— Можем ещё отступить, — без интонаций произнесла Китти.
— Зачем, куда отступить? — вскинулся Феликс, но его никто не услышал.
— Но куда? — Пурпоров повёл рукой. — Последнее поселение было давно, туда не хватит уж точно. И там же ведь тоже больше нет бензина?
— Нет. Мы весь забрали.
— А где он есть, мы не знаем и не доберёмся.
— Хорошо, чего ты хочешь от меня? — Китти не смотрела на Пурпорова или на кого-то ещё, она смотрела в снег. — Чтоб я материализовала бензин в баках? Или посёлок поблизости? А, чтобы они оттуда ушли?
Она двинулась куда-то прочь от машины:
— Хорошо, сейчас скажу, чтоб расступились и пропустили нас.
Феликс успел схватить её за руку.
— Ты что, с ума сошла?
— Ну вот, господин Пурпоров считает, что это входит в мои возможности, — Китти приостановилась. — Жаль только, значок дежурного я успела сжечь. Но думаю, мне и так поверят.
Феликс кинул взгляд на Пурпорова:
— Что ты молчишь, скажи ей!
Тот только потерянно развёл руками:
— Но я реально не знаю, я просто хочу понять, что делать…
— Вот именно, — Китти невозмутимо кивнула. — Поэтому я пойду и спрошу у них.
— Нет, пойду как раз я, если ты отдашь мне пистолет, — сорвался Феликс. — Они мои естественные враги, а не кто-нибудь!
— Люди… — Рамишев уже неопределённое время пытался привлечь всеобщее внимание. — Люди, люди!
Все наконец посмотрели на него.
— Я только хотел сказать, там стоят какие-то постройки, — Рамишев неуверенно махнул рукой.
В той стороне, куда он показывал, дальше на юг, из снега высились невзрачные угловатые контуры. Одно крупное строение, видимо, было основным, рядом теснилось ещё несколько, поменьше.
— На посёлок не очень похоже, но всё-таки… хоть что-то, — пояснил Рамишев.
— Спасибо, Витик, — Китти кивнула ему. — Едем туда.
87
«Зачем я здесь?»
Собор наискось просвечивали лучи, но всё же тут было затенено, и галереи уходили в полумрак и сепию. Витражи, напротив, сияли, возгораясь на лучах алым, золотистым или зелёным. Фигуры были переменчивы: недвижно смотрящие перед собой, они, казалось, скашивали вдруг взгляд и тихо следили, что ты, как будешь делать, уголки же губ оказывались изогнутыми вверх или вниз — совсем немножко, можно и не заметить — да в следующую секунду уже и не было видно.
Лаванда двинулась вперёд неспешно, как в музее. Витражи нравились ей: им казалось, что они о чём-то ей рассказывали. На одном она заметила давешнюю человечицу в маковом: она тащила куда-то свой флаг, медленно уходя к горизонту, но не сумев глядеть на него. Глупая.
На других расплясывали невиданные диковинные звери и все косили глазом, все посматривали, глядит ли она, когда проходит мимо. Но больше привлекала волна — огромная, из куска чистого, но непрозрачного синего стекла, в котором свет застыл, заставив застыть мгновенье вместе с собой. «Из века в век, — прочитала Лаванда в рукописной книге на столике под витражом, — всевозможные ясновидцы и предсказатели уделяли катакомбам повышенное внимание, приписывая им особую важность и даже роковое значение в жизни столицы. Так, подземные реки, будучи потревожены…»
Страница закончилась, и Лаванда перевернула лист, но буквы там расплющились, стали жирными и непонятными, будто на них пролили что-то. Лаванда недовольно отвернулась и сделала вид, что ничего не случилось.
Она видела великанов, раззявленными ртами уставленных в небо, и созданий юрких и незаметных, как переливы вечернего огня. Правители сидели на престолах чопорно и строго, они не могли покинуть раз данное место и глядели с жадностью и упрёком, пока она проходила среди них под лучистой короной.
Здесь больше не было масок, но лица оставались неузнанными, вытянутые и озарённые в изменчивом свете — хотя казалось, всех их откуда-то помнишь, некоторые промелькнули в давнем забытом сне, другие жили с тобой бок о бок или стояли когда-то над самой колыбелью мира.
Лаванда пришла не за ними. В Сокольском соборе ей нужен был ответ на один только вопрос. Она миновала витражи, улыбавшиеся вслед затаёнными оскалами — дальше, к концу галереи, где за светло-мраморной колонной путь сворачивал вправо, уводя с собой свет. Напротив же колонны, в нише, куда не доставали искосые лучи, покоился ещё один витраж.
Луна, огромный белый диск, висела, как и было заведено, в сиреневом небе, но уже была расколота на части неодолимой силой. Трещины расползались между зазубренными изломами и разбивали картину.
Лаванда остановилась возле. Конечно, она тотчас поняла, что это за Луна.
«Мел взяла сельская травница — сновидица и знахарка, что жила на отшибе и, если только её не просили, не вмешивалась в дела соседей. Её слова могли быть неясны, но глаза следили течения мира, не видного людям. Глубины и дали разверзались перед ней».
— И этот последний, — тихо, только сама себе сказала Лаванда. — Он остался последний.
Кто-то шевельнулся в стороне от колонны и тем привлёк внимание. Лаванда обернулась: там стоял молодой человек непримечательной наружности, в сером костюме и шляпе по моде прошлого века. Смотрел он с некоторой отстранённой грустью.
