Летчики по два-три раза в день поднимались в жаркое южное небо, стремительно выходили на вражеские объекты и метко обрушивали на них раскаленный металл бомб и свинцовый огонь пулеметов. Под Киевом и Каховкой, Полтавой и Запорожьем они уничтожили десятки эшелонов с военной техникой, подорвали и сожгли много вражеских самолетов на полевых аэродромах. Экипажи Шапошникова, Кашпурова, Кибардина, Нестеренко, Карымова, Головатенко и многих других с низких высот бомбили скопления войск противника возле крупных населенных пунктов, у речных переправ, наносили врагу большой урон.
В одном из таких полетов в район города Путивля, где звенья бомбардировщиков штурмовали скопление живой силы и техники врага, в самолет лейтенанта Калинина угодил вначале один, потом второй зенитный снаряд. Машину охватило пламя, и она стала неуправляемой. В эти секунды командир корабля услыхал тревожный голос штурмана Володи Шведовского:
— Что делать, Николай?
— Прыгать, всем прыгать! — тоном приказа сказал Калинин.
Густой дым наполнял кабину, языки пламени подбирались к ногам, становилось нестерпимо жарко. Взглянув на приборную доску, летчик отметил: стрелка высотомера показывала пятьсот метров. «Пора прыгать», — подумал он и спросил в ларингофон:
— Кто остался в самолете?
То ли потому, что штурман со стрелками уже покинули корабль, или потому, что сгорели провода внутренней радиосвязи, на вопрос командира никто не ответил. Калинин снова сказал себе: «Пора» — и, отжав защелку, выбросился из кабины.
С этой минуты летчик решительно ничего не помнил: как он раскрыл парашют, как приземлился, как подобрали его немцы и доставили в госпиталь для военнопленных... Только через сутки Калинин на некоторое время пришел в себя: он лежал на койке, голова, спина, ноги были забинтованы, все тело нестерпимо ломило. «Где я и что со мной?» — подумал лейтенант. Сквозь щелки опухших глаз он увидел вокруг много людей. Стал прислушиваться к разговору, понял: попал в немецкий госпиталь и сейчас говорят о нем, о его судьбе. Тот, долговязый, что все время находился в окружении персонала, подошел к изголовью и, тыча пальцем в голову летчика, громко на ломаном русском языке сказал:
— Этот пилёт надо, как у вас говорит, воскрешайт. Он нам очен нужна. Даю вам десят дней...
— Постараемся, господин оберштурмфюрер, постараемся, — ответил другой мужской голос.
— Карошо! — продолжал долговязый и пальцами правой руки с силой нажал на голову больного. Калинин громко простонал и тут же снова впал в забытье.
Очнулся летчик только ночью и, к своему удивлению, заметил у изголовья сидевшую в халате женщину.
— Пить, — слабым голосом сказал летчик. Женщина быстро налила в стакан воды, приподняла голову больного и напоила его.
Помолчав, лейтенант спросил:
— Кто вы будете?
— Сестра, зовут меня Софьей, — наклонясь над ухом больного, почти шепотом сказала она.
— Где я нахожусь? — так же тихо продолжал Калинин.
— В немецком госпитале для военнопленных.
— Что меня ждет?
— Будете хорошо вести себя — быстрое выздоровление.
— В этом для меня нет никакой радости.
— Будут и радости...
И Софья рассказала лейтенанту историю госпиталя. Еще менее месяца назад он был советским. Здесь лежало много раненых бойцов и командиров Красной Армии. Госпиталь со всем обслуживающим персоналом попал