Недалеко от причала мы задержались, поджидая Герасимыча. Остановилась с нами и Надежда. Герасимыч церемонно вручил ей ветку шиповника с крупными розовыми цветами.
— Спасибо, я тронута, — сказала она, и голос у нее действительно дрогнул. А потом вдруг стал насмешливым и жестковатым:
— Скупая мужская слеза сорвалась с ее ресниц и упала на запыленные кеды, — продекламировала она. Повернулась и пошла напрямик, без дороги, до колен утопая в густых зарослях мокрой ромашки. Так и ушла, ни разу не оглянувшись, оставив Алексея в полной растерянности.
— Бывает, бывает, — успокоил его Герасимыч. — Знаете, бывает такое состояние, такие импульсы… Все бывает… Как вы, ребята, насчет обеда?
А ей-богу, отличный мужик этот Герасимыч! Одно его присутствие благотворно действовало на окружающих. Плотно заправившись, он с удовольствием выкурил на палубе папиросу и выдал нам очередную сентенцию: лучший отдых — это туризм. А лучший туризм — это отдых. С такими словами он отправился в каюту, чтобы поспать часок или два: «Как потребует организм». Ну, а мы с Алексеем присоединились к своей группе и пошли осматривать поселок.
Собственно говоря, туристов интересовал не столько сам поселок, сколько его жители, и особенно одна из них — Елена Ивановна Морева, о которой мы уже были наслышаны.
Где положено обитать сказительнице? Ну конечно, не в шумном городе, а в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, за темными лесами, за широкими долами, среди высоких гор, на берегу моря-окияна. Вот она там и живет, в далеком поселке Ольга.
Невысокая женщина, лет пятидесяти, с добрым лицом, вышла нам навстречу из своего домика, накинув на голову мягкий, пуховый платок. Поздоровалась, заговорила негромко, чуть-чуть нараспев. Ей вот даже и неудобно. Верно, знает она сказки. Сама их и слагает, сама и рассказывает. Ходят к ней местные жители, особенно зимой, когда вечера длинные. А теперь вот и журналисты ездить начали, и туристы наведываются…
Мне показалось, что Елена Ивановна не очень-то и довольна своей растущей популярностью.
Много поколесила она но белому свету, много всего видела за свою жизнь. Родилась в Тобольской губернии в семье учителя. С детских лет принялась собирать сказки. И в Сибири, и на Волге, где занималась в ремесленном училище, и на Урале, где трудилась потом на заводе, искала она людей бывалых да знающих. Слушала их, записывала. Случалось и так: пропадали тетради, пропадал многолетний труд, а она брала новую тетрадь и опять начинала с первой страницы. Не только записывала, но и сама рассказывала, когда были желающие послушать.
Коммунистка, хороший токарь — и вдруг сказительница! Находились люди, которым это казалось странным и противоестественным. А чего же тут странного?! Это же великое дело — доставить людям радость! Хорошая сказка — это все равно что глоток ключевой воды среди жаркого дня!
Нежданно-негаданно пришла к Моревой беда, столь лихая, что не измыслишь страшней. Один за другим умерли два сына и заболел третий. Снова дежурила у порога смерть. Врачи бессильно разводили руками. А один посоветовал: поезжай в Приморье, там климат целебный от этой болезни. Вот и поселилась Елена Ивановна на берегу океана, под сенью старинных кедров. Выходила, поставила на ноги своего сына. Вырос богатырь и отправился в жизнь. А к матери его идут люди за радостью, за утешением, за наукой.
Нам Елена Ивановна рассказала сказочку небольшую и вроде бы простенькую. Про Гордыню и Скромность. Однако сказочка запомнилась крепко. О пей потом долго говорили на теплоходе…
Над бухтой загустел туман, и под его прикрытием медленно подкрались сумерки. После ужина туристы собрались в салоне, где состоялось знакомство с администрацией. Тут мы почерпнули немало интересных сведений. Оказывается, поездка наша имеет официальное название — круиз, то есть морское путешествие с возвращением в тот же порт. Кто-то сказал, что это слово перекочевало к нам из английского языка. Не зная точно, я решил считать его русским. «Кру» значит «кругом», «вокруг». Герасимыч заявил, что оп лично все непонятные термины относит к разряду гишпанских.
Директор круиза, плотный энергичный человек с громким голосом, привел некоторые статистические данные. Всего на теплоходе двести восемьдесят туристов. Женщин семьдесят два процента (в салопе раздался ропот). Остальные (как осторожно заметил директор), вероятно, мужчины.
Покончив со статистикой, перешли к организационной структуре. Кроме капитана, комсостава, команды теплохода и обслуживающего персонала у нас имелся свой директор с двумя помощниками — руководителями смей. В каждой смене — три группы со штатным инструктором во главе. Кроме того, в группах избраны старосты. И еще каждая группа делилась на «десятки» во главе с избранным старшиной.
Начальников и руководителей хоть отбавляй! К счастью, в пашей группе все это оказалось только проформой. А вот Наде не повезло. Она попала в окружение людей преклонного возраста, которые оценили ее заботливость и выдвинули на должность старшины. Если до сих пор она пеклась о ближних по доброй воле, то теперь ей надо было оправдывать доверие.
