ла с такой безысходной тоской, что мороз пробегал по коже. Слушая ее, можно было понять, почему люди начинают верить в духов, в нечистую силу, идут на поклон к шаману.
Бескрайняя необжитая тайга простиралась вокруг нашего маленького островка. Если отправишься на восток, почти не встретишь людей до самой реки Лены. Будешь лезть через буреломы, продираться сквозь палы, оставишь позади тысячу километров, ослабнешь, упадешь, сгинешь в болоте, а кругом будет все такое же равнодушное безмолвие. А за Леной начинается тайга еще более однообразная и пустынная. И так до Тихого океана.
Эти огромные безлюдные просторы словно зовут, заманивают: хочется рискнуть и пойти в неизвестность. Такое же чувство мучило меня в Большеземельской тундре. Однажды я поддался соблазну освободиться от него, поддался коварному зову и зашагал напрямик по мху, по зарослям стелющихся березок, через ручьи и хлюпающие болотца. Шел, ни о чем не думая, срывая горстями морошку. Там не утонешь в трясине: под ногами вечная мерзлота. Но идти тяжело. И очень трудно ориентироваться на голой однообразной равнине.
Шел долго. А когда скрылось среди туч солнце, сделалось вдруг жутко. Я не взял компаса и не знал, в какую сторону двигаться.
Ветер вот уже несколько дней дул с юга. Я повернулся к нему спиной и пошел, надеясь, что он не изменил направление. Мне нужно было добраться до побережья, где знаком каждый мыс…
Четвертая тоня была особенно трудной. Выбиваясь из сил, падая, обдирая ладони, мы метр за метром вытягивали снасть. Я давно перестал заботиться о ботинках. Брюки намокли, покрылись грязью и рыбьей чешуей.
Боцман решил, что мы зацепили за корягу. Но оказалось другое. Когда три четверти невода были на берегу, мы увидели, как бурлит вода около мотни. Там бились десятки здоровенных рыбин. Большая и тяжелая добыча попала в сеть на этот раз. Мы дружно взяли невод на себя, а рыба рванулась в противоположную сторону, в глубину. И тут старая сеть не выдержала. Лопнула мотня, рыба вырвалась на свободу. Но даже и после этой аварии в неводе осталось несколько крупных стерлядок.
Обратный путь показался нам очень долгим. Грести было трудно: горели ладони. Нил с инженером не вынесли медленного движения и убежали на теплоход через остров. А мы гребли из последних сил, изредка поглядывая туда, где белой громадой застыло над водой наше судно.
Был уже второй час ночи и я думал, что туристы давно спят, но встречать нас высыпало почти все население теплохода. Каждому хотелось посмотреть на добычу.
Василий Николаевич ждал меня в каюте с полотенцем в руке: душ готов, можно мыться. Вода помогла сбросить усталость. А потом пришел матрос и сказал, что боцман зовет нас в кубрик. Мы отправились в помещение команды, где дымилась на столе свежая уха, покрытая золотистыми блестками жира.
ТАЕЖНЫЕ КЛАДЫ
Следующая «зеленая стоянка» была в тайге. Туристы намазались антикомариным кремом, у всех блестели лица, все источали приятный хвойный запах, который, по-моему, нравился не только людям, но и самим комарам.
Берег в районе высадки состоял как бы из нескольких ярусов. Возле воды тянулась полоска черного вязкого ила. Потом крутой откос, заросший кустарниками и травой, достигавшей на гребне человеческого роста. Третий ярус — буреломная чащоба. Тут высились лиственницы. Под ними, отчаявшись обогнать их, хмурились мрачноватые ели. Вкривь и вкось лежали на земле мертвые стволы и гнилые колодины, сохранившие свою форму, но рассыпавшиеся, едва наступишь на них. Сухие сучья рвали волосы и царапали кожу. Ноги утопали во мху.
Одолевали комары, слепни и всякая прочая дрянь. В лес не проникал ветер, под кронами деревьев держалась сыроватая духота, люди чувствовали себя, как в парилке. И все-таки человек тридцать отправилось вслед за боцманом в глубь тайги, на возвышенность, где росли старые кедры.
Заблудиться тут ничего не стоит. Поэтому для ориентировки теплоход время от времени давал гудки.
Возле уреза воды развели костер, навалили в него сырой травы, чтобы дымил побольше. Дамы, не оценившие достоинство брюк, прыгали через костер, выкуривая из-под юбок беззастенчивых комаров.
Мы с Василием Николаевичем не спеша двинулись вдоль берега вниз по течению. Хотелось побыть вдвоем, отдохнуть от шумного общества. На песчаном мысу на открытом месте валялись голые, обкатанные водой бревна. Здесь мы и сели.
Говорили о неисчислимых богатствах этого края, скрытых в земле или лежащих прямо на поверхности. Тут есть все. На юге вызревают арбузы и дыни, в средней полосе хорошие урожаи дает пшеница, на севере — такие лесные массивы, что не хватит фантазии представить их величину. В тайге, в тундре много зверья и рыбы. Бурные реки могут стать колоссальными источниками энергии.