— Кто вы? — спросила Лаванда.
— Вы меня не помните? — тот сдержанно и несколько неловко улыбнулся. — Я сновидец, игрок словами… поэт. Вы должны были видеть меня на старой фотографии.
Лаванда внимательно прищурилась, но вновь раскрыла глаза:
— Я вас не помню.
— Что ж, вполне может быть, — он отвёл взгляд. — Это, в любом случае, не помеха, мне просто хотелось уберечь вас от ошибки.
— Меня? — столь же отстранённо удивилась Лаванда. Человек улыбнулся опять:
— Видимо, такая у меня судьба — говорить правителям, что они неправы. В этот раз я, правда, пришёл не как подданный, а как союзник и товарищ по духу.
— Говорите же, я вас слушаю.
Тот посмотрел внимательно, покачал головой:
— Вы не можете грезить бесконечно. Сначала кажется, что вы полностью управляете ими, но они хрупки и капризны… Смотрите! — он легко повёл рукой, в глубине галереи закачались тени, и подумалось даже, что пахнет сиренью, однако в следующий миг всё уже полыхало огнём. — Однажды они покинут вас — в самый неподходящий день и час. И всё, что останется вокруг — это пустота и разрушающийся мир, до которого вам прежде не было дела.
— Я поняла, кто вы, Алексей Лунев, — сдержанно заметила Лаванда, — но ваши советы мне не нужны. Я слишком долго слушала всех и теперь знаю сама, что, как и для чего мне следует делать.
Свет проник по её мановению через расколотый диск, и стало видно, что в глубине галереи не было ни огня, ни сирени, один только шорох теней.
— Луна больше ничего не может дать вам, — тихо сказал человек. — Всё, что было у неё для вас, вы уже взяли сами.
— Я знаю, — кивнула Лаванда. — Я иду к Солнцу.
Она отвернулась, и человек скрылся из глаз, смешался с полумраком за колонной, будто и не был здесь. Больше никто не заграждал путь, и Лаванда пошла вперёд.
Галерея раздавалась далее — меж опустевших листов старой бумаги, меж засохших цветов, сплетённых в венки. Свет истончался, растянутые его нити натыкались на глухую кладку стены. Пыльная дымка клубилась в воздухе на лучах. Здесь был тупик.
Но за стеной отчётливо слышалось движение. Совсем другая жизнь.
Лаванда отставила стену — та спала занавесом и перестала мешать — и то, что открылось глазам, было широко и великолепно. Колесо в полнеба шло своим кругом, всё в огне, весёлое и яростное. Одна за другой пролетали кабинки — красная, чёрная, белая и всех других цветов — они повторялись и всё бежали, будто никогда не могли замереть и не кружиться больше. Ливень хлестал с неба, и вокруг разбегались уже все, кто могли. Только молодая пара стояла почти у подножья — те, чьим именем назвали главную улицу города. Взявшись за руки, они с интересом смотрели в мелькание спиц.
— Значит, что у нас получается, — негромко и отчётливо проговорил мужчина. — Одна и та же фигура через века, на каждом витке действие повторяется. Три акта с одним и тем же сюжетом, с теми же лицами…
— Три мало, — аккуратно прервала женщина, не отрывая от колеса взгляда. — Думаю, хотя бы пять или семь.
Здесь и сейчас, поняла Лаванда, когда вода заполняет землю, а огонь пронизывает воздух. Здесь будет только ещё оборот, и колесо остановится в последний раз. Так должны были застыть и обратиться в горы двое детей, что пробрались в зачарованный край и нарушили его покой. Так должна застывать любая форма в окончательном и совершенном своём варианте.
Она подняла руку, чтоб остановить вращение, и вздрогнула: парочка смотрела на неё с улыбками.
— Похоже, снова не на этот раз? — мурлыкнул мужчина, обращаясь то ли к ней, то ли к своей спутнице.
— Видимо, что-то было забыто, — откликнулась женщина в тон ему. — Ведь это так просто — не учесть и упустить какую-нибудь мелочь…
— Откуда пришёл он — загадка веков, — похоже, что-то процитировал мужчина. — Но ты правильно заметила, это, конечно, никакая не загадка. Откуда они пришли, достаточно известно, и это не так просто откинуть.
— Да, этого совершенно нельзя откинуть, — согласилась женщина.
— Как старая навязчивая песенка.
— Уже и слова забылись, а мотив остался, — она с улыбкой обернулась. — Я варю кофе. Ты будешь?
«Мотив?»
На задворках щёлкнул звук открываемой крышки, и как будто на миг донеслась мелодия — тихие и переливчатые колокольчики пели о чём-то забытом, но тут же всё смолкло, Лаванда не успела вспомнить.
Парочка развернулась к огненным всплескам, а колесо двинулось на них, ширясь и всё заполняя. Лаванда хотела схватить его, но колесо растаяло в её руке, всё растаяло, хотя она не говорила так сделать. Помещение переменилось: теперь это был большой зал со старыми каменными стенами, в щелях рос мох и веяло сырым. Воздух же дрожал и переливался от жара факелов — они были расставлены здесь всюду и принуждали тени растолкаться по углам. Лаванда заморгала с непривычки: глаза не сразу приспособились к освещению. Когда же она начала различать и узнавать предметы, то увидела, что на плитах и каменных глыбах сидели люди. Очень много людей.