Хочется подойти к окну, к холодному стеклу, упереться в него ладонями, головой и стоять. Смотреть на лисиц, которые играют во дворе. Эмм… Да. Лисиц нет, конечно.
Мир медленно возвращается на место. В нем нет лисиц, нет летающих очков и нет белых бабочек. Я немного сомневаюсь, был ли в нем Рок, обнимавший меня за талию. Во всяком случае, сейчас есть только Иван, который, без спросу включив мой компьютер, клацает по клавиатуре.
– Вот! – Не вставая, он шумно подтягивает к компьютерному столу еще один стул. – Оцените. Я флешмоб в сети запустил неделю назад.
Еще раз подумав о холодном, тающем, как лед, оконном стекле, сажусь рядом. С монитора смотрит лицо: тени под глазами, через всю щеку – нарисованный шрам, волосы всклокочены…
– Это я после пятой пары, – ухмыляется Иван.
Приглядываюсь:
– С карнавала, что ли?
Под фотографией надпись: «Учителя тоже люди».
– Вы были в «Ходячих мертвецах»?
– Я тогда четвертый курс оканчивал. Круто, да? Все, кто в прошлом году меня учил, теперь коллеги.
Иван щелкает мышью – начинают мелькать лица, фигуры: девушка на плечах у парня на рок-концерте, женщина лет тридцати пяти в купальнике, пожилая дама в пляжных шортах и широкой шляпе – и еще, еще…
– Завирусился! – с довольным видом отмечает Иван.
Учителя со всей страны. Черноволосая бестия позирует, сидя на мотоцикле. Худенькая старушка в затрапезных штанах окучивает картошку. Компания за новогодним столом сдвигает бокалы шампанского. Мускулистый красавец с голым торсом и гантелей в руке – этот снимок Иван быстро пролистывает. Серый котенок на плече у пожилого лысоватого джентльмена. Женщина с красным лицом, завернутая в простыню, стоит босиком на снегу возле деревенской бани, из открытой двери валит пар.
Все снимки с хештегом: #учителя_тоже_люди.
Глазам становится горячо. Говорю, отвернувшись к окну:
– Иван Петрович… Вы мне не поможете столы передвинуть? Я давно хотела.
Столы будто вросли в покрытый линолеумом пол, пустили цепкие корни. Однако медленно, тяжело, скрипя и липко отдираясь, все-таки сдвигаются с прежних мест. Встают вдоль стены, другой стены, вдоль ряда окон – покоем.
Кадушка с молочаем занимает место посередине. Вот так. Ковид наверняка ненадолго. Сколько там длятся такие эпидемии – неделю? две? А потом мы будем сидеть лицом друг к другу и разговаривать. Обсуждать книги. Спорить.
Даже для того, чтобы спорить, нужно повернуться лицом друг к другу.
Улица Быкова
Припарковался он совсем рядом, но все-таки, пока шел к двери, подмышки успели взмокнуть и рубашка прилипла к спине. Адский какой-то июль. В семь вечера такая жара! Но за дверью, слава богу, охватила прохлада – на стене с импортной деликатностью гудел кондиционер.
Девушка за стеклом регистратуры выглядела так, словно и она только что забежала с улицы, – волосы растрепаны, щеки горят.
– Я к ревматологу. – Егор показал на больное плечо.
Девушка сверилась с записями в компьютере.
– Быков Егор Павлович… Вы у нас раньше не лечились?
– Раньше я нигде не лечился, – сокрушенно вздохнул Егор, и девушка невольно улыбнулась, но тут же приняла деловой вид.
– Нужно составить договор. Паспорт с собой?
Он достал паспорт. Она защелкала клавишами. Дата рождения, серия, номер. Прописка.
– С такой фамилией – и живете на улице Быкова? Надо же!
Вообще-то ее собирались назвать улицей Монтажников. Егор помнил, как отец отправился принимать первый дом. Уж это был дом! – в Баженове таких и не видели. Желтого кирпича, двухэтажный, под черепичной крышей, с каждой стороны – по гаражу… Подрядчики тогда Быкова-старшего так и не дождались. Подъехать-то он подъехал, но из машины не вышел, велел шоферу разворачиваться. Вернулся хмурый, на кухне первым делом задернул занавески: глаза мои, дескать, на все это не глядели бы. Мать, конечно, сразу кинулась ставить чай. Вскипятила, заварила, подала, как он любит, чтобы почти кипел в кружке – и только потом спросила:
– Да что там такое-то, Паша? Не достроили они его или что?
Отец взмахнул руками – мощными, сильными, как у борца:
– Газона нет! Ни газона, ни пешеходной дорожки! Что, мои парни должны грязь месить?
«Парни» – сотрудники Баженовского монтажного управления, отцовские бойцы, верные кадры. В рот ему смотрят, подхватывают все его поговорочки типа «Я пока не знаю, как это сделаю, но сделаю обязательно!». Все это с детства лезло в уши: не совсем понятное «Сложность – признак недоработки», совсем непонятное «Не давите клопов на стене».
Зазвонил мобильный. Егор выудил его, скорчив в адрес девушки за стеклом извиняющуюся гримасу.
– Миляев беспокоит, – раздалось в трубке угрюмое.
«Все еще сердится на меня старик», – подумал Егор. Кремень старик, ничего не забывает.
– Мы закончили, – Миляев сообщил, – но работы не принимают.
– В смысле – не принимают? – Егор повысил голос, чувствуя, как горит и тянет плечо.
– Дятлов отказывается. Говорит, надо вскрывать коллектор. Говорит, это требования эксплуатационной безопасности.
