Его любимый магазин Дейроль изобиловал чучелами животных, скелетами крокодилов, страусовыми яйцами, акульими челюстями и редкими камнями. Минералогия вдохновляла Дали. Время от времени он в экстазе вскрикивал:
— Ох, как это красиво! Эта челюсть просто великолепна! Посмотрите, Аманда, она будет замечательным цоколем для моей новой скульптуры. Доставьте ее в «Мерис», как обычно. И еще захватите рог носорога, он распаляет похоть.
У него никогда не было с собой денег. Боясь, что он их потеряет или промотает, Гала не оставляла ему ни гроша. Это вызывало комические сцены в отеле «Мерис», когда консьерж, удивленный, но бесстрастный, приносил счет за рог носорога или гипсовую Венеру Милосскую. Гала систематически протестовала, но вещь, о которой шла речь, всегда присоединялась к остальным экзотическим покупкам, которые наполняли студию мэтра в Кадакесе.
Но все-таки однажды я застала его с пачкой кредиток в руках. Он спросил меня, хотела ли бы я купить флакон «Фрака», духов, которые он обожал, поскольку в них чувствовался легкий запах туберозы. Тубероза была его любимым цветком, его фетишем. Испанцы называют ее Verge de San Joseph. Когда ее расплющиваешь между пальцами, она оставляет клейкий след, который, как считал Дали, напоминает сперму. Тубероза стала для мэтра секс-символом. Однако я поблагодарила и отклонила предложение купить мне эти духи. Он настоял:
— Да нет, возьмите эти гроши. Это не такие уж большие деньги, но вы сможете купить себе шоколад.
И он засунул несколько свернутых кредиток в карман моего пальто. Я пролепетала какие-то слова благодарности. Очутившись одна, я рассмотрела пачку, которую он мне дал, и оказалось, что она состояла из нескольких стодолларовых бумажек! Вместо того, чтобы купить шоколад, я заплатила за квартиру. Но ситуация была странная. Я вовсе не стремилась к тому, чтобы между нами установились отношения типа «любовница» и ее «папочка». У меня не было с ним сексуальных отношений. Я даже ему не позировала. Он все время откладывал этот сеанс позирования: сначала нужно было, чтобы он на меня посмотрел в своей студии в Кадакесе, с зенитным освещением, которое он называл «половым», перед тем, как созерцать меня обнаженной.
Это был единственный раз, когда я видела у него столько денег. Когда он получал чек, он тут же передавал его Гале, прятавшей чек в свою сумочку. Она всегда носила с собой сумочку, набитую бумагами, ресторанными счетами, носовыми платками, лекарствами. Девушки моего возраста носили кожаные «дорожные мешки» с бахромой по восточному образцу или простые корзинки из плетеной соломки, которые можно было купить на любом рынке в Провансе. Кожаная дамская сумочка была запрещена, как символ буржуазной жизни.
В ресторане Гала всегда платила наличными, рассматривая счет и посмеиваясь над Дали, который никогда не проверял счета. Он доказывал ей свою правоту, ссылаясь на то, что, чтобы заплатить, нужно вытащить очки из кармана, их надеть, пересчитать купюры, короче говоря, проделать несколько неприятных и утомительных операций, когда это так просто — послать счет в отель.
— Но однажды тебе дадут подписать непонятно что, мой маленький Дали, — парировала Гала. — Может быть, даже контракт! У тебя же есть очки, надо их надевать время от времени…
Нужно уделить особое внимание этим очкам. Они были такими грязными, что сквозь них ничего нельзя было разглядеть. Он их никогда не чистил и, между прочим, они были вымазаны в меду, которым он лакомился с чаем. Иногда он все же вытирал их салфетками «Kleenex». Тогда он водружал их на нос, широко открывал глаза и произносил:
— Господи! Небо и земля! Я все вижу, на самом деле, все мелочи… Но я понимаю, почему мне так нравились эти очки, когда они были грязными. Все было гораздо красивее, туманнее, как на картинах Эжена Карьера, рисовавшего материнство в таком солнечнотуманном освещении.
Он рассматривал вещь и заявлял:
— Да это всего лишь кусок бумаги! А когда я носил грязные очки, мне казалось, что это египетский скарабей. Вы видите, дорогая, нужно жить в аромате духов и ошибок. Тогда жизнь становится поэтичнее.
Оставим очки. Были еще нательные фуфайки. Он гордо показывал мне одну из них, покрытую пятнами, потом ту, которую он носил в данное время, еще более замаранную. Он отстегивал пластрон своей рубашки, украшенный вышитым воланом, и объяснял:
— Это завтрак. Утром, в постели, я опрокинул кофе с молоком. Смотрите, какие вышли чудесные пятна! Гала заставляет меня менять фуфайки время от времени. Но мне бы хотелось выставить их в какой-нибудь выставочной галерее. Смотрите, это же целые географические карты, картины необыкновенной красоты. Но снаружи я всегда чист. Вы видели мою рубашку? Я всегда меняю рубашку, но это просто травма менять то, что носишь под одеждой.
