Откуда взялся этот иррациональный страх перед Китаем? Может, его внушает Америка, опасаясь союза дракона с медведем? Или китайскую карту разыгрывают дальневосточные губернаторы, выторговывая преференции у Кремля? Или наша синофобия имеет чисто антропологические корни – китайцы в силу внешних отличий воспринимаются как чужие?
Чисто европейское ханжество: сначала десятилетиями грабить Китай, а потом создать миф о «жёлтой угрозе», перевалив с больной головы на здоровую. Китай вправе предъявить счёт Западу: не Китай подавлял Европу, всё было ровно наоборот. Но боимся мы почему-то Китая. Казалось бы, у России куда больше оснований опасаться Запада, откуда к нам столько раз приходили чужие армии. Терроризм, НАТО, США – что угодно, но почему Китай? Из-за Даманского? С турками, шведами, французами, немцами Россия воевала куда чаще и страшнее. Но мы же не боимся, что турки заберут Крым, а финны – Выборг. Кто вообще решил, что китайцам нужен наш Дальний Восток? Почему не Вьетнам? Не Монголия? В конце концов (в начале начал) – не их же, китайский, Тайвань?
За последний век с небольшим Россия несколько раз вводила в Китай войска – не наоборот. Подавление Боксёрского восстания, Русско-японская, конфликт на КВЖД, помощь Китаю в войне против Японии, Советско-японская… Штурм Пекина русскими – не фантастика, не альтернативная история, а факт. Нет ли оснований у Китая подозревать, что Россия вслед за Крымом вспомнит о Порт-Артуре и КВЖД?[22] Чем мнение о «неизбежном» возвращении Аляски в Россию абсурднее мифа о «жёлтой угрозе»? У кого более раскосые и жадные очи?
Это раньше во Владивостоке было много китайцев, корейцев, японцев. Потом их не стало совсем – одни уехали, других выслали. С конца 1930-х во Владивостоке сколько-нибудь заметного числа китайцев не было (да и когда было, никто Приморье не отобрал). В 1990-х они появились вновь – торговцы, парикмахеры, рестораторы – но в очень небольшом числе: пара-тройка рынков, гроздь кафе-«чифанек»… Завязавшиеся контакты с китайским приграничьем помогли Приморью и Приамурью выжить после краха СССР. Кажется, в миф о китайской угрозе верят в основном в Москве и её окрестностях. Чем дальше от Китая находится автор очередной алармистской статьи, тем истовее он верит в миллионы китайцев, скрытно рассредоточившихся по Дальнему Востоку и мечтающих аннексировать Зауралье. Хотя китайцев на Дальнем Востоке нет как сколько-нибудь значимой статистической величины и нет совсем как категории политической, многие аналитики убеждены: если провести в Приморье референдум, миллионы китайцев (которых я не вижу, но они где-то есть и даже обладают правом голоса) выступят за включение Приморья в состав провинции Хэйлунцзян. Хорошо бы напомнить этим аналитикам приписываемую Андропову фразу: «Мы не знаем страны, в которой живём».
Популярна мантра о том, что китайцы «мыслят тысячелетиями», и вот, когда мы вымрем…
Давайте не вымирать.
Сам Китай, вопреки расхожим представлениям, отнюдь не перенаселён. Это на самом деле полупустая страна, подавляющее большинство населения которой сосредоточено на юге и востоке (даже если не рассматривать конспирологическую версию, согласно которой китайцев на самом деле куда меньше, чем декларирует Пекин; это, мол, уловка: нас тьмы, и тьмы, и тьмы…). Китайцы не хотят обживать даже свои «севера». И тем более не хотят отбирать у России Приморье с Приамурьем, даже если бы это было технически легко.
Рассветы и закаты
Чего не отнять у советской власти – она умела дать человеку дело. Даже так: Дело.
Мечта, которую норовят списать за экономической неэффективностью, не всегда выживает в столкновении с реальностью. Значит ли это, что нужно перестать мечтать?
Пик населённости Дальнего Востока пришёлся на 1991 год. Потом мы стали уезжать и умирать. Из восьми миллионов за два десятка постсоветских лет осталось шесть (сейчас – снова восемь за счёт включения в ДВФО Бурятии и Забайкальского края). С 1959-го по 1989 год число дальневосточников выросло на 3 млн человек, или 64,3 % – против 25,4 % по РСФСР и 37,3 % по СССР в целом. В 1991–2010 годах дальневосточников стало на 19 % меньше, причём 90 % потерь составил отток. Такой убыли не знает ни один другой регион; на самом Дальнем Востоке подобных потерь не было даже в Великую Отечественную.
В двадцатилетие 1939–1959 приморцев стало почти на полмиллиона (474,2 тысячи человек) больше. В двадцатилетие 1992–2012 – на 364 тысячи меньше: уехавшие, умершие, неродившиеся. И это – Приморье, самый южный, тёплый, комфортный регион Дальнего Востока. Северам куда хуже: Магаданская область только в 1991–2001 годы потеряла 40 % населения, Чукотка – 45 %.
Инопланетянин, увидев эти цифры, вправе усомниться: точно ли в 1940-х гремела великая война? А может, она началась в 1990-х и продолжается до сих пор?
