рыбы, чтобы накормить экипаж и пассажиров и себе оставить изрядный запасец.
Такая цель была только у штурмана. Остальные просто хотели получить удовольствие. Поэтому штурман осуществлял свой замысел хоть и настойчиво, но осторожно.
С радостью и беспокойством взялся я за весло. Давно не работал им, а ведь когда-то был неплохим гребцом, и даже призовые места брала в гонках шлюпка, на которой ходил старшиной. А теперь боялся, что опозорюсь. И отвык, и весла тут были не вальковые, а распашные. Однако опасения оказались напрасными. Все получилось нормально. Да и перед кем было стесняться? Матросы на речных судах большей частью народ сезонный. Зимой числятся в штате только капитан, механик, боцман да штурмана. Остальные списываются на берег, идут работать в цехи, уезжают в свои деревни. Нет здесь у рядового состава такого постоянства и такого опыта, как на морях.
Шлюпка повернула в протоку. На острове виднелись первые группы туристов. Они спешили к нам, обходя болота и отбиваясь от комаров. Где-то тут мы и должны были остановиться, но боцман сказал, что здесь, судя по всему, рыбы мало и надо пройти еще с километр. А потом мы увидели далеко впереди островерхий чум на песчаной косе. Штурман Коля заявил, что надо спросить этого местного жителя: он-то знает, где может быть хороший улов.
Мы снова налегли на весла.
Пасмурный день незаметно перешел в такой же пасмурный вечер. Ничто не изменилось, только свет сделался каким-то более мягким, рассеянным, а влажный воздух тускло серебрился над черной стеной тайги.
По берегу с веселым лаем метались собаки, лезли в воду встречать гостей. Двое ребятишек бежали от чума к берегу. Низкорослая женщина с растрепанными черными волосами показала, куда причалить. А сам хозяин невозмутимо сидел в лодке, покуривая трубочку, и даже не посмотрел на нас, будто такие посетители являлись к нему не раз за все лето, а чуть ли не каждую неделю.
Штурман, обутый в высокие болотные сапоги, первым прыгнул в воду, прикрикнул на собак и сразу атаковал хозяина.
— Рыба есть? Где? Какая?
— Ну, — равнодушно сказал тот.
— Живая? Свежая?
— Ну.
Было неприятно смотреть на эту сцену. Подоспевший боцман тактично оттеснил не в меру активного штурмана и повел степенный северный разговор. У хозяина имелось десятка полтора осетров. Эти метровые толстые рыбины плескались в маленьком озерке возле чума. Боцман посоветовал отвезти их на теплоход и продать в ресторан. Хозяин предупредил, что возьмет по пяти рублей за штуку. Вероятно, цена эта казалась ему высокой. Целую пятерку за какой-то пуд осетрины, которой он подкармливает своих собак! Он огорченно цокал языком: если бы знал, что подойдет теплоход, наловил бы много и отдал дешевле.
В общем мы оказали хозяину неплохую услугу. Он получил возможность заработать денег, приобрести на теплоходе и хлеб, и табак, и водку для жены. Сам он не пьет. Однажды выпил очень много и долго болел. Зато супруга его в спиртных напитках себе не отказывает.
Чтобы отблагодарить нас, хозяин показал, где много рыбы и хорошее дно: не зацепится невод.
Я осмотрел чум. Тонкие жерди были покрыты старыми шкурами. Такие же шкуры лежали на земляном полу. Закопченный котелок, чайник, ружье и узел с барахлишком — вот и все пожитки семьи из четырех человек. Они не имели даже запасной обуви. Это не от бедности, а от привычки не связывать себя никаким грузом во время летних кочевий. Тайга и река накормят, оденут и обуют, когда понадобится.
Хозяева прихорашивались, собираясь на теплоход. Женщина смочила и пригладила волосы, оборвала бахрому на юбке. На самом хозяине были обычные яловые сапоги, хоть он и бродил по колено в воде. Штаны и куртка из какой-то плотной полосатой материи. Она так пропиталась жиром и рыбьей кровью, что задубела и стала будто деревянная. Во всяком случае хозяин, черпая пригоршнями воду, смыл с колен и с рукавов свежую рыбью кровь, а материя при этом не промокла. Потом он снял сапоги, вылил из них воду, размотал портянки, сполоснул, выжал и намотал снова. Покряхтывая, натянул сапоги. Они плохо лезли на сырую портянку. А голову хозяин повязал женским платком.
Черноглазые, замурзанные, но веселые ребятишки были одеты теплей и лучше родителей. Они оказались более разговорчивыми: от них я узнал, что зимой семья живет в поселке, в деревянном доме, что зима скучная, а лето хорошее. А когда оно кончится, старший мальчик поедет в большой дом, который называется интернатом.
Вот так познакомился я с кетами, или енисейскими остяками, или просто с енисейцами — представителями одной из многих народностей нашего Севера. Кетов считают местными следопытами, они любят простор, свободу, их особенно трудно было приобщить к оседлому образу жизни. Те, кто постарше, и до сей поры не могут сидеть в домах, круглый год бродят по тайге, изредка появляясь в поселке со связками ценных шкурок.
До революции эта национальность быстро вымирала. Теперь количество кетов несколько увеличилось, но и сейчас, по данным последней переписи, их насчитывается всего около тысячи душ обоего пола. Они объединены в колхоз, у них есть свой медицинский пункт, радиоузел, красный чум. Кроме того, они находятся под особым наблюдением этнографической экспедиции Академии наук СССР.
