Несколько куриц прогуливались у подножия распятия, перед домиком, прилепившимся к скале. Пустынная местность идеально подходила для какого-нибудь отшельника. Дали побеседовал с хозяином-бородачом, и мы стали спускаться. Спуск на спине осла показался мне еще более опасным, чем подъем. Я успокоилась только тогда, когда мы добрались до машины. Дали был доволен нашей поездкой.
— Это возможно, — прошептал он, — но нам нужно совершить еще один подъем. В СанПедро-де-Рода. Там расположено чудесное аббатство, и священник как раз такой, как нам нужно.
Я была так измучена предыдущим подъемом, что не отвечала.
Для Дали, конечно, было что-то символическое в этом подъеме к горным вершинам — он хотел подняться со мной к небесам. Проанализировав себя, как он это делал всегда, Дали сказал мне, что эта жажда высоты вызвана желанием эрекции, что было очень важно для него, любившего выставлять себя импотентом. Я ненавидела горы, и для меня все это было слишком сложным.
На следующий день я стала рисовать Рокакорву по памяти. Дали был удивлен тем, как я точно все запомнила. Изобразив вершину, я заполнила пустое пространство огромным кубом. Дали посмотрел на мою картину и заключил:
— Вы нарисовали своего отца. Бессознательно вы нарисовали своего покойного отца перед Рокакорвой.
Я не могла понять, где он увидел моего отца, но, бесспорно, моя картина его заинтриговала.
Лето подходило к концу.
— Пшеница сжата, — сообщила я ему однажды утром. — Все кончается.
Он огорчился: — Нет, не говорите мне об этом. Ничего еще не кончилось. Но вы не собираетесь уезжать, я надеюсь?
— Нет, Дали, мне нужно вернуться в Лондон. Я должна сделать фотографию с Бэйли для вашего номера «Vogue». И еще я должна найти новую квартиру. У меня масса нерешенных проблем, да и лето не может длиться вечно.
— Но вы вернетесь? Мы поедем на несколько дней в Барселону. Сделайте мне приятное! И потом, мы же еще не поженились!
Я пообещала вернуться как можно скорее. Дали отвез меня в аэропорт и ждал, пока я займу место в самолете. Он поднял палку, как будто отдавал честь. Вид у него был растроганный.
Я никогда не забуду это лето.
Глава 17
Как и было обещано, я провела с ним несколько дней в Барселоне. Это было l'estiu de la San Marti, лето Святого Мартина. Дни были еще жаркими, а вечера уже холодными. Я нашла Дали в холле барселонского «Рица», он сказал: «Гала вас целует» и поцеловал меня в лоб. В тот же вечер он повел меня на спектакль Маруха Гарридо, так называемой Картагенеры, певицы и танцовщицы фламенко, необыкновенно темпераментной особы. Она посвятила ему песню «Мой мужчина», спетую по-испански («Es my hombre»), а после окончания представления подошла к нам. Дали находил Картагенеру феллинианкой и устроил для нее гала-концерт в Олимпии вместе с Бруно Кокатриксом.
Он использовал мое пребывание в Барселоне, чтобы посетить со мной монастырь Монтсеррат. Снова последовал подъем в горы, где мистицизм был смешан с любовью. Мы преклонили колени перед этим историческим монастырем, и Дали опять заговорил о браке.
В воскресенье мы отправились на последнюю корриду в сезоне. Там блистал знаменитый Эль Кордобес. Он вел себя как звезда, но испортил кульминационный момент корриды. Публика свистела и бесновалась в то время, как он яростно приканчивал своего быка. Дали считал Эль Кордобеса великим.
— Он ведет себя, как Веласкес: сначала неслыханно грациозные пируэты, цель которых непонятна, а потом блестящий удар шпагой, как решающий мазок кисти, завершающий полотно. На некоторых картинах Веласкеса есть такие места, где мазки его кисти особенно яростны, как будто он торопится окончить картину. Так и Эль Кордобес, он прикончил своего быка совершенно безумным ударом, что не принято, и поэтому вызвал свистки публики.
Дали захотел лично поздравить тореро. Несмотря на явный магнетизм, тот был очень плохо воспитан. Высокомерие сочеталось в нем с харизмой рок-певца. Он принял нас с обнаженным торсом и сделал несколько неприятных замечаний в адрес барселонской публики. Его уверенность и спесь так позабавили Дали, что он пригласил тореро поужинать с нами. Но Эль Кордобес собирался уезжать. Мы ужинали в компании нескольких друзей, пришедших в «Дю Барри» на Виа Венето.
Эти несколько дней в Барселоне вернули мне всю сладость лета. Утром в день моего отъезда мне было очень тоскливо. Дали зашел ко мне в спальню, чтобы меня поцеловать, и протянул мне пачку кредиток, настаивая на том, чтобы я их взяла:
— Берите, берите! Они вам пригодятся в Лондоне. Возьмите эти грошики! Мы ведь почти женаты, и я могу вам сделать небольшой подарок.
Действительно, эти деньги пригодились мне в Лондоне. Я переехала на Элвастон Плэйс и устроилась в дешевом отеле «Константин» в южном Кенсингтоне. Служащий отеля Пилар, занимавшийся приемом гостей, оказался испанцем, мы быстро подружились, и он был польщен возможностью перемолвиться по телефону со знаменитым сеньором Дали и принимать его сообщения, когда меня не было дома. У меня больше не было машины, малютка «Мини» приказала долго жить, и мой друг Дикки часто забирал меня в конце недели в прекрасный дом в Суссексе, принадлежавший одному из наших друзей.