Василий Николаевич, готовясь к поездке, прочитал несколько статей о Сибири и теперь любил щегольнуть цифрами. Он сказал, что на территории Красноярского края могут уместиться пять таких государств, как Франция. Но если во Франции около сорока миллионов человек, то в Красноярском крае в десять раз меньше, причем значительная часть населения сосредоточена в городах и селах на узкой полосе возле железной дороги…
Мы разговаривали, а к нам приближалась песня. Тоненький девичий голосок звенел где-то в непролазных зарослях. Песня рассказывала об охотнике, который долго-долго бродил в тайге, и о том, как его ждали в лесной избушке и как открыли ему дверь.
Мне захотелось увидеть эту смелую певунью. Шутка ли — забраться в такую глухомань, километра за два от теплохода. Я полез на обрыв, цепляясь за кусты, потом долго пробивался через заросли травы с толстыми, чуть ли не в кулак, стеблями. Она была выше моего роста. Я раздвигал ее, ничего не видя вокруг, проваливался в какие-то ямы.
Наконец добрался до цели. Встал на кочку и увидел перед собой маленькую курносую девушку лет шестнадцати, в пестром платье, чем-то похожую на птичку колибри. Она работала на камбузе и почти не показывалась на палубе.
Физиономия у нее была сейчас радостная, глаза так и сияли. Левой рукой она еле удерживала букет ярких цветов, но прибавляла к нему новые и новые. На нее невозможно было рассердиться, но я все-таки сказал строго, что уходить одной на такое расстояние рискованно.
— Тут не город, — весело ответила она. — Тут чужих людей нет.
— А если зверь?
Мы стояли рядом. Отступи на шаг — и сразу исчезнешь за зеленой стеной. Пестрые соцветия покачивались над нашими головами, уходили в небо конусы лиственниц. Было душно и влажно, прямо как в джунглях. Под ногами что-то шуршало среди гнилых пней и трухлявых колодин. Тут и мужчине сделается не по себе, а эта худенькая девчушка заявила, как ни в чем ни бывало:
— Медведь теперь сытый, у него ягода.
Я все же заставил ее повернуть к теплоходу. Она засмеялась, отошла немного и снова принялась петь. Да так звонко, что я долго топтался на кочке, глядя, как колышется трава. Смотрел и думал, что ни один зверь не нападет, пожалуй, на человека, который поет так весело и хорошо!
…К судну мы с Василием Николаевичем возвращались через тайгу, ориентируясь по гудкам. Сначала попали на недавнюю гарь. Это было мрачное зрелище. Повсюду валялись обуглившиеся колоды, а не упавшие еще стволы стояли, как ряды черных колонн.
Постепенно гуще становились заросли кипрея, и вот уже мы вошли в просторный и светлый молодой березняк, весь пронизанный лучами солнца. Прямо как подмосковная роща! В Сибири такие перелески называют бельниками. Появляются они обычно на месте пожаров, с них начинается восстановление леса. Под покровом берез и осин развивается подлесок из тальника, рябины, черемухи. Когда березы и осины становятся совсем взрослыми, в их тени постепенно набирают силу молодые пихты и ели. Лишь через десятки лет достигнут они уровня лиственных деревьев. Так появляется смешанный лес. Пройдет еще много времени, может быть столетие, прежде чем хвойные породы вытеснят светолюбивую березу с осиной, и тайга приобретет свой прежний вид. Но это случается далеко не всегда. Чаще на месте прежней тайги окончательно поселяются мелколиственные леса или сосновые боры. Во многих местах тайга утратила свой старинный, если так можно выразиться, «классический» вид.
Шагали мы не спеша, присаживаясь покурить, и я рассказывал Василию Николаевичу о лесных пожарах, которые приходилось видеть. Обычно горит вся тайга, весь лес превращается в стену огня, летят тучи искр, клубы черного смолистого дыма текут в небо. Такие пожары уничтожают все живое, ликвидируют большие участки леса. Огонь проникает на болотах в торфяные слои. Давно уж, кажется, перестало бушевать пламя, а на болоте еще и через неделю, даже через месяц сочится из черной земли едкий дым.
Менее страшны те пожары, которые стелются по земле, захватывая лишь нижние ярусы лесной растительности. В этих случаях огонь пожирает кусты, траву и мох, но многие деревья остаются живыми. Чаще погибают ель и пихта. Взрослая лиственница почти не боится таких пожаров: у нее толстая кора, которая плохо горит. Остается обычно и сосна, так как ее корни глубоко уходят в почву и не получают ожогов.
Однажды неподалеку от села Долгий Мост мне довелось видеть редкостный и страшный «верховой» пожар. Было очень сухо, и дул сильный ветер. Огонь стремительно несся по тайге, перебрасываясь по деревьям с вершины на вершину. В солнечном свете почти не было видно пламени: казалось, что над тайгой колеблется розоватое жаркое марево. Огонь в одно мгновение охватил смолистую хвою, она вспыхнула с легким треском. И вот уже пожар промчался дальше, оставив после себя голые стволы с мертвыми, нелепо торчащими ветками…
К счастью, после войны таежных палов становится все меньше. С огнем борются специальные отряды пожарников-парашютистов. И все-таки в летнюю сушь тайга горит то в одном, то в другом месте. Конечно, меры по борьбе с огнем очень важны сами по себе, но не менее важна и профилактика этого дела. Каждый человек, идущий в тайгу, должен знать, какой вред может причинить одна брошенная спичка. И еще каждый человек должен знать о том наказании, которое понесет он за свое, пусть даже нечаянное, преступление.