Его мании превращались в ритуал, слегка окрашенный суевериями. Был ритуал выбора галстуков, каждый из которых имел свое значение. Был галстук для подписания контрактов, эротический галстук, для путешествий, галстук для встреч с адвокатом. Удачным или неудачным будет день, зависело от того, какой будет выбран галстук. Выбор трости был не менее важен. У него была целая коллекция палок: от палки с набалдашником из чеканного серебра, покрытого французской эмалью (изделие Фаберже), до трости, принадлежавшей Виктору Гюго, или трости, которой размахивает граф Монтескье на знаменитом портрете Болдини. Самой юной была трость, кажется, принадлежавшая Саре Бернар. Я говорю «кажется» потому что, чтобы соблазнить божественного мэтра, куртизаны пытались придать своим сомнительным подношениям ауру более или менее подлинных. Дали прикидывался, что верит всему тому, что ему рассказывают. Он упивался враньем и лестью. «Чем больше мне врут, тем больше я этим очаровываюсь», — говорил мне он. И ему врали от чистого сердца.
Я бесилась от злости при виде этого парада фальшивых принцев и фальшивых девственниц, фальшивых миллионеров, псевдоактрис, которые наполняли гостиную номера в отеле «Мерис» с 17 до 20 часов. Я бы с удовольствием открыла Дали глаза на этих самозванцев, крикнула бы ему, что он заслуживает лучшего, чем эти паразиты. Но Дали обожал все это. В расчет шло не качество, а количество. Чем больше было придворных, тем больше он походил на короля в окружении своих подданных. Он любил говорить, что все люди приходят к нему, чтобы «кретинизироваться».
Если называть «кретинизацией» его учительство и его влияние на податливые умы, то я начинала мало-помалу «кретинизироваться» благодаря этому опасному обольстителю.
Глава 4
Жан-Кристоф Аверти по поводу съемок фильма в Кадакесе: «Он нашел фильм очень плохим, но все же признал, что в нем показано, что Дали живет не так, как все. Это был лживый комплимент. Съемка превратилась в непрекращающуюся борьбу — Дали отказывался читать скрипт — но лучше было сражаться с Дали, чем с каким-нибудь дебилом».
Я решила провести несколько дней отпуска у свои друзей, имевших небольшой сельский дом недалеко от Перпиньяна. Приехав в это чудесное место, я позвонила Дали.
— Вы на вокзале в Перпиньяне! — возопил он. — Да это просто замечательно!
Я, собственно, еще не добралась до вокзала, но собиралась там сесть на поезд, идущий в Фигерас, самую близкую к Кадакесу железнодорожную станцию.
— Хорошенько посмотрите вокруг! Вокзал Перпиньяна — это центр мира. Я вас жду завтра вечером в Порт-Льигат в 7 часов. Целую.
Внимательно рассмотрев вокзал Перпиньяна, я не нашла там ни малейшего свидетельства того, что это центр мира. Маленький вокзал, ничем не отличающийся от других вокзалов, где останавливались поезда, следующие в Испанию. Ничего в духе Дали, ни в архитектуре, ни в цветах. Туристы, черные от солнца, скандинавы с рюкзаками на плечах. Почему же Дали утверждает, что это центр вселенной?
Когда поезд прибыл в Фигерас, родной город Дали, пейзаж почти не изменился, но я находилась уже в Ампурдане, на территории Дали. Солнце палило вовсю, да и к тому же мне пришлось самой нести свой багаж до ветхого автобусика. Было заметно, что испанские каталонцы гораздо угрюмее их французских собратьев и с большей неприязнью относятся к иностранцам. Я говорила по-испански и решила добираться до Кадакеса своим ходом. Нужно было карабкаться вверх по узкой горной тропинке, на виражах я задыхалась, и путешественники-каталонцы посматривали на меня неприязненно. Эти 30 км заняли у меня час. В Кадакесе мне сообщили, что Дали живет на побережье бухты Порт-Льигат. Здесь дорога кончалась, и нужно было опять брести по извилистой тропинке. Этот Порт-Льигат был просто концом света.
На площади маленькой белой деревушки, расположившейся на берегу синего моря, находилось кафе «Осталь», на террасе которого имела обыкновение собираться молодежь. Зная, что близнецы были где-то в здешних краях, я спросила у одного длинноволосого парня, не знает ли он их. Джон и Денис? Конечно, он видел их утром на пляже, и они должны вот-вот подойти. Это кафе было местом встречи богемной молодежи, барселонских интеллектуалов, которые проводили выходные дни в Кадакесе, здесь их называли «этими божественными левыми». Однако «божественные левые» предпочитали замалчивать фигуру Дали, их шокировала состоятельность художника и буржуазная роскошь, которая его окружала. В Остале можно было встретить писателя Жана-Франсуа Рея. Некоторые сцены из фильма «Механические пианино», экранизации его известного романа, были сняты здесь же; кроме того, в Осталь захаживали туристы и манекенщицы.
Загоревшие близнецы появились в компании девицы с весьма соблазнительной грудью. Они рассказали мне, где можно снять комнату за несколько песет, и Дали покурить травки, чтобы я была в форме, когда к 7 часам вечера мы отправимся к Дали. Они носили, как и все здешние рыбаки, эспадрильи, нечто вроде холщовых туфель на веревочной подошве, привязанных к лодыжке черными лентами. Я тут же купила себе на рынке пару таких туфель и больше не носила в этих краях другой обуви, каждый год покупая новые. Я купила еще соломенную корзину и шляпу, которые хорошо сочетались с моим платьем в крупные цветы, купленным на Портобелло Роуд (блошином рынке в Лондоне). К корсажу платья была приколота эмалированная стрекоза и крошечные разноцветные эмалированные бабочки.