Пришвин, путешествовавший по Приморью в 1931 году, отнёсся к рассказам о чудодейственных качествах женьшеня, влияющих, в частности, на потенцию, со скепсисом. Он приводит рассказ владивостокца Ивана Ефимовича: «Приехал ко мне приятель, никакого вина не было. Думал, думал и дал ему рюмочку женьшеня, за рюмочкой по другой выпили, по третьей, и кончили бутылку. Утром жена и говорит: “Никакой пользы от женьшеня я не вижу”».
Фармаколог Израиль Брехман изучал свойства трепанга, элеутерококка, мёда, моллюсков, пантов. Учёный, фамилия которого отсылает к индийским брахманам – жрецам, учителям, – в 1970-х строил мосты между восточной медициной и современной наукой, вводил в оборот неизвестные европейским врачам вещества. Именно Брехман прописал женьшень в большой фармакологии; отправляя женьшеневые препараты космонавтам, он объединял предания удэгейцев с русским космизмом.
В 1961–2002 годах в приморской Староварваровке действовал совхоз «Женьшень». Идея возникла у Сталина в 1951 году, реализовывал её Микоян. Не то чтобы раньше женьшень никто не культивировал – этим занимались и китайцы, и приморский коммерсант и подвижник Янковский, – но в 1960-х процесс был поставлен на научную основу и приобрёл промышленные масштабы. Препараты из продукции совхоза, изготовленные на Владивостокской фармацевтической фабрике, шли в Хабаровск, Ленинград, применялись в военных госпиталях. Женьшень пробовали выращивать в других регионах – издавались брошюры «Женьшень на Кубани», «Женьшень на Украине», «Женьшень в Карачаево-Черкесии», «Женьшень на Северном Кавказе»…
Профессор Брехман, изучив семейство аралиевых, установил: женьшеню по стимулирующим, тонизирующим, адаптогенным свойствам не уступает элеутерококк, распространённый куда шире. Растение применяли для адаптации космонавтов к орбите и послеполётной реабилитации.
Изучая природные адаптогены, Брехман обратил внимание на то, что они снижают тягу к алкоголю; из виноградной косточки и чего-то таёжного он создал вещество «каприм» (Кахетия + Приморье). На основе этого самого каприма в Грузии получили грушевую беспохмельную водку «Золотое руно». Для полевых испытаний Брехман выбрал Северо-Эвенский район Магаданской области как один из изолированных. В 1984 году начался эксперимент: в магазинах обычную водку заменили «Золотым руном» с корабликом «Арго» на этикетке. Её действие изучали под видом очередной диспансеризации. Результаты, говорят, превзошли ожидания, но на опытах поставил крест идеолог горбачёвского сухого закона Егор Лигачёв. Больше «Руна» известны другие настойки, созданные Брехманом с использованием приморских дикоросов, – «Золотой Рог», «Уссурийский бальзам».
Ещё одно чудо-растение – лимонник, тонкая лиана, на которой вызревают сочные красные ягоды. На вкус они и кислые, и горьковатые, и терпкие, и даже сладковатые и солоноватые; недаром китайское имя лимонника означает «ягода пяти вкусов». Недальневосточной России лимонник открыл профессор Пётр Сенов, в 1928 году окончивший Владивостокский фармацевтический техникум, а позже создавший советскую школу фармацевтического анализа. Он обратил внимание: приморские охотники, съев горсть ягод лимонника, без устали ходят по сопкам и распадкам. В 1942 году Сенов провёл исследования свойств лимонника, после чего соответствующие препараты стали давать раненым, назначать лётчикам и разведчикам перед выполнением ночных заданий.
Учёные пытаются добыть из плоских морских ежей, ранее считавшихся существами никчёмными, средства от рака, инфаркта, инсульта. Морские ежи обладают невероятно сложной иммунной системой и вообще не стареют. У трепангов чрезвычайно развиты регенеративные способности – они восстанавливаются даже из половинки себя, куда там ящерице.
«Будьте как ежи». «Будьте как трепанги».
С чем едят Дальний Восток
Особенности Дальнего Востока – территории огромной, малонаселённой, слабоосвоенной, неоднородной – не могли не повлиять на пищевые привычки русских людей, пришедших к Тихому океану. Сохранив сердцевину, их кухня приобрела лёгкий азиатский акцент, обогатившись за счёт тайги и моря. Процесс этот не был простым и быстрым; собственно говоря, он только начат.
Человек привыкает к тому, что растёт и водится рядом с ним, начинает любить то, что есть. По крайней мере, так было до глобализации. Привыкнуть к новой, чуждой пище – задача не для одного поколения.
«Важно, чтобы население освободилось от традиционной антипатии к тому или иному виду пищи, которая прививается с самого раннего детства… Употребление морских продуктов полезно для здоровья человека», – убеждали читателя авторы книги «200 блюд из морепродуктов», выпущенной «Дальиздатом» в 1969 году. Действительно, распробовать морепродукты для континентального человека, выросшего на хлебе, борще и каше, – настоящий подвиг. Убедить его есть моллюсков или каких-нибудь иглокожих непросто.
