Через скользкий снежник перебрались благополучно. Правда, несколько раз я все-таки приземлился, у меня возникало желание опуститься на четвереньки и двигаться самым надежным способом. Но присутствие самоуверенного Валерио помогало мне справиться с этим соблазном.
Нас зря пугали на теплоходе, до кратера было не двадцать и даже не семнадцать километров, а значительно меньше. Наши друзья остановились, преодолев самый трудный участок. За снежником подъем сделался пологим, мы быстро нагнали туристов и даже опередили некоторых.
Тот, кто уверен, что после смерти попадет в ад, обязательно должен побывать для предварительного ознакомления на вулкане Эбеко, желательно в дождливый туманный день. И справа, и слева от тропы из трещин в земле вырываются клубы пара и газа, смешиваются с туманом в такую густую массу, что трудно дышать. Резко пахнет сероводородом и еще черт знает чем. Пар свистит, гудит, воет. Что-то хлюпает и булькает, под ногами хрустит пемза, тут и там желтеют корявые наросты серы. Страшно ступить в сторону, как бы не рухнуть в клокочущий котел и не свариться живьем.
Я бы не пошел дальше. Но Валерио слышал, что в самом кратере есть теплое озеро, в котором можно купаться. Пришлось лезть наверх, двигаться по очень узкой каменной перемычке, такой скользкой, что часть пути я проделал на мягком месте, опираясь руками.
Вот он, кратер: огромная чаша, наполненная туманом. Слева — кипящее озеро и столбы пара, с шипением и свистом быощие из расселин. Справа — озеро тихое, спокойное. Над ним чуть-чуть клубится парок, а на противоположном берегу лежит серый, не успевший растаять снег.
Вода в озере теплая, как раз той нормы, какая нужна человеку. Она мутная, непрозрачная. Это и спасло от великого конфуза Валерио. Он думал, что никто больше не поднимется к озеру. Сбросил спортивный костюм и полез купаться в чем мать родила. А тут нагрянули туристы и тоже полезли в воду.
Бедняга Валерио вынужден был держаться подальше от плескавшейся публики. Он тихонько сидел в дальнем конце озера среди камней, высунув одну только голову…
Как и было условлено, равнинные ишаки ожидали своих горных собратьев у начала дороги. Пока мы лазили по кратеру, наши друзья успели основательно закусить и хорошо отдохнули на лоне природы.
Спускаясь в долину, мы сделали еще два дела. Ипполит Степанович вручил мне свой ботанический нож и попросил срезать ветки кедрового стланика с шишками. Лучше, если на ветке несколько штук. Я сперва усомнился: какие шишки, если деревья ниже человеческого роста? Но шишек оказалось множество и довольно больших — с кулачок годовалого ребенка, хотя еще только начинался август.
Потом мы собирали букет. Втроем. Могучий Ипполит консультировал нас, показывая, какие цветы красивее. Мы с Алешей рвали лучшие экземпляры. Затем он индивидуально раскладывал цветы в особом порядке. Букет получился не хаотичным, а как бы концентрическим: внутри — красное, потом — желтая прослойка, вокруг нее много-много белых цветов, и среди них вкрапливаются другие: розовые, голубые и фиолетовые. Уютный Герасимыч сказал, что букет со смыслом. В общем я тоже понял кое-что. Красное — это любовь. Потом коварство. А вокруг чистота, свежесть и крапинки разных радостей. По-моему, так.
Если утром наши туристы бодро и смело шли на штурм в стройных колоннах, то теперь они напоминали остатки разбитой армии, мелкими группами стекавшейся к рыбокомбинату. Люди устали, озябли, промокли. Сейчас нам было не до разговоров, а тут как раз собрались на причалах местные жители, пришли с моря сейнеры и траулеры с рыбой. Кто то намеревался плясать под гитару, кто-то уговаривал наших девушек остаться на Парамушире: здесь нет невест, просто беда. Рослый, застенчивый красавец грузин с «Зарницы» разыскивал свою землячку. Ему сказали, что с нами едет Этери — аспирантка Института кибернетики из Тбилиси, и он очень хотел поговорить с ней на своем языке.
Рыбаки привезли полные трюмы красного, словно ошпаренного, морского окуня. Они дарили окуней всем желающим. Но нам некуда было их деть. Зато крабов, случайно оказавшихся в рыбачьих сетях, туристы брали охотно. Это были удивительные экземпляры.
Туловище почти полметра в диаметре. Ноги толстые, в половину человеческой руки.
У нас нашлось много желающих препарировать крабов, чтобы привезти домой панцирь или хотя бы клешню. Но почти никому не удалось это сделать: слишком хрупким был материал. Зато мы вдоволь наелись свежих крабов, только что сваренных в морской воде. Вот уж, действительно, пища богов и героев! Мясо нежное, ароматное, с тонким вкусом, так и тающее во рту. Я понял, что консервы передают лишь малую толику той прелести, которая есть в крабах. Вот почему местные жители предпочитают сами варить крабов, а к консервам относятся несколько пренебрежительно.
Одной нашей даме презентовали пучок красивых, засушенных водорослей. Бориса Полиновна получила в дар прозрачного, студенистого кальмара, лупоглазого и противного.
Алексей не обращал внимания ни на рыбу, ни на крабов. Он искал удобный момент, чтобы вручить Наде букет.