Мне надоело торчать в душном салоне, я протиснулся к выходу и пошел разыскивать Алексея, который сбежал еще, раньше. Конечно, в каюте его не оказалось. Он находился именно там, где и положено пребывать человеку в лирическом настроении, то есть в уединенном месте, на самой верхней палубе, где много сырости и мало света. И конечно же, он стоял, облокотившись на перила, устремив взгляд в темную теплую ночь. Было тихо, слышалось только дружное кряканье диких уток. Ветерок нес с берега горьковатый запах дыма и сырой хвои.
— А что, — сказал Леша, уступая место рядом с собой. — Мне тут вполне нравится. Скажут «останься» — я бы остался.
— В качестве кого?
— Хотя бы в качестве шестьдесят первого тигра.
— При условии, если сразу будет и шестьдесят второй?
— Да, хорошо бы.
— Алеша, я в восторге от вашей откровенности. Но шестьдесят второй на свободу не вырвется. Его перехватили, заарканили и впрягли в должность. Вам остается только любоваться природой.
Алексей не ответил. Непроглядная темь подступала к самому борту, к нашим ногам. Вдали тревожно и призывно кричали дикие утки.
НА СТАРОМ ЗАВОДЕ
Там, где возле берега мелко (а мелко почти везде), крупные суда к причалам не подходят, бросают якоря на рейде. Груз переваливают на плашкоуты, железные несамоходные баржи, плоскодонные и мелкосидящие. Они обычно бывают невероятно грязные и ржавые. Но без них не обойдешься. На просторных палубах плашкоутов перевозят горы мешков и ящиков, станки, автомашины, тракторы, — все, что угодно, в том числе и туристов.
Первый раз высаживались мы с помощью плашкоута в порту Тетюхе, который расположен на материковом берегу севернее бухты Ольги. Площадка судового трапа не доставала до палубы плашкоута приблизительно на метр. Двое дюжих матросов помогали туристам прыгать.
Я задержался на борту теплохода, посмотрел вниз. Ух, и пестрая же компания собралась в поход! Спортивные куртки всех цветов и оттенков, свитеры, пиджаки, береты, платки. Да и нагрузились порядочно. У каждого с собой плащ, сверток с сухим пайком, фотоаппарат.
Третьи сутки мы на «Туркмении», а уже как-то свыклись, сдружились с командой, с обслуживающим персоналом. Порой и не поймешь, кто турист, кто постоянный «туркестанец». А сейчас все свободные от вахт и дежурств круизные и экипажные чины высыпали на левый борт, поднялись на капитанский мостик, махали руками, подавали советы: «В озере не купайтесь: холодно», «Возвращайтесь пораньше!», «Зайди в промтовары, тут промтовары хорошие!»
Старенький катер поволок неуклюжий плашкоут к берегу. Море было светлое и почти спокойное, лишь кое-где морщили воду длинные полоски ряби. Небо расчистилось от туч, но белесая, очень высокая пелена еще затягивала небосвод; только в некоторых местах виднелись голубые разрывы, и они тоже, как рябь на воде, тянулись длинными узкими полосами. Солнце почти не грело сквозь пелену, но давало какой-то яркий, пронзительный свет, беспощадно обнажая утесы, привыкшие кутаться в туманах.
Быстро приближался красивый и мрачноватый берег с уединенными бухточками, с белой пеной прибоя у подножия скал. Буйная зелень покрывала сопки. Я смотрел на них, не чувствуя радости. Голова была тяжелой, дышалось трудно, а главное — не исчезало непонятное ощущение: тревожил холодный и резкий свет, тревожила подчеркнутая красота природы, будто оцепеневшей, затаившейся в каком-то ожидании. Изредка короткими порывами налетал ветер, и, пока он дул, становилось вроде бы легче. Так бывает перед большим штормом.
Берег бухты усыпан цветными камешками, среди которых много скелетов морских ежей. Волны прибоя, откатываясь, обнажают черные рифы: колонии ежей ютятся как раз возле них. Метрах в пятидесяти от берега высятся две отвесные скалы, на вершинах которых еще никто не бывал. На их склонах нет ни выступа, ни кустика. Лишь кое-где растут в расщелинах пучки травы.
В переводе на русский язык Тетюхе означает «долина кабанов». Когда-то их было тут великое множество, да и в наши дни опытные охотники находят достаточно добычи. В тайге есть изюбр и кабарга, соболь и медведь, белка и амурская антилопа.
Уссурийская тайга своеобразна и удивительна, растительность ее очень богата. В южной части Дальнего Востока не было ледникового периода, поэтому там сохранились растения теплой третичной эпохи, вымерзшие в других местах. Эти так называемые реликты постепенно приспособились к новым условиям, смешались с современной растительностью.
Труднопроходимые заросли начинаются недалеко от берега моря. В несколько ярусов растут дуб, граб, ильм, ясень, разные виды клена, липа, красный тис. Тут можно встретить и бархатное дерево с пробковой корой, и замечательную березу Шмидта, которая на изгиб прочней, чем чугун. И все это перевито, переплетено лианами.
Нижний ярус тайги составляют заросли бересклета, жимолости, лещины, жасмина и смородины. А над всеми ярусами, как стройные колонны, высятся кое-где мощные кедры.