласные заявления по поводу перпиньянского вокзала начинали меня утомлять. Перед тем как пересечь границу около Булу, он показал мне место, где несколько лет назад он оставил Галу менять колесо в их автомобиле под проливным дождем и к тому же среди ночи. Я знала, что Гала умеет водить машину. Гала была для него всем: секретарем, поверенным в делах, кухаркой, медсестрой, даже шофером! Какая преданность!