Однажды вечером Дикки представил мне молодого человека с сильным немецким акцентом, Рикки фон Опеля, который довез меня на своем «Роллсе» прямо до отеля.
Его родители скончались, и он был наследником огромной автомобильной империи и значительного состояния. У него было два «Роллса», он был профессиональным автогонщиком на «Формуле 3», только что приехал в Лондон и искал квартиру в Вест-Инде. Потом он звонил мне несколько раз и просил поводить его по Лондону. Я показала ему Портобелло Роуд, несколько модных ресторанов вроде «Аретузы» и «Сан-Лоренцо», антикварные магазины, стихийные вещевые рынки. Мой немец от всего приходил в восторг, ему хотелось всего и тотчас же, и он меня забавлял.
Он ухаживал за мной несколько недель, и в итоге предложил мне поехать с ним на Сейшельские острова. Зная его устоявшуюся репутацию наркомана, я отказалась, и он поехал один.
Дали попросил меня пойти с ним на сюрреалистский бал к Ротшильдам в их замке Ферьере, и я присоединилась к нему в Париже. Я нашла мэтра очень возбужденным приездом Пинеро, которому удалось создать металлического коленчатого Христа, который закрывался и раскрывался как зонтик. Дали и Пинеро устроили его показ под Эйфелевой башней, и Дали облаченный в бобровое манто, которое его толстило, вещал об открытии своего музея, взобравшись на грузовик. Он представил мне нового Людовика XIV, красивую блондинку с роскошной шевелюрой. Можно было не сомневаться: первому Королю-Солнце была не по душе подобная конкуренция, и Дали делал все, чтобы подогреть их соперничество. Людовик XIV № 1 в итоге осталась его близкой подругой, а Людовик XIV № 2 исчезла через некоторое время после своего появления.
Для сюрреалистского бала Дали смастерил мне роскошный головной убор: акульи челюсти, украшенные искусственными розами. Сам он хотел появиться на балу в паралитическом кресле, над которым должен был возвышаться зонтик. Другие приглашенные были ничуть не хуже. Маска Алексиса де Реде была одной из самых удачных: она представляла собой Джоконду с цилиндром на голове. Это очень понравилось Дали.
Здесь собрался весь цвет Парижа: Леонор Фини, Жан-Клод Бриали, Ив Сен-Лоран, Мари-Элен де Ротшильд и так далее, и тому подобное…
Мы сидели за одним столом с Одри Хепберн, голова нашей соседки была заточена в птичью клетку. Наш столик назывался «столиком метафизических перспектив». Каждое блюдо имело сюрреалистское название. Но когда Одри попробовала одно из этих блюд, она тотчас же поперхнулась и выбежала из-за стола, задыхаясь от кашля. Я же испытывала ужасные страдания из-за акульих челюстей, сдавливавших мне голову.
Знаменитый номер «Vogue» только что вышел и стал пищей для пересудов. Его раскупили за несколько недель, но никто ничего не понял. В самом деле, кто знает Франческо Пужоля или Джанбаттиста делла Порта, неаполитанского писателя XVI столетия, из-за которого Дали возымел идею сделать мою фотографию с несколькими зрачками.
Говорили только о Верушке в костюме Мао Цзэдуна и поздравляли Дали с обустройством замка Пуболь, цветные фотографии которого, сделанные Марком Лакруа, занимали три страницы журнала.
Однажды Дали пригласил меня в Оперу вместе с Галой и ее юным подопечным, Пастушком, чтобы послушать Ростроповича и его жену, Галину Вишневскую, которая пела в «Евгении Онегине».
Гала поздоровалась с Ростроповичем и Вишневской и пригласила их на следующий день к Лассеру. Знаменитый диссидент был восхищен роскошью ресторана: серебряной посудой, кружевными скатертями, садовой овсянкой. Его французский был слабоват, но Гала получила огромное удовольствие, поговорив с ним по-русски. Ей так редко приходилось разговаривать на родном языке! Когда Ростропович спросил, кто я такая, Дали попытался ему объяснить, что я ангелоподобное существо или, говоря проще, одна хиппи. Увидев замешательство Ростроповича, Гала взяла на себя труд самой объяснить это музыканту, но мы так и не поняли, что именно она сказала.
Мы видели Ростроповича и Вишневскую несколько раз. Однажды, в отсутствие Галы, Дали попросил великого виолончелиста прийти в «Мерис». Шторы были опущены, и в полумраке Ростропович играл для нас добрых 45 минут. Дали был очень растроган, услышав любимую мелодию своего отца из «Ловцов жемчуга», исполненную божественно и к тому же в узком кругу слушателей. Дали обнял меня незаметно для музыканта и прошептал: «Я вас обожаю».
Возвратившись вечером в отель, я нашла послание, достаточно ясно сформулированное: «Месье фон Опель звонил вам из Лондона». Потом он перезвонил и сообщил, что приезжает в Париж на следующий день вечером. Я сообщила эту новость Дали, когда мы обедали у Лейдена. Я объяснила ему, кто такой Рикки, и мэтр возымел желание с ним познакомиться. Он рассказал о Рикки Гале, тоже захотевшей его увидеть. Когда мой немецкий друг появился в отеле, чудесно загоревший после пребывания на Сейшелах, я сообщила ему, что Дали и Гала ждут нас в «Максиме». Он поспешил в Фобур-Сент-Оноре, накупил атласных рубашек и, между делом, одно совершенно фантастическое украшение — брошь в форме креста в ореоле солнечных лучей. Правда, бриллианты были фальшивые. Когда я представляла Рикки, Дали не мог оторваться от брошки. «Какой красивый плевок!» — воскликнул он.