Я заговорился с грузином и не заметил, каким образом цветы оказались в руках Надежды. Увидел ее уже при посадке на плашкоут. Она шла сияющая, в сбившейся набекрень красной косынке, и обеими руками прижимала букет к груди — единственный букет, врученный в тот день женщине на острове Парамушир.
ДЕВУШКА В МОРСКОЙФОРМЕ
Где-то в стороне снова пронесся сильный шторм. Он раскачал воду, мертвая зыбь докатилась до Курильской гряды. Поверхность океана была совершенно спокойна, даже ряби не видно на ней. А в глубине, как желваки под кожей, медленно передвигались бугры. Издалека казалось, будто с востока ползет цепь низких, пологих холмов. «Туркмения» проваливалась между ними, размашисто ложилась с борта на борт. И эта равномерная нудная качка действовала хуже, чем яростная, штормовая трепка.
Мое выступление было объявлено на шестнадцать часов, но я опасался, что люди не соберутся. Многие уже лежали на койках. Вообще-то я не люблю, да и не умею выступать. Однако нынче был особенный день: памятная для меня годовщина.
Почти все места в салоне оказались заняты, это обрадовало меня. Инструктор посмотрел на часы и кивнул: пора.
Я начал с памятника, который мы видели на острове Парамушир. Маленький обелиск над братской могилой. Многие туристы прошли мимо, даже не заметив его. А сколько здесь, на Дальнем Востоке, таких обелисков! Они повсюду: и на Курилах, и на Сахалине, и в Северной Корее, и в Порт-Артуре, и на сопках Маньчжурии. Лежат под ними молодые ребята, которым очень хотелось жить и любить. Сейчас им было бы лет по сорок. Им ничего не нужно. Только не проходите равнодушно мимо безымянных могил. Поклонитесь тем, кто остался тут навсегда. И позвольте мне рассказать немного о них.
Известие о капитуляции фашистской Германии пришло к нам на Тихий океан со значительным опозданием. Мы узнали о победе лишь 10 мая. Выпускников флотской школы связи сразу собрали на митинг. Были торжественные речи. Потом я долго сидел на берегу в зарослях кустарников, подернутых нежной зеленой дымкой. По бухте катились невысокие белогривые волны.
В Доме культуры флота на скорую руку организовали праздничный вечер.
Перед нами, в соседнем ряду, сидело несколько девушек в матросских фланельках, с такими же, как у нас, полосатыми воротниками-гюйсами на плечах. Одна из них часто поворачивалась к своей подруге, и я видел ее лицо: большие насмешливые глаза, полные, резко очерченные губы, высокий лоб, пожалуй, даже слишком высокий. Девушка прикрывала его челкой крупно завитых волос. А сзади волосы были пострижены совсем коротко, как и положено рядовому бойцу.
Вообще-то даже мы, молодые моряки, еще не получившие лент на свои бескозырки, относились к девушкам в морской форме довольно иронически, называя их между собой эрзац-матросами. На корабли их не брали. Они служили на берегу: в госпиталях, на узлах связи, в подразделениях морской пехоты. И при всем том мы видели, что они учатся и служат без всяких поблажек и скидок, что им гораздо тяжелее, чем на-тему брату. Посмеиваясь, подтрунивая над ними, моряки уважали их и никогда не давали в обиду.
Наши взгляды встретились несколько раз, и я, помнится, даже покраснел, потому что в ту пору по молодости робел перед девушками больше, чем перед вооруженным до зубов неприятелем…
Пролетели два месяца. Я давно забыл о своих соседках.
Меня послали радистом на сторожевой корабль «Вьюга». Знакомился с кораблем, привыкал к новым товарищам, учился нести самостоятельную вахту.
Мы почти не бывали на базе. Известный на весь флот «дивизион плохой погоды» славился не только тем, что в него входили корабли с соответствующими названиями («Вьюга», «Метель», «Молния»), но главным образом тем, что корабли несли дозорную службу в шторм, в туман и вообще при любых метеорологических условиях. На этих кораблях люди «оморячивались» очень быстро.
Однажды, уволившись во Владивосток, я случайно встретился с товарищем по школе связи. Матрос Потапов, невысокий юркий крепыш, пробивной парень, служил теперь на береговой радиостанции, близко к начальству, и знал три короба новостей. А во мне он нашел терпеливого слушателя.
Мы прошлись по Ленинской улице, посидели в скверике Невельского, открыли пачку папирос. Вдруг Потапов вскочил, позвал кого-то: «Идите сюда!»
Две девушки в морской форме остановились около нас. Одна смотрела на меня пристально. Я на нее тоже. Эти большие, насмешливые глаза, волосы в крупных завитках, падающие из-под берета, мягкий овал лица.
— Знакомься, представители медицины, — сказал Потапов. — Это Маша Цуканова. Между прочим, моя землячка, из Хакассии.
— А мы уже знакомы, — улыбнулась девушка, протянув руку. — Почти знакомы. На концерте рядом сидели.
У нас нашлись; общие темы для разговоров. Я бывал в Абакане, в тех местах, где родилась Маша Цуканова. Десятилетку она закончила в таежном поселке Орджоникидзе. Хотела стать учительницей. Но фашисты сломали все мечты. Тут уж не до учебы: решила попасть на войну. Работала на заводе в Иркутске, окончила курсы медицинских сестер. А в военкомате послали на Дальний Восток.