Изольда подняла бровь.
– Это сансевиерия. Что ж, спасибо.
Сансевиерия выглядела ухоженной. Видимо, хозяйка о ней заботилась. А этот мужик… Уничтожать то, чему другой посвящает силы и время? Так поступают только враги. Или мужья.
У самой Изольды ни врагов, ни мужей никогда не было, только ученики и цветы. Рос у нее хлорофитум, похожий на кочку болотной травы; колеус рос (соседка бы сказала: «крапивка»), но не с красно-фиолетовыми листьями, как у всех, а особый, редкий сорт «черный дракон» – действительно почти до черноты пурпурный. Еще спатифиллум, почти круглый год поднимавший свой цветок-парус, – этот цветок никогда не увядал, только менял цвет с белого на зеленый… Много что у нее росло, в общем. И всего ценней – узамбарские фиалки. Одному кустику, с махровыми красно-белыми цветами, она дала даже имя – Императрица.
– Представь, встречаю вчера мужчину, – рассказывала Императрице Изольда, подходя к подоконнику с кружкой теплой воды. – Молодой, импозантный… «Здравствуйте, – говорит, – Изольда Михална…» – «Добрый день», – говорю… А сама – не помню его! Понимаешь, не помню! То есть лицо-то знакомо, конечно, а как зовут – не помню… А? Это старость, как думаешь?
Императрица не желала думать о старости. И была, конечно, права.
Когда Изольду приглашали на день рождения, она первым долгом отправлялась в магазин и покупала отрезок шуршащей упаковочной бумаги. Дома выбирала растение, которое цвело особенно пышно. Красиво оборачивала горшок. Перевязывала яркой лентой. Цветов, конечно, было жаль, но Изольда не могла представить себя явившейся без подарка. Пенсия же не позволяла почти ничего, кроме самой простой еды и лекарств. Подумать только: книгу в магазине – и то не купить! И на концерт не сходишь лишний раз… Зато было особенное отношение к вещам, которого не знают обеспеченные люди. Каждая вещь в доме – не случайна. Каждая имеет историю.
Вот, например, хрустальная ваза. Она осталась от мамы. Мама Изольды Михайловны тоже была учительницей, и весь сентябрь в этой вазе у нее стояли астры: белые, бордовые, фиолетовые… Розы, которые тоже, конечно, дарили, норовили завянуть чуть ли не на следующий день. А скромные астры – держались.
– Ну, что молчишь? – говорила Изольда эухарису, назначенному в подарок племяннице. – К Светке не хочешь?
Изольда старалась не думать о том, что ухаживать за эухарисом Светка не станет и, вероятно, просто выбросит его, как только он отцветет.
– Я тебе обещаю: все, с весны начну цветы для подарков выращивать отдельно. Какие-нибудь такие… красивые. Чтоб не жалко.
Эухарис кивал и вообще держался достойно. Рыцарь в темно-зеленом, с белоснежным граммофончиком первого цветка.
В июле, накануне Дня города, который всегда отмечался общим гуляньем, на клумбе у Дворца культуры появились небольшие кустики с широкими крепкими венчиками. Венчики были разноцветные: розовые, желтые, оранжевые… Герберы, – определила Изольда. Она простояла у клумбы полчаса. В комнатных условиях, как ей было известно, и при надлежащем уходе такие растения цветут круглый год.
Уходя, Изольда твердо решила вернуться – вечером. Ночью.
Она никогда раньше не выходила по ночам. И теперь ничего вокруг не узнавала. Тускло горели фонари, через дорогу протягивались их длинные тени. Небо придвинулось к самой земле. Дома отступили в кусты, затаились, погасили окна. Изольда оглянулась: ей вдруг показалось, что сзади идет кто-то, сверлит спину недобрым взглядом. Нет; пусто было на улице, тихо и пусто – ни одной живой души. Как на кладбище.
Герберы выглядели почти одинаково. В неверном свете фонаря их цвет было не разобрать: Изольде-то хотелось накопать, конечно, разных. «Эх, надо было днем заметить, какая где растет!» – подосадовала она на себя. Возникла мысль – отложить. Но это ж надо будет опять решиться выйти в чужой, незнакомый город.
Только нагнулась с тяпкой над ближайшим кустом, как за углом раздался надсадный кашель. Сердце подпрыгнуло и – показалось Изольде – невероятно расширившись, застряло в грудной клетке. Изольда поняла, что сейчас умрет. Однако умирать было ни в коем случае нельзя: приходилось спасать свою честь. Что скажут люди, найдя ночью у городской клумбы труп учительницы – отличника народного просвещения! – с тяпкой на изготовку? При этой мысли колени Изольды Михайловны ослабели, и, еле успев выставить вперед руки, она рухнула прямо в герберы.
Кашель между тем приближался; стали различимы слегка шаркающие шаги. Поняв, что подняться и уйти она уже не успеет, Изольда решилась лежать. А когда кашляющий товарищ пройдет своей дорогой – тут же домой! Она не понимала, как вообще могла подумать сюда прийти – она! Сорок лет безупречной работы… Лежа на влажной холодной земле, Изольда отчаянно соображала: что скажет, как объяснит и свое распластанное положение, и тяпку – хотя тяпку она просто бросит – если ее все же заметят?