Приобщение русского человека к богатствам Тихого океана началось с рыбы – продукта более или менее привычного: корюшка, селёдка, камбала, навага… Минтай, любимая пища корейцев и японцев, этот «морской хлеб» и редчайший пример заимствования русским языком корейского слова, ещё недавно считался у нас рыбой третьесортной и шёл на удобрения или на корм норкам.
Природа сделала так, что самые ценные рыбы и крабы водятся в холодных водах. Лучшие районы промысла – Охотское и Берингово моря (последнее – самое большое и глубокое среди омывающих Россию). Здесь живут драгоценные тихоокеанские лососи – горбуша (название получила из-за того, что у самца в период нереста вырастает горб), кета (по-нанайски «кета» – просто «рыба»), сима, нерка, кижуч, чавыча (самый крупный тихоокеанский лосось, его называют «королевским», в длину достигает полутора метров). Ещё в середине XVIII века Степан Крашенинников писал: «Главное довольство камчатских обывателей состоит в разных родах лососей». Он же говорил: у коренных жителей Камчатки, ительменов, юколу, то есть подвяленный лосось, «должно почесть за ржаной хлеб». О том же в начале ХХ века писал Арсеньев применительно к коренным приморцам: «Юкола для инородцев то же самое, что для русских хлеб».
Лососей называют красной рыбой. Раньше так звали осетров, употребляя слово «красный» в смысле «красивый, ценный, лучший».
Когда к берегам Приморья подходила нежная сардина «иваси» (в обиходе – «сельдь-иваси»), её ловили в невероятных объёмах. В 1929 году промысел иваси в Приморье увлечённо описывал поэт Павел Васильев, в 1932-м – Аркадий Гайдар. Пришвин фотографировал в Семёновской гавани Владивостока китаянок, ждущих возвращения рыбаков: «Женщины сидели на корточках у самого моря, китаянки с ребятами, привязанными назади, все ждали судов, иваси 60 к. десяток, и беднота ожидает, чтобы купить. Жарить иваси можно без масла, такая она жирная».
В 1940-х иваси загадочным образом исчезла. Первый секретарь Приморского крайкома ВКП(б) Пегов вспоминал: «Планы лова, а следовательно, и переработки рыбы оказались под угрозой катастрофического невыполнения… Иваси составляла почти половину общего улова приморских рыбаков». Время было военное, рыба считалась ресурсом не менее ценным, чем патроны и снаряды. Тогда-то и было решено расширить начатый в 1933 году китобойный промысел, чтобы снабжать население китовым мясом, до того считавшимся несъедобным. Пегов: «В газетах начали публиковать рецепты, как лучше приготовлять китовое мясо. Традиционное предубеждение – а это сила огромная – против китового мяса преодолели… Это мясо выручило нас в Приморье».
Вот как прозаик Диковский в 1930-х описывал начало советского китобойного промысла: «Палуба “Алеута” похожа на фантастическую бойню, в которой лилипуты свежуют каких-то допотопных чудовищ. Лежат челюсти величиной с ворота, хвостовой стебель, похожий на фюзеляж самолёта, позвонки толщиной с бочонок. Лебёдка поднимает сердце кита – метровый мешок, наполненный черноватой кровью. Ноги скользят по жирной палубе».
Вплоть до 1980-х годов, когда СССР присоединился к международной конвенции о защите китов (сегодня в России их разрешено добывать лишь северным народам в небольших количествах), Владивосток был столицей китобоев. Отсюда на север и далеко на юг, в Антарктику, уходили китобойные флотилии, в том числе крупнейшая в мире – «Советская Россия».
Норвежцы, исландцы, японцы продолжают бить китов и сегодня. Из «Приключений капитана Врунгеля» Андрея Некрасова (1937): «…взял слово представитель одной восточной державы, адмирал Кусаки. – Наша общая цель, – сказал он, – охрана китообразных от вымирания. Какие же средства есть у нас для достижения этой благородной цели? Вы все прекрасно знаете, господа, что единственным действенным средством является уничтожение китообразных, ибо с уничтожением их некому будет и вымирать». А вот сообщение 2017 года: «Несмотря на то, что Япония подписала мораторий Международной комиссии по промыслу китов 1986 года, их отлов в стране продолжается. Для этого японские власти используют лазейку в формулировке документа: в одном из пунктов говорится, что убийство китов возможно в научных целях… Японские китобои убили по меньшей мере 333 малых полосатика в рамках “программы экологических исследований”, которую поддерживает правительство Японии». В 2018-м Япония официально объявила о выходе из комиссии и расширении китобойного промысла.
В 1970-х иваси в Приморье вернулась, её снова начали добывать миллионами тонн; в начале 1990-х исчезла вновь. Археологи будущего, наткнувшись на бетонные соты чанов для засолки ивася́[30], раскиданные по нашим берегам, могут принять их за древние календари или капища.
Из моллюсков на русском столе прочнее всего обосновался, пожалуй, кальмар.
Летом, когда вода прогревается, приморцы ныряют за ракушками. Особенно любим местными жителями гребешок («гребень»), который едят чуть обжаренным либо сырым – с лимонным соком или же соевым соусом.
Мидию и спизулу ещё недавно есть было не принято. Теперь, когда гребешок на доступной почти каждому трёх-пятиметровой глубине найти сложно, едят и эти ракушки, которые прежде использовали лишь как наживку.