Поселок тут такой, как и в Воронцове, может даже поменьше. Я посидел в душной, прокуренной комнате, поговорил с двумя охотниками. Один, ненец, потягивал крепкий чай да больше помалкивал. Рассказывал пожилой русый мужчина. Сам он из-под Архангельска, но давно прижился на Вайгаче. Ходит за песцом, рыбачит, бьет морского зверя. Но главное, конечно, песец. Когда он есть, тогда и заработок хороший. А в общем по кругу получается сотня рублей на месяц.
— Эти деньги можно заработать в любом месте. В городе и в деревне, в Архангельске и на Украине. Что же удерживает вас тут? — напрямик спросил я.
— Привычка, — после короткой паузы ответил собеседник. — Привольно здесь. На материке люди, как икра, слиплись в кучу и несет их по течению. А у нас каждый человек заметен. Ну, и просторы, конечно, тесно мне в городе…
Что касается просторов, то они действительно фантастические. Поднимешься на невысокий горб, посмотришь вокруг. Позади тундра: среди темных мхов тускло блестит вода. И впереди такая же тундра до следующей цепочки пологих горбов. А там опять тундра, опять озера и ни единого деревца, ни единой постройки. Тут в самом деле можно привыкнуть к однообразному первозданному покою, к нетронутой тишине.
Бухта Варнека изобилует маленькими укромными заливчиками. Вода очень прозрачная, далеко просматривается каменистое дно. Вдоль берега высятся черные, словно графитовые, скалы-обрывы.
Вытекая из гротов, вода тихо журчит, переливается среди камней. Над скалами свистит ветер. Приходи сюда и сиди часами, хоть целыми днями: думай, размышляй — никто и ничто не помешает тебе.
После Вайгача снова был шторм. Теплоход качался ночь, день и еще ночь. Над морем бушевала пурга, злой ветер швырял пригоршни белых дробинок, мелких и твердых. Все было мутно вокруг, из-за серой пелены катились черные волны, прогибы между ними были покрыты пеной; она казалась густой и вязкой от осевшего в ней снега.
На этот раз пассажиры держались геройски. Они либо привыкли к качке, либо успели закалить на севере свои характеры; во всяком случае морской болезни поддались немногие. На подветренном борту было людно. Тут дышали холодным воздухом, смотрели, как бушует стихия, и даже пели гимн первого арктического рейса, который был написан туристами и начинался такими словами:
Дух странствий нас позвал в поход
К суровым северным волнам.
И двинул в Арктику народ
Навстречу льдам, навстречу льдам!
Близился конец путешествия, у себя в каютах люди заполняли анкеты, подводя итоги круиза. Мнения были разные, но факт остается фактом: рейс первого пассажирского судна в Арктику состоялся. Получен первый опыт, необходимый для организации в будущем регулярных рейсов по арктическим трассам.
В последний вечер перед приходом в Мурманск северная природа отблагодарила туристов за их любознательность и долготерпение, открыв картину удивительной красоты. Шторм почти стих, и качка уменьшилась. Потеплело. Неожиданно налетел снежный заряд, такой густой, что даже фонарь на мачте скрылся из глаз. Снег валил крупными хлопьями, вскоре весь корабль стал белым, повсюду лежали пушистые шапки. А минут через пять заряд кончился так же неожиданно, как и появился. И сразу открылось чистое черное небо, полное мелких далеких звезд.
Среди черноты возникла вдруг голубоватая, мерцающая полоса. Она то расширялась и удлинялась, то суживалась, словно сжималась испуганно.
Опять налетел заряд, и, пока он бушевал над теплоходом, полярное сияние разлилось по всему центру неба, набрало силу и яркость. Мерцающие полосы тянулись параллельно одна другой, голубоватый свет словно бы переливался и наполнял их поочередно. Сначала разгорелась та полоса, что ближе к горизонту, потом засияла соседняя, потом следующая, а первая уже начала меркнуть. Эти переливы повторялись раз за разом, плавно перемещаясь от края до края. Мне представлялось, что это лучи прожекторов, которые светят то слабее, то сильнее. Но я понял, что мое сравнение не совсем правильно, и отправился искать Валентину.
— Это игра на клавесине, — сказала опа. Я сперва даже не понял, а потом сообразил: девушка выразила не только форму, но и суть явления, окрашенную ее собственным настроением.
ВОЗРАСТ БОЛЬШИХ СВЕРШЕНИЙ
В Кольский залив мы вошли рано утром. «Воровский» втянулся в длинный и довольно узкий коридор, стиснутый с обеих сторон высокими сопками. Они казались пестрыми, потому что в лощинах, в трещинах, в затишье между камнями лежал снег, а сами камни, обдутые ветром, еще оставались темными.
Мне хорошо знакомы эти угрюмые обрывистые берега: почти два года провел я когда-то в этих местах. Выйдешь, бывало, на деревянный причал ясным мартовским днем, когда кончится полярная ночь, и залюбуешься. Вода в бухте синяя-синяя, а вокруг ослепительно сверкает на солнце снег. Изредка пройдет корабль, взбудоражив воду, оставив за собой пенистый след. И опять только белизна с синевой да блеск солнца.
