оей кондиции и набирает тот запах, который так ненавистен тангитанам (не-чукчам, «белым людям». – В. А.)… Зимний, пролежавший несколько месяцев в слое вечной мерзлоты копальхен в разрезе представлял собой весьма аппетитное зрелище: снаружи шёл слой серой кожи, довольно толстой, сантиметра в полтора-два, за ним слой жира, чуть желтоватого, затвердевшего, а потом уже розовое мясо с прожилками нутряного сала. Все эти слои отделялись друг от друга зелёными прокладками острой, необыкновенно острой плесени, напоминающей вкус хорошего рокфора».
Крашенинников в «Описании земли Камчатки» рассказывал о вине из «сладкой травы» (борщевика). По его словам, вино это «весьма проницательно, и великую в себе содержит кислость»; «люди с него скоро упиваются, и в пьянстве бывают бесчувственны и лицем сини». Если человек выпьет «хотя несколько чарок», то «во всю ночь от диковинных фантазий беспокоится, а на другой день так тоскует, как бы зделав какое злодеяние».
Коренные жители Камчатки, а за ними и русские казаки готовили настойки на мухоморах. Крашенинников: «Иногда употребляют для веселья и мухомор, известной оной гриб, которым у нас обыкновенно мух морят. Мочат его в кипрейном сусле, и пьют оное сусло, или и сухие грибы, свернув трубкою, целиком глотают, которой способ в большем употреблении. Первой и обыкновенной знак, по чему усмотреть можно человека, что его мухомор разнимает, – дёргание членов, которое по прошествии часа или меньше последует, потом пьяные как в огневой бредят; и представляются им различные привидения, страшные или весёлые, по разности темпераментов: чего ради иные скачут, иные пляшут, иные плачут, и в великом ужасе находятся, иным скважины большими дверьми, и лошка воды морем кажется. Но сие о тех разуметь должно, которые чрез меру его употребляют, а которые немного, те чувствуют в себе чрезвычайную лёгость, веселие, отвагу и бодрость, так, как сказывают о турках, когда они опия наедаются. Сие примечания достойно, что все, кои мухомор едали, единогласно утверждают, что какие они сумозбродства тогда ни делают, всё делают по приказу мухоморову, которой им повелевает невидимо. Но все действия их столь им вредны, что естьли бы за ними не было присмотру, то бы редкой оставался в живее… Умеренное употребление – четыре гриба или меньше, а для пьянства едят до десяти грибов». Судя по чукотским петроглифам, эти практики восходят к древним временам. Писатель, этнограф Тан-Богораз писал: «Мухомор обычно высушивается и нанизывается по три штуки на нитку. Эта доза считается средней… При употреблении гриб отрывается маленькими кусочками и постепенно, кусок за куском, пережёвывается и проглатывается с небольшим количеством воды. У коряков часто разжёвывает гриб женщина и даёт проглотить готовую жвачку своему мужу».
Было бы неверно сказать, что для русских дальневосточников азиатская кухня стала родной, однако некоторое влияние соседей налицо. С 1990-х во Владивостоке, Хабаровске, Благовещенске появились «чифаньки», они же «китайки», – недорогие китайские ресторанчики. Корейская кухня стала популярной в России сравнительно недавно, причём прежде всего благодаря советским корейцам, жившим на Дальнем Востоке и в 1937 году высланным в Узбекистан и Казахстан. Там корейцы готовили привычную еду из того, что было под рукой. Так появилась знаменитая «корейская морковь», о которой не слышали ни в Южной Корее, ни в Северной, – морковку в Средней Азии использовали за неимением пекинской капусты. В сахалинском Холмске изобрели дальневосточный стритфуд – пян-се: сваренные на пару пирожки с капустой, мясом и специями.
И всё-таки сила инерции оказалась сильнее ландшафта. Придя в Азию, русский человек больше принёс своего, чем воспринял чужого. Не привык ни к каше из чумизы, ни к водке на гаоляне, хотя это прекрасный напиток. Возможно, везде нужно пить местное; каждая территория диктует свой напиток, будь то виски, чача, коньяк, ром или граппа. Русская водка лучше всего идёт на морозе или с мороза – хорошего, настоящего русского мороза.
Наш человек, даже привыкнув отдыхать в «Тае», по-прежнему шокируется некоторыми особенностями азиатской кухни, подобно Ивану Гончарову, воскликнувшему в Шанхае: «Боже мой, чего не ест человек! Конечно, я не скажу вам, что, видел я, ел один китаец на рынке, всенародно… Я думал прежде, что много прибавляют путешественники, но теперь на опыте вижу, что кое-что приходится убавлять».
Уже в 1850-х Гончаров отмечал: облик Восточной Сибири, включая кухню, приобретает всё более отчётливый «среднерусский» облик, хотя и с поправкой на местную специфику. «Приедешь на станцию: “Скорей, скорей дай кусочек вина и кружок щей”. Всё это заморожено и везётся в твёрдом виде; пельмени тоже, рябчики, которых здесь множество, и другая дичь. Надо иметь замороженный чёрный и белый хлеб».