Семья кетов села в свою остроносую лодчонку. Гребли жена и старший мальчуган. А хозяин, заняв место на корме, направлял свое судно и дымил трубкой ничуть не меньше старого парохода.
Мы начали заводить невод. Трое остались на берегу, удерживая левое крыло. Шлюпка быстро двигалась по протоке. Боцман и я выбрасывали сеть. Особенно осторожно выпустили мотню, чтобы она не запуталась. Потом все налегли на весла, стараясь скорей замкнуть кольцо вокруг рыбы, попавшей в пашу ловушку.
Матросы выпрыгнули на берег, в грязь, в тину. Все ребята предусмотрительно обулись в сапоги. А на мне были городские штиблеты, причем единственные. Их следовало бы беречь, так как впереди лежал длинный путь. Но сейчас дорога каждая пара рук. Кто-то подставил спину и перенес меня на более или менее сухое место. Я ухватился за канат рядом со всеми.
Ох, и нелегкая это штука, вытягивать из воды сто пятьдесят метров мокрого невода, который волочет за собой центнер ила! Мы кряхтели от натуги, падали на зыбкий песок. Лицо горело, пот заливал глаза. После первой же тони на руках появились кровяные мозоли. После второй они лопнули.
Но зато какое волнение охватило нас, когда подтянули мот ню, в которой трепетала и билась рыба, когда начала она прыгать через верх невода и выдержанный спокойный боцман сорвался вдруг на истошный крик:
— Скорее! Уйдет!
Последние метры мы взяли ходом, без остановки, почти бегом. Все сразу же кинулись собирать рыбу. А я лишен был этого удовольствия: у кромки берега ноги тонули в вязкой грязи. Ребята, сочувствуя, подавали мне то извивающуюся остроспинную стерлядь, то тяжелого налима, то широких окуней, и я бегом относил их к шлюпке.
Первым заходом мы добыли килограммов пятьдесят замечательной стерляди. Вторая тоня тоже оказалась удачной. Я просто поражался: какие богатства таит в себе Енисей! Лови, корми народ — и почти никаких затрат! Вот, действительно дары природы. Только брать их нужно со смыслом.
Очень хотелось пить. Я нашел сухое местечко и лег на живот, чтобы хлебнуть прямо из реки. Лег и увидел перед собой не всю реку, казавшуюся холодной и мрачной, а лишь маленький кусочек ее. И вода тут была совсем не темной, не серой, а очень прозрачной. Маленькая рыбка прошла возле дна, махнула хвостиком, взбив золотистую струйку песка. И такой вкусной показалась мне енисейская вода, что я «причастился» еще и еще раз.
К нам подошло подкрепление. Первыми прибежали двое школьников, числившихся в рыболовецкой бригаде. А вслед за ними из болота, из густого кустарника, с шумом вырвались два краснокожих всклокоченных «папуаса», голых и босых, как и положено представителям этого племени. При ближайшем рассмотрении папуасами оказались Нил и его сосед по каюте, худощавый очкастый инженер-железнодорожник. Тяжело отдуваясь, они поведали о своих злоключениях.
Когда началась высадка на остров, они сочли, что отправляться в шлюпке вместе с дамами ниже их достоинства. Выбрали мужской способ передвижения. Разоблачились до трусов и, под восторженный говор старых дев, бросились с палубы в воду. Пока плыли, все было благополучно. Но едва очутились на суше, чуть не завыли во весь голос. Комары облепили их, а им нечем было прикрыться от кровожадных разбойников. Стоять на месте они не могли и галопом помчались к нам, надеясь, что на нашей стороне острова больше ветра.
Телеса Нила и инженера были сплошь покрыты волдырями, особенно на спине. Оба будто распухли. Но они показали себя настоящими мужчинами. Смазались антикомариной жидкостью и сразу включились в работу. Штурман отдал инженеру свой китель. Нил облачился в мой плащ, но все равно комары продолжали досаждать им, впиваясь в голые ноги.
Даже нам, хорошо одетым, крепко доставалось от этих вредных насекомых. Мы натирали шеи, лица и руки вонючей жидкостью. Она помогала, но ненадолго. Пот и вода быстро смывали ее, и комары набрасывались с новой силой. Они лезли в глаза и в рот, приходилось выплевывать их, а то и глотать вгорячах прямо живыми.
Третья тоня принесла нам немного, пуда полтора, но рыба была хорошей. Теплоход дал уже призывный гудок, но мы решили забросить невод еще раз: уж очень обещающее местечко подыскал боцман. На минуту остановились перекурить перед новым рывком. Матросы присели на песок. Штурман выливал из сапог воду. Нил смазывал ноги. Усталые люди молчали.
Я посмотрел вокруг. Давно уже наступила ночь, но было совсем светло, только сузился горизонт да отдаленные предметы казались зыбкими, расплывчатыми. Белым пологом туч затянулось небо, прозрачный туман окутывал черную тайгу и обрывистый берег. И лес, и река, и наш остров — все будто застыло, замерло в вековом сказочном сне, теплом и легком. Мелкий, едва ощутимый дождик был настолько слаб, что не мог потревожить тускло блестевшую гладь воды. Сонное безмолвие нарушал только протяжный, надрывающий душу стон, долетавший из глухих дебрей. Кричала птица, но крича