Теперь дикую красоту Кольского залива как-то не замечаешь. Очень уж оживленное тут движение, словно на бойком городском проспекте — хоть регулировщика ставь. Снуют катера, теплоходики местных линий, спят на рейде мощные сухогрузы, у причалов тесно от множества разных судов.
Начался Мурманск. Я смотрел на город, протянувшийся вдоль бухты, и совершенно не узнавал его, как будто и не бывал тут никогда. Знакомы были только очертания сопок да еще дорога, убегающая к Североморску, много раз изъезженная и исхоженная.
За небольшим мысом стоял осанистый широкогрудый ледокол, его рубка возвышалась среди других кораблей. Наши путешественники хлынули на левый борт.
У причала готовился в дальний путь первый в мире атомный ледокол «Ленин», единственный в своем роде, не знающий никаких преград в океанах.
Когда-нибудь я еще напишу о послевоенном Мурманске, о деревянном городе, почти стертом с лица земли немецкими бомбами. Постройки сохранились только на окраинах, а в центре были лишь пепелища да пустыри, да еще торчало среди пустырей несколько новых кирпичных домов.
Вокзалом служил низкий тесный барак, от которого к поездам нужно было спускаться по деревянной лестнице. В вокзале грелись возле пузатых печек женщины и дети. А из мужчин тут были только те, у кого не имелось ни гроша. Остальные согревались в просторной «забегаловке» наискосок от вокзала.
Ничего этого нет и в помине. Теперь здесь совершенно новый современный город с большими красивыми домами, с асфальтированными улицами, заполненными шумным людским потоком. Катят троллейбусы и автобусы, снуют легковые автомашины, блестят витрины.
Этот город — почти ровесник нашей революции — проделал в миниатюре тот недолгий, но величественный путь, которым прошла вся Советская Россия. На примере Мурманска особенно хорошо видно, какой славной и трудной была эта дорога.
Всего полвека назад на месте нынешнего порта стояла од-на-единственная тоня старого рыбака-помора. А кругом дикий камень да полярная глушь.
Он едва закрепился на голом берегу, этот город, призванный преобразить пустынный край, едва успел создать первую улицу, как на него напали враги. Соединенные Штаты, Англия и Франция послали сюда свои войска. За два года интервенты разграбили запасы Мурмана, оставили северян нищими. Когда интервенты вынуждены были уйти, на берегах залива насчитывалось всего две с половиной тысячи жителей.
Мурманск рос вместе со всей страной. Приезжая сюда, люди удивлялись этому городу несметных богатств и контрастов. Он лежит севернее Верхоянска, известного своими морозами, а зимой здесь идут иногда дожди, температура редко понижается до двадцати градусов. Зато в июне, бывает, сыплется снег. Когда южные моря страны, Каспийское и Азовское, скованы льдом, здесь, за полярным кругом, вода вольно плещется в незамерзающих бухтах. Зимой северные ветры несут сюда теплое дыхание Гольфстрима, а ветер с юга приносит морозы.
Жить здесь нелегко. Но тут много рыбы, много полезных ископаемых, огромные запасы энергии скрыты в стремительных реках. В 30-е годы быстро рос на Мурмане рыболовецкий флот, строился порт, возникали рудники, электростанции, пробивались среди скал дороги. Потом началась война. На Мурманск шли горные егеря: опытнейшие, закаленные в боях дивизии, цвет и надежда германского вермахта. А у пас на севере войск оказалось мало. Немцы не сомневались, что еще несколько дней — и они вступят в город. Но навстречу им с кораблей сошли на берег матросы, пошли на фронт рабочие роты. Встретив врага, моряки сбрасывали бушлаты и каски, оставались в тельняшках и бескозырках и кидались в атаку. Они еще не умели воевать на суше, они признавали только штыковой бой, грудь на грудь. Они остановили немцев своей яростью. Многие из них погибли, а те, кто уцелел, составили потом боевое ядро морской пехоты: ее боялись даже горные егеря, которые, по их словам, не боялись вообще ничего и никого, кроме фюрера.
Гитлер трижды намечал сроки взятия Мурманска. Но егеря так и не смогли ни в одном месте пробиться к Кольскому заливу. Больше того, здесь, на самом Крайнем Севере, советские войска не пропустили немцев через государственную границу страны. Немцы так и не сумели захватить пограничный столб. Всю войну простоял он на своем месте, на скалистом обрыве, который круто вознесся к небу над волнами Баренцева моря.
В отместку за неудачу фашисты решили стереть с лица земли этот упрямый город. Сто восемьдесят пять тысяч фугасных и зажигательных бомб сбросили немецкие самолеты на деревянный Мурманск. Города, как такового, не осталось, работа продолжалась только в порту и на железной дороге…
И вот я иду по широким шумным проспектам нового Мурманска, вижу веселые лица, встречаю подтянутых моряков, красивых женщин, розовощеких детишек, подгулявших матросов с рыболовного траулера и радуюсь той могучей силе, которая воздвигла на диких берегах Заполярья этот красавец город, культурный и промышленный центр, самый крупный северный город в мире.