то он сам не слышал, как продолжал и продолжал шептать:
– Забери меня… забери…
Луна исчезла тут с неба, какой-то дьявол слизнул ее, и лишь в глазах Королевича продолжали сиять тоскливо две безумные точки.
«Белый шиповник»
Марк подкатил на своем пепелаце, потер лысину и сказал:
– Ну что… Интервью твое со Звягиным я прочитал.
За окном напротив моего стола висела кормушка для птиц, и на карнизе, где слой легкого снега не скрывал клякс помета, перетаптывались голуби. У них был одобрительный вид.
А вот Марка, похоже, что-то смущало.
– Текст, Аня, надо сокращать. – С этими словами он развернулся и отъехал в свой угол.
Там тоже было окно, в него скребли и толкались голые ветки яблони.
Опять, значит, снимок не входит. Кто вообще придумал, что у нас приоритет снимков над текстами!
– У нас приоритет качества, – строго сказал Марк.
Прямо как мой отец, чья любимая поговорка: «Гроб надо делать так, чтоб хватило на всю жизнь».
Спорить сейчас было нельзя. Я повернулась к тихо гудевшему компьютеру:
– Сколько знаков убрать?
– Две тысячи хотя бы.
– Две т… – Я закашлялась. – Ладно.
Марк остро глянул на меня сквозь очки.
– Так… похоже, кое-кому от меня что-то нужно.
Когда я рассказала про Башкирию, он опустил голову, выкатился из-за стола и стал ездить туда-сюда, проминая вздувшийся местами линолеум. Колеса противно скрипели. Дважды на моей памяти Марку торжественно вручали современные агрегаты, но Марк оба раза передавал их: один – родителям девушки, попавшей в автокатастрофу, а кому достался второй, даже из наших никто не знал.
– Видишь, Аня… – Марк дотянулся до выключателя, погасил уже ненужный электрический свет. – Что-то я вчера был совсем задолбавшийся… В общем, залез в интернет, путевку взял горящую. В Египет.
Он снял очки, почесал глаз.
– Тебя хотел за редактора оставить. В принципе, дел-то не много, только вот губернатор приезжает. Ты сильно в Башкирию хочешь?
В Башкирию сильно хотел Игорь.
– Уехать бы нам, Анька, – сказал он вчера. – Давай уедем! Куда-нибудь. Где нет твоего Марка, нет этих твоих Звягиных, с которыми ты – часами. Скажи, надо это? Разговаривать часами? Чтобы потом написать полторы страницы?
Ужасное у него все-таки имя. Будто дверь скрипит: «Иииии-гоорь…» Попробуй договорись с человеком, обращаясь к которому нужно всякий раз скрипеть, как дверь!
К вечеру я сварила харчо – настоящий, на копченых ребрышках. Глянцево-черное окно кухни запотело, в воздухе плавали синеватые клочки дыма: я еще и блинов успела нажарить. Теперь на них млело и плавилось сливочное масло.
– Суп? – Игорь с мокрыми после душа волосами уселся за стол. – И блины? Ничего себе! Что с тобой сегодня – готовить вдруг начала? И опять ты ходишь в моей рубашке!
– Могу снять… – Я затанцевала перед столом, расстегивая гладкие пуговички.
– Анька! Ну… прекрати… давай хоть поедим сначала… Перестань, наливай давай.
Я, сделав вид, что обиделась, поставила перед ним тарелку супа. Игорь взял ложку.
– А мама завтра эчпочмаков настряпает. Я уже звонил, предупредил, что приедем.
Мама Игоря жила одна. Отца своего он не видел и не слышал до семнадцати лет – до того дня, когда, раздобыв номер телефона, набрал этот номер. Не придумав, на ты с отцом надо или на вы, начал осторожно: «Добрый день…» – «Добрый! – согласился чужой веселый голос. – Кто это? – осведомился. – Э, э! Не молчите!» – приказал. Игорь назвал свою фамилию, имя. И отчество. Веселье голос тут же утратил. «Мой номер забудь. Его для тебя не существует». П-папаша… Ненавижу, когда бросают детей!
– Ты чего? – Игорь, заметив мой взгляд, поднял голову от тарелки. Волосы у него уже просохли и стояли щеткой, лицо от горячего острого супа покраснело.
– Ничего. Ешь давай, ешь.
Мужику всегда надо сначала поесть. Даже Баба-яга и та сперва накормит-напоит, а уж потом вываливает плохие новости. Мне до Бабы-яги далеко, но я все-таки стараюсь взять ее за образец.
С потолка внезапно спустился на нитке паук. Завис прямо над столом. Я метнулась к форточке.
– Иииии-гоорь! Лови его, лови!
– Хочешь на мороз бедного паучка? – Игорь облизнул ложку. – Пусть живет с нами. Назовем его Иннокентий…
– Выкинь его, выкинь! Я не хочу оставаться тут с ним одна!
Ой.
– В смысле – одна?
Он выпрямился, скрипнула табуретка.
Забыв про паука, я принялась торопливо наговаривать: мол, Марк в отпуске, я вместо него, отвечаю за выпуск газеты, а к нам тут губернатор с визитом, и надо его встречу с мэром не пропустить, так что к маме завтра один поезжай, да ты ешь, ешь, я тебе добавки сейчас…
Однако Игорь есть не стал.
