— Зато теперь мое дело сторона, — проворчал он и снова сунул нос в соседний кабинет. Но Пипер был уже там и глядел на Соню обожающим взором. Френсик вернулся к себе и позвонил ей. — Попался голубок, — сказал он. — Корми его с рук, ставь корытце и укладывай, если угодно, к себе в постельку. Человек одурел.
— Хочешь — ревнуй, не хочешь — не ревнуй, — отозвалась Соня, улыбаясь при этом Пиперу.
— Просто умываю руки, — возразил Френсик. — Не желаю участвовать в растлении невинности.
— Претит? — поддразнила Соня.
— Чрезвычайно, — ответил Френсик и положил трубку.
— Кто это звонил? — спросил Пипер.
— Так, один редактор издательства «Хейнеманн». У него ко мне слабость.
— Хм, — буркнул Пипер.
И пока Френсик обедал у себя в клубе, что бывало лишь, когда ущемляли его личность, тщеславие или остаток мужского достоинства, Соня потащила одурелого Пипера в «Уилерз» и пичкала его мартини, рейнским, лососиной и своим объемистым обаянием. За обедом он успел на разные лады сообщить ей, что она — первая женщина в его жизни, чья неотразимая физическая привлекательность равна духовной, женщина, созданная для него и к тому же сознающая истинную природу творческого акта. Соня отнюдь не привыкла к таким пылким изъяснениям. Дотоле редкие попытки соблазнить ее были немногословны и обычно ограничивались вопросом, даст она или не даст, так что методика Пипера, почти целиком заимствованная у Ганса Касторпа из «Волшебной горы» и для пущей живости сдобренная Лоуренсом, показалась ей обворожительной. Есть в нем что-то старомодное, решила она, и так это мило, так непривычно. К тому же Пипер, изнуренный писательскими трудами, был все же представителен и не лишен угловатого шарма, а Соне с ее комплекцией угловатый шарм требовался в самом неограниченном количестве. Словом, такси до Коркадилов ловила вконец раскрасневшаяся и разомлевшая Соня.
— Только язык там не слишком распускай, — предупредила она, когда машина колесила по лондонским улицам. — Джефри Коркадил — важная шишка, он привык сам разговаривать. Верно, он закидает комплиментами «Девства ради помедлите о мужчины», а ты знай себе кивай.
Пипер кивнул. В обновленном, радостном мире все было возможно и все позволено. Ему же, как признанному автору, кстати и подобала скромность. У Коркадилов он показал себя с наилучшей стороны. Вдохновившись видом чернильницы Троллопа под стеклом, он пустился описывать свою писательскую технологию, особо подчеркнул значение полуиспарившихся чернил, обменялся договорами на «Поиски» и ответил на похвалы «Девству», которое Джефри назвал первоклассным романом, очень уместной иронической улыбкой.
— Поразительно, как только он ухитрился написать эту похабную книжонку, — прошептал Джефри Соне на прощанье. — Я, знаете, ожидал увидеть какого-нибудь патлатого хиппи, а тут — милочка, да он же прямиком с Ноева ковчега!
— Не надо судить по наружности, — заметила Соня. — Дивная будет реклама для «Девства»! Я ему устроила выступление в программе «Книги, которые вы прочтете».
— Ой, какая вы умничка, — сказал Джефри. — А как американская сделка — это уже точно?
— Точнее некуда, — заверила Соня.
Они опять взяли такси и поехали на Ланьярд-Лейн.
— Бесподобно, — сказала она Пиперу. — Давай и впредь говори про ручки и чернила, рассказывай, как пишешь свои книги, и помалкивай об их содержании — тогда все будет в лучшем виде.
— О содержании, по-моему, и речи не было, — отозвался Пипер. — Я думал, что разговор пойдет совсем иначе, что мы больше коснемся литературы.
Он высадился на Чаринг-Кросс-Роуд и остаток дня листал книги в магазине «Фойлз», а Соня вернулась в контору — доложиться Френсику.
— Как по маслу, — сказала она. — Джефри он оставил в дураках.
— Ничего удивительного, — проворчал Френсик. — Дурацкое дело нехитрое. А вот погоди, как начнет его допрашивать Элеонора Бизли про изображение сексуального «я» восьмидесятилетней женщины… тогда все и ухнет.
— Она не начнет. Я сказала ей, что он избегает разговоров о завершенных вещах: пусть, мол, выспрашивает биографию и как он работает. А про перья и чернила у него выходит очень убедительно. Ты, кстати, знал, что он употребляет полуиспарившиеся чернила и гроссбухи в кожаных переплетах? Правда, странно?
— Скорее странно, что он не пишет гусиными перьями, — сказал Френсик. — Одно бы уж к одному.
— Вот-вот. Завтра утром — интервью Джиму Флосси для «Гардиан»; а «Телеграф» хочет дать очерк о нем в цветном приложении к вечернему выпуску. Я тебе говорю — телега покатилась.
Вечером, по пути к себе на квартиру, Френсик мог воочию убедиться, что телега и в самом деле покатилась. Газетные киоски оповещали: СДЕЛКА ВЕКА: ДВА МИЛЛИОНА БРИТАНСКОМУ РОМАНИСТУ.
— Какие сети мы сплетаем, когда обманывать решаем, — вздохнул Френсик и купил газету. Рядом с ним Пипер любовно поглаживал новоприобретенное увесистое издание «Доктора Фаустуса» в зеленой обложке и соображал, как использовать манновский симфонизм в своем третьем романе.