Основой нашей кухни остались борщи, каши и прочая картошка с селёдкой; можно это понимать как неизбывный крестьянский консерватизм или даже косность, но, возможно, именно это качество бережёт нас, как невидимая броня, сохраняя привычки, язык и саму территорию.
Из национального парка «Земля леопарда» мне прислали селфи, сделанные пятнистыми хищниками при помощи фотоловушек – установленных на деревьях автоматических камер. Леопарды-котята резвятся на сопке – Хасанский район, самый юг Приморья, стык с Кореей и Китаем.
Спасибо за эти снимки отчаянным казакам-землепроходцам; действовавшему на грани авантюры Невельскому, дипломатам Муравьёву и Игнатьеву и ещё – пограничнику Махалину, в 1938 году погибшему на одной из этих самых сопок.
Огонь на сопках Маньчжурии
Меня до сих пор удивляет, как мало мы интересуемся выдающимися эпизодами из нашей истории.
Сталь получают только в печи, где высокая температура; крепкие и красивые цветы растут, как правило, под дождём, на ветру, в поле.
…что вне омытых нашей кровью дат
быть человеком – странная потребность:
он уязвим, как уязвима крепость,
построенная сотни лет назад.
В мире, который нам дан, смерть – не только неизбежность, но условие жизни.
Названная Гераклитом «отцом всего», а Толстым – «противным человеческому разуму и всей человеческой природе событием», война, как ни страшно произнести, – норма для человечества. Не патология, но способ его существования. Подобный геохимическим превращениям материи или извержениям вулканов, несущий гибель и рождение.
Пацифизм столь же привлекателен и столь же несостоятелен, как вера в личное бессмертие. Рискну сформулировать «закон диалектики парабеллума», согласно которому милитаризм и пацифизм – одно целое: второе невозможно без первого. Самый последовательный пацифист – тот, кто слывёт милитаристом.
Случившиеся и неслучившиеся войны выступали формой развития Дальнего Востока. Освоить его можно было только в режиме подвига, для которого нужен повод более веский, нежели благополучие обывателя.
Иные рождаются в рубашке – Дальний Восток родился в шинели. Через малые войны и большие пространства этого естественного полигона прошло неисчислимое воинство – от лётчика Грицевца до писателя Гришковца. Это коловращение преследовало не только военные, но и культурные цели: перемешать, перезнакомить людей друг с другом и с разными уголками страны, дать им чувство большой Родины от океана до океана. Ту же негласную миссию несло советское послевузовское распределение, помимо основной – снабжения окраин специалистами.
На Дальнем служили и воевали лётчики Нестеров и Каманин; снайпер Зайцев и комендант Берлина-1945 Берзарин, отцы самбо Ощепков и Спиридонов, лейтенант Шмидт, адмирал Макаров, маршал Блюхер, ас Пепеляев. Подводник Гаджиев здесь служил, подводник Маринеско – сидел. Язов, последний маршал СССР, командовал Дальневосточным военным округом. Кожедуб – дивизией, защищавшей небо Кореи.
Бывший колчаковский офицер профессор Вологдин в 1928–1930 годах изготовил во Владивостоке первые цельносварные мост и катер, внедрив электросварку в судостроение.
Каждый из трёх лучших советских маршалов – Жуков, Конев, Рокоссовский – имел свою дальневосточную историю. Комкор Жуков победил японцев на Халхин-Голе, впервые состоявшись здесь как кризис-менеджер войны. Конев ещё в Гражданскую служил в армии Дальневосточной республики, позже в Монголии, командовал армией в Хабаровске, Забайкальским военным округом. Рокоссовский преследовал Унгерна в даурских степях, служил в Монголии и Приморье, отбивал КВЖД у «белокитайцев». Они как будто были здесь на стажировке, чтобы потом, на западе, уже по-взрослому схватиться с лучшими в мире немецкими генералами. Дальний Восток был отличным полигоном: тут постоянно искрило и гремело. Чуйков, Мерецков, Белобородов, Савицкий, Федюнинский, Хетагуров, Черепанов – перечислять военачальников дальневосточной закалки можно долго. И наоборот, маршал Василевский, выученный величайшей войной, летом 1945 года переводится на Дальний Восток и проводит маньчжурский блицкриг.
Константин Константиновский, бывший малолетний преступник, воспитанник знаменитого Макаренко, будущий укротитель тигров, работавший в фильме «Полосатый рейс», руководил кинологической службой Дальневосточного пограничного округа и готовил собак-камикадзе, бросавшихся с гранатами под танки.
Служивший на Сахалине и имевший за плечами семь классов сержант Олег Лаврентьев предложил проект водородной бомбы; получил высокую оценку Сахарова и Берии и вызов в Москву.
С Дальнего Востока уходили в Афганистан братья Аушевы. Один из них, Руслан, стал Героем Советского Союза и президентом Ингушетии.
Многие родились на Дальнем Востоке в офицерских семьях – от полковника Квачкова, которого судили после покушения на Чубайса, до писателя-перебежчика Резуна-Суворова. Танцор Нуреев считается уроженцем станции Раздольной под Владивостоком. Он появился на свет в поезде в марте 1938 года – мать ехала в Приморье к месту службы отца. Последний, политрук Хамет Нуреев, в августе того же года принял участие в боях у Хасана.