«Жить и работать в Приморье», – говорил приморский губернатор, уехавший в Москву. «Нам здесь жить», – говорил другой, тоже уехавший. Не остался ни один. Главный магнит теперь – Москва, Дальний Восток размагнитился совершенно. Комсомольские стройки и распределение молодых специалистов по всем углам страны прекращены. Последним геополитическим проектом СССР стала прокладка БАМа; в 1990-х Дальний Восток бросили.
Ещё недавно территория страны расширялась, население росло. Потом наступила другая фаза – сжатия. Жизни человека не всегда хватает, чтобы уловить неторопливый ритм векового дыхания империи.
Империя – не что-то данное раз и навсегда, как может показаться при взгляде на карту. Это работа, сопоставимая с геологическими процессами, двигающими материки и вздымающими горы. Это баржа, которую тащат против течения из поколения в поколение. Иногда бечеву бросают, и баржа может разбиться, если её вовремя не подхватят новые люди.
Гончаров писал о Сибири: «Я теперь живой, заезжий свидетель того химически-исторического процесса, в котором пустыни превращаются в жилые места, дикари возводятся в чин человека, религия и цивилизация борются с дикостью и вызывают к жизни спящие силы. Изменяется вид и форма самой почвы, смягчается стужа, из земли извлекается теплота и растительность – словом, творится то же, что творится, по словам Гумбольдта, с материками и островами посредством тайных сил природы… И когда совсем готовый, населённый и просвещённый край, некогда тёмный, неизвестный, предстанет перед изумлённым человечеством… пусть тогда допрашивается история о тех, кто воздвиг это здание, и так же не допытается, как не допыталась, кто поставил пирамиды в пустыне».
Действительно, сегодня, глядя на россыпи ржавых двухсотлитровых бочек из-под солярки на северных побережьях, РИТЭГи – атомные маячки, заросшие взлётные полосы, противоатомные убежища для подлодок, вырубленные прямо в скале, испытываешь примерно те же чувства, что при виде египетских пирамид: кто всё это строил, как? Если бы мы не знали точно, что всё это сделано нашими соотечественниками одно-два-три поколения назад, мы бы в это нипочём не поверили. Как эти руины воспримут те, кто придёт (уже приходит) после нас? Ощутят их своими или взглянут на них так же, как мы смотрим на идолов острова Пасхи? Как современные итальянцы – на древних римлян, как нынешние египтяне – на тех, пирамидальных?
Дом удивительно быстро ветшает, если человек перестаёт в нём жить. Руины зарастают травой, потом кустами, деревьями.
Так умер городок ПВО на дальневосточном острове Аскольд: замершие грузовики, водопровод, пустые дома…
На островке Фуругельма стоял гарнизон – теперь остался только кордон заповедника. Торчащие в небо печные трубы, развалины дома комсостава, снарядные погреба… На сопке – могила красноармейца Николая Единцова, умершего в 1939 году. История его жизни и смерти давно забыта. На другой сопке – четыре 130-мм орудия, которые в 1945-м на пределе дальности били по позициям японской армии в Корее, помогая нашему десанту. На ржавых стволах сидят чайки. Почти тропические заросли: лианы, пробковое дерево, рододендроны. В море мелькают головы нерп и колышутся поплавки, сорванные штормом с корейских сетей. Заросшие руины кажутся остатками какой-то древней цивилизации вроде чжурчжэньской или бохайской. Советская эпоха отдалилась, как Древняя Греция. Неужели мы вправду – внуки самураев и атлантов? И как всё это вообще могло случиться, как можно было освоить эту огромную мёрзлую территорию, заселить её, развить, защитить?
Русский остров: Ворошиловская батарея – гигантские орудийные башни; руины казарм из кирпича с клеймом «2РОВСК» – «2-я Русского острова войсковая строительная комиссия»; батареи на мысах, форты на сопках; ленинские комнаты и библиотеки, покрытые слоем рваных, многократно вымокших и высохших, грязных трупов книг.
В куче мусора обнаружился бетонный бюст. Поставив его «на ровный киль», долго идентифицировал лицо. Чётко видны дужки очков; нос и подбородок деформированы… Пришёл к выводу, что памятник, павший жертвой беспамятства, – Калинину.
Они по-прежнему нас сторожат, пусть даже потомки не помнят их имён и лиц, как принято забывать старых, отринутых богов. Отблески их свинцовых взглядов – в бортах кораблей, стоящих в Золотом Роге. Несгибаемость скульптурных спин угадывается в стройности пограничных столбов, огораживающих территорию по-прежнему самой большой страны планеты.
Иногда памятниками становятся вышедшие на пенсию боевые самолёты: МиГ-23 в Угловом, МиГ-17 в Чугуевке, Ту-16 в Воздвиженке, Су-7 в Хороле, МиГ-21 в Новосысоевке, Су-15 в Золотой Долине, Як-38 в Фокино – бывшем Шкотово-17 (кодовые названия закрытых городов похожи на имена радиоактивных изотопов: какой-нибудь цезий-137)… Раз не случилось новой большой войны, значит, они нас защитили. А теперь превратились в окостеневшие мумии ушедшей цивилизации, небезобидные тотемы. Казармы, аэродромы, дороги, ракетные шахты, запасные полосы для ракетоплана «Буран» – целый параллельный мир, священнослужители которого приращивали мускулы нашей демографии и географии.