Глава 6
На следующее утро телега разогналась не на шутку. Навидавшись Сони во сне, готовый к дальнейшим испытаниям, Пипер явился в контору обсуждать свою жизнь, литературные мнения и творческие установки с Джимом Флосси из «Гардиан». Френсик и Соня были начеку, опасаясь какого-нибудь срыва, но опасались они напрасно. Может, романы Пипера и оставляли желать лучшего, но как мнимый романист он был на высоте. Он поговорил о Литературе вообще, язвительно упомянул двух-трех нынешних корифеев, но большей частью превозносил полуиспарившиеся чернила и обличал вечные перья, препятствующие литературному творчеству.
— Мое писательское кредо — мастеровитость, — объявил он, — я верю в уменья былых времен, в ясность и отчетливость письма.
Он рассказал, как Пальмерстон требовал от служащих по международной части прежде всего хорошего почерка, и заклеймил презрением шариковые авторучки. Его пристрастие к каллиграфии так подавляло, что мистер Флосси скоренько закруглился, на удивление себе ни словом не обмолвившись о книге — виновнице интервью.
— Да, таких авторов мне пока что встречать не доводилось, — признался он провожавшей его Соне. — Насчет киплинговской-то бумаги, бог ты мой, а?
— Чего же вы хотите от гения? — спросила в ответ Соня. — Чтоб он рекламировал свой собственный блистательный роман?
— А что, этот гений в самом деле написал блистательный роман?
— Купленный за два миллиона долларов. Вот как нынче ценятся откровения.
— Да еще невесть чьи, — сказал мистер Флосси, нечаянно угодив в самую точку.
Даже Френсик, предвидевший неминуемую катастрофу, несколько успокоился.
— Если он дальше так будет держаться, то мы, пожалуй, выйдем сухими из воды, — сказал он.
— Пройдем яко по суху, — подхватила Соня. После обеда поехали в Гринвич-Парк: Пипер мимоходом обронил, что некогда проживал близ места взрыва в «Тайном агенте» Конрада, и фотограф из «Дейли телеграф» хотел непременно заснять его, так сказать, на месте происшествия.
— Это будет драматичнее, — сказал он, явно полагая, будто взрыв произошел в действительности. Они сели на речной трамвай у моста Чаринг-Кросс, и Пипер сообщил очередному интервьюеру, мисс Памеле Теннистон, что Конрад очень сильно повлиял на него. Мисс Теннистон занесла этот факт к себе в блокнотик. Пипер сказал, что Диккенс на него тоже повлиял. Мисс Теннистон и это записала. По пути от Лондона до Гринвича она исписала влияниями весь блокнот; собственно же о творчестве Пипера было едва упомянуто.
— Насколько мне известно, роман «Девства ради помедлите о мужчины» представляет собой историю любви семнадцатилетнего юноши… — начала было она, но Соня тут же вмешалась.
— Мистер Пипер не намерен обсуждать содержание романа, отрезала она. — Мы его держим в некотором секрете.
— Но он же может сказать…
— Скажем просто, что это книга первостепенной важности, открывающая новые перспективы преодоления возрастных барьеров, — предложила Соня и увлекла Пипера фотографироваться — почему-то на борту «Катти Сарка» у Музея мореходства и возле Обсерватории. Мисс Теннистон уныло плелась за ними.
— На обратном пути только про чернила и гроссбухи, — шепнула Соня Пиперу, и тот внял ее совету. В конце концов мисс Теннистон вернулась к себе в редакцию и сочинила очерк с корабельно-мореходным оттенком, а Соня тем временем отконвоировала поднадзорного в свою контору.
— Превосходно, — сказала она.
— Да, но не лучше ли мне все-таки прочесть книгу, раз уж я будто бы ее написал? Ведь я даже не знаю, о чем она.
— Прочтешь на пароходе, по пути в Штаты.
— На пароходе? — удивился Пипер.
— Плыть куда приятнее, чем лететь, — сказала Соня. — И Хатчмейер готовит тебе в Нью-Йорке гала-прием, а в гавани легче собрать толпы. Ладно, с интервью покончено, а телепрограмма в будущую среду. Поезжай-ка ты в свой Эксфорт, соберись в дорогу. Возвращайся к вечеру во вторник, я тебя проинструктирую накануне выступления. Отплываем в четверг из Саутгемптона.
— Ты изумительная, — пылко сказал Пипер. — Ты сама не понимаешь, какая ты.
Он успел на вечерний эксфортский поезд. Соня засиделась в конторе: она сладко грустила. Ей еще никогда не говорили, что она изумительная.
Френсик на следующее утро ей тоже этого не сказал. Он ворвался в белой ярости, размахивая свежим номером «Гардиан».
— Ты, кажется, уверяла, что разговор без меня шел только о чернилах и перьях! — заорал он на изумленную Соню.
— Ну да. И он вел себя просто ангелом.
— Тогда будь добра, объясни мне, откуда взялось вот это про Грэма Грина! — вопил Френсик, тыча ей под нос статью. — Да-да, именно здесь: второсортный писака. Грэм Грин — второсортный писака! Все слышали? Да он у тебя полоумный!
Соня прочла статью и нехотя признала, что это, пожалуй, слишком.
— Зато неплохая реклама, — добавила она. — Такие высказывания сделают ему имя у читателя.