– Значит, ты уже за меня все решила. Хорошо. Уеду. Могу даже сегодня уехать, зачем ждать. Тебе ведь твой Марк, мэр – кто еще? – губернатор! В общем, левые мужики дороже, я так понимаю?
Через полчаса я осталась в пустой квартире.
То есть не в пустой. Где-то притаился Иннокентий.
Это просто слишком долгая зима, вот и все. Слишком много холода и темноты. Неизбежно они просачиваются внутрь через, конечно же, проницаемую границу.
Небо с утра обложено тяжелыми облаками, и на душе тоже тягостно, смутно. В кафе Дворца культуры – никого, верхний свет не включили. И хорошо – нечего Фоминой любоваться моими красными глазами и опухшим носом.
Когда она вошла – высокая, рыжая, в сине-зеленом платье, – мне аж неловко стало за собственные джинсы-трубы, в которых, по выражению Игоря, «семеро умерло».
– Римма Васильевна, вы просто королева!
Она пожала плечами.
– Что еще остается, когда тебе шестьдесят?
Жужжала кофемашина, полутемный зал наполнялся горьковатым запахом. К кофе мы с Фоминой взяли венских вафель с семгой – а он пусть там жрет свои эчпочмаки! – рядом с тарелкой я положила диктофон.
– Конечно, со мной сложно, – говорит Фомина, – у меня – характер. За кулисами я порву всех: и что тихо сказал, и что не вовремя вышел, и что не держит паузу! Я тебе так скажу, Анюта. Самое главное в жизни – найти дело. Найти дело, которое для тебя – страсть. Если это получилось, то вообще все будет получаться. Потому что такое дело заменяет все, лечит от всего – пусть предательство, боль, пусть проблемы какие-то! Но когда спектакль выпущен, наступает минута… Вы, Анюточка, наверное, по утрам коньяк не пьете? Ну а я… Петенька!
Появился официант с умным лицом и бокалом на блюдце.
– Ужасная минута! – Фомина выпила и поморщилась. – Труд закончен – и все, ничего нет. Жить не хочется. Начинают одолевать болезни, капризы, неудобства всякие… Пока новая выдумка не придет.
По дороге в редакцию я думала о том, что и у меня своя ужасная минута есть – когда показываешь текст человеку, про которого он написан. Он ведь жил-жил: собаку на прививки водил, покупал обручальные кольца, не мог придумать, что подарить другу на день рождения… А ты про него – полторы страницы. Зато как здорово, если он, прочитав, скажет: да, это про меня!
– Нет, это не совсем про меня. – Звягин смотрит поверх распечатки. – Вот сами послушайте…
И начинает бубнить, глядя в текст:
– «Из теории управления известно, что любое решение, связанное с инновацией, имеет риски, которые невозможно предсказать. Следовательно, фактор контроля – это кажущийся фактор: на самом деле человек не контролирует практически ничего». – Он отложил лист. – Я ведь говорил не совсем про это. Я говорил, что спонтанные решения тоже заслуживают доверия. Когда ты взвешиваешь, обдумываешь, ты строишь модель реальности, а модель всегда упрощает. А вот если что-то приходит в голову внезапно – значит, сама реальность в тебе отозвалась… В общем, надо еще поработать. Такой текст, по-моему, рано публиковать.
Рано публиковать! А что я в номер поставлю?
Желудок сжался, перед глазами заплясали острые блики.
В пятом классе меня сунули в команду по плаванию. Не то чтобы я хорошо плавала, но остальные плавали еще хуже. И вот мы в бассейне – соревнуемся с командами других пятых классов. Солнце лупит в громадные окна, от воды пахнет хлоркой.
Это была эстафета: проплыл по дорожке, коснулся бортика – прыгает следующий. Я бухнулась в воду, рванула вперед – никого рядом, я лучшая! Но в пяти метрах от финиша кончились силы. Не могу плыть – и все. Уцепилась за жесткий ребристый канат, повисла. Мимо в блеске брызг проносятся и финишируют соперники. На бортике подпрыгивает товарищ по команде в красных трусиках. Слепит расплавленное в воде солнце. Вопят болельщики. Что-то кричит в мегафон судья…
– Надо было ползти по этому канату! – отец сказал.
– Утонуть надо было.
Когда с тобой никто в классе не разговаривает, ты и правда думаешь: ничего хуже в твоей жизни уже не случится.
Послав Звягина ко всем чертям («Хорошо, Андрей Васильевич, мы не будем это печатать»), я села к компьютеру. У меня было три часа до отправки газеты в типографию и запись разговора с Фоминой.
Марк гонял пепелац туда и сюда, скрипел, бряцал, на меня не смотрел. На его лысине, коричнево-лаковой от египетского солнца, горел электрический блик.
– Я вроде справилась? – осторожно спросила я.
Провозилась, конечно, до ночи – уговорила типографию подождать. Хорошо хоть Фомина согласовала текст, не моргнув глазом. Возможно, потому, что мы опять встретились в кафе, где все еще был на смене умный Петенька…
– Аня. – Марк упорно глядел в сторону. – Аня, а как это вышло, вот то, что у тебя на первой полосе?
На первой полосе был плановый материал, в меру занудный: «визит главы области», «ответственные решения в средних эшелонах власти», «социальная политика региона»…
– Ты же сам, – начала я, чувствуя, что кто-то заменил мне сердце холодным пакетом молока и он жидко шевелится в груди, – сам же ты просил не пропустить встречу мэра и губернатора?