К моменту, когда Егор высказал все, что думал насчет подобных требований и подобной безопасности, ради которой нужно превратить образцово заваренный с торцов коллектор в груду металлолома, у девушки-регистраторши горели не только щеки, но и уши и даже лоб. От Егора она отвернулась.
– Э-эм… – Он постучал по стеклу согнутым пальцем. – Извините. Похоже, прием не состоится.
Забыв снять хилые медицинские бахилы, выскочил на улицу и кинулся к припаркованному «фольксвагену».
Пластиковые пропуска на строящемся энергоблоке недавно отменили. Теперь надо было заходить в стеклянную будку и торчать там мордой вверх, пока тебя не просканирует видеокамера и запорная автоматика не позволит выйти наружу. Директор электростанции Пучков продвинул этот модерн под вечным своим лозунгом «Наша станция должна бить мировые стандарты!». Мужики, конечно, гудели. Тот же Дятлов больше всех: я, мол, бороду отращиваю, и как эта шайтан-машина меня потом узнавать будет? Пучков распорядился выпустить методичку, где все объяснялось про биометрические параметры. «С жиру бесится. – Егор скорчил камере рожу. – Лучше бы проектантов контролировал. Ладно, мои парни – они, в конце концов, пришли и ушли. А турбинистам-то – его же, Пучкова, маслопупам! – работать здесь. Обслуживать это все, ремонтировать! Вряд ли среди них найдутся карлики-дистрофики с двумя локтевыми суставами на обеих руках… Проектанта бы сюда! Хоть одного. Я бы обменялся с ним парой ласковых».
По лицам Миляева и Дятлова было видно, что между ними подобный обмен уже состоялся. В другое время Егор поржал бы над этой парочкой и, пожалуй, даже сфотографировал. Они так и просились на фото. Миляев – мелкий, поджарый; осторожной и в то же время дерзкой повадкой похожий на бродячего кота, в старомодном костюме и при галстуке. Дятлов – высоченный, плечистый, грузный – «Все, что у мужика выше пояса, – это грудь!» – в синей спецовке сотрудника турбинного цеха.
Миляев на Егора не смотрел. Дятлов же шагнул навстречу, низко наклонив голову. Сверкнул глазами:
– Учтите, я обо всем доложу Пучкову лично!
– Да хоть президенту! – Егор сцепил руки за спиной, стараясь отключиться от боли в плече. – Вы что, считаете, мы внутрь коллектора бомбу сунули?
– Этого я не знаю, Павел Егорович.
Егор сузил глаза:
– Как меня зовут, я смотрю, вы тоже не знаете.
Лицо Дятлова стало растерянным.
– Егор Павлович, – буркнул Миляев.
Дятлов пожал плечами:
– Я так и сказал. Вы должны понять: существуют правила!
– Конечно, – согласился Егор. – Существуют. Специально для случаев, когда кто-то хочет избежать личной ответственности.
– Вы думаете, я… – Дятлов повысил голос.
– Думаю, вы боитесь. Понятно! Премии лишат, да?
Дятловская морда налилась темной кровью, и он стал похож на брюкву. Причем – из-за этой его черной щетины – брюкву, только что вытащенную из земли.
– Я ничего не боюсь! Я действую по инструкции!
Проклятое плечо так и накалилось болью.
– Хорошо, действуйте, – процедил Егор. – Но имейте в виду, что если мы выполним ваши требования, то блок пустят на два месяца позже.
Он еще хотел добавить, что в таком случае премии лишат точно, но сдержался.
Может, Дятлов и сам подумал про это. А может, его реально волновала судьба блока. Он вырвал у Миляева акт приемки и подписал его, чуть не порвав ручкой бумагу.
– Папа бы так не разговаривал!
– Еще почище бы разговаривал! – буркнул Миляев и, не дожидаясь Егора, поспешил прочь.
Он был еще отцовским кадром. Что говорило само за себя: к выбору сотрудников Павел Егорович относился бескомпромиссно. Лично, не считаясь со временем, проводил собеседование – «У меня должны работать лучшие!», назначал на должность, обеспечивал всем необходимым: квартиры, например, выбивал и даже помогал туда переехать. А потом не давал спокойной жизни.
Однажды во время пусконаладочных работ в машинном зале первого блока всю бригаду оставил убирать мусор, потому что «монтаж грязи не терпит». Это после восьмичасовой смены! Миляев любил рассказывать, как они до двенадцати ночи вылизывали машзал, и никто даже не пикнул. Может быть, потому, что после ухода Быкова к ним поднялся его шофер с двумя баулами продуктов:
– Вот, мужики. Папа сказал, чтоб подкрепились сначала. А женам вашим он лично сообщит, – шофер хохотнул, – что вы не по бабам отправились.
Папа. Весь Баженов вслед за монтажниками его так называл. Он всем помогал: подшефной школе; детскому саду. Местной футбольной команде выделил деньги на приличную спортивную форму. Депутатам городской думы тоже чего-то там… А когда Егор просил: «Пап, я не понимаю задачу!» – ответ был: «Разбирайся. Мужик должен решать свои задачи сам».
Егору вдруг остро захотелось поговорить с отцом. Устроиться за столом в маленькой кухоньке родительского дома, где из открытой форточки пахнет нагретой пылью и крапивой, которая, как ни борись с ней, все равно вырастает у забора. Солнце тянется в окно остывающими лучами. Шевелит занавески тихий, вежливый ветерок. Отец сидит, положив на стол мощные борцовские руки. Перед ним неизменный чай, который, кажется, еще кипит в кружке.