Но простуженный ночной бродяга не заметил ничего. Он стоял теперь совсем рядом с Изольдой и, кажется, никуда больше не собирался.
Послышалось кряхтенье.
Изольда осторожно повернула голову и скосила глаза. Фонарь светил в спину пришедшего, так что ни лица, ни написанных на нем намерений Изольда разобрать не могла. Взгляду представился только темный силуэт – тучная фигура, увенчанная панамой, в каких раньше ходили детсадовцы. Фигура прочно утвердилась на месте, наклонилась и принялась что-то делать на клумбе. Уверенная в своей хулиганской безнаказанности.
– Как вам не стыдно! – услышала Изольда негодующий голос, мгновением позже опознав его как свой собственный.
– А-а-а! – Фигура схватилась за сердце, стала оседать, тяпка (тоже с тяпкой!) со стуком упала на асфальт. Изольда поспешно встала на карачки, с трудом разогнулась и – успела-таки подставить плечо.
– У вас есть валидол?
Фигура утвердительно закивала, зашарила по карманам. Изольда выхватила из ее рук плоскую коробочку, молниеносно добыла таблетку и впихнула фигуре под язык. Они потихоньку переместились к краю дороги и сели под фонарем прямо на асфальт. Фигура продолжала сдавленно охать, испуганно косясь на Изольду.
– Маша! Тимофеева! – пригляделась та.
Маша была старостой в классе первого Изольдиного выпуска. Разница в возрасте между ними составляла всего десять лет.
– Напугали вы меня, Изольда Михайловна… – пожаловалась Маша. – Всегда были строгой, мы ух как вас боялись! Даром что молоденькая.
Изольда вздохнула. В то время, сразу после института, она сама очень боялась. Вдруг не сможет завоевать авторитет? Вот и добивалась почти армейской дисциплины.
– Поверите, – Маша все не могла отойти от испуга, – еще долго, после школы даже, я, как что-то не совсем правильное сделать хочу, все вас вспоминаю. Пошла вот… – покосилась она, – кустик выкопать, а вы тут как тут: «Как не стыдно!»
Маша вдруг засмеялась, и Изольда засмеялась, признаваясь сквозь смех, что вот и она тоже по цветочки пошла, так что совсем и не надо было на Машу кричать-то…
– Так давайте я быстренько и себе, и вам накопаю! – обрадовалась Маша.
– Да ладно. – Изольда смутилась. Она как-то враз обессилела. Подумала: как же далеко идти до дома… – Не надо… Пойду уж я…
– Как не надо? Надо! – строго сказала Маша. – Для кого беречь-то? Все равно завтра все обоссут, все вытопчут! Праздник же!
С утра Изольда чувствовала жар, тяжесть, ломило суставы, но герберы рассадила по горшочкам. Они прижились. Все пять кустиков. Видно, у Маши была легкая рука. Кстати, приближался день рождения очередной племянницы. Изольда Михайловна, как всегда, пошла в магазин, взяла целлофана, тут же попросила открытку. Дома обернула горшочек покрасивее, открытку пристроила среди зеленых бархатных листьев. Получилось стильно.
Долго глядела на свой шедевр. Потом, отперев дверь, вышла на лестничную площадку и с грохотом спустила его в мусоропровод.
Вслед отправились все остальные герберы.
Сразу стало легко.
– Н-ну! – по-боевому оглядела дом. – И что же мы будем дарить?
Как назло, ни одно растение не цвело. Даже спатифиллум убрал свой парус. С бьющимся сердцем, уже предчувствуя – да что там! – уже зная, ведь она только вчера поливала их, Изольда подходила к одному подоконнику, к другому… Нет, ничего подходящего. Хлорофитум – смешно. Сансевиерия – глупо. Ничего нет, ничего не годится… Колеус! – осенило ее. «Черному дракону» и цвести не надо, у него такие яркие, пестрые листья!
Однако дракон, стоило взглянуть на него как на будущий подарок, оказался стар, облезл и уродлив. Нижние листья опали, были видны кривые голые стебли. Задеревеневшие, как мозоль.
– Да, дружок, подвел ты меня, – сказала ему Изольда.
А на соседнем подоконнике, роскошная, яркая – сияла Императрица.
Изольда старалась на нее не смотреть. Но та звала, притягивала – Изольда, не выдержав, подошла. Императрица протянула к ней листья, как ладони.
Племяннице она подарила хрустальную мамину вазу.
Изольда Михайловна дожила до восьмидесяти двух лет и умерла тихой и, должно быть, легкой смертью – просто не проснулась однажды утром. На ее могиле посадили куст акации, которая бурно разрослась и цветет душисто и ясно каждую весну. Домашние цветы разошлись по родственникам, в память о немного странной, но, в общем, невредной тетке. Только редкая узамбарская фиалка с махровыми красно-белыми цветами никому не досталась – она зачахла после смерти хозяйки необъяснимо и быстро, как отравленная.
Лариска Скуфейкина
Недалеко от их шахтерского городка был аэродром. Приезжему в обязательном порядке сообщали, что именно отсюда первый раз взлетел в небо Юрий Гагарин. Слава Гагарина каким-то образом ложилась на каждого, кто бывал на летном поле или даже просто знал, что там, в сорока километрах от дома, оно существует – место, откуда можно взлететь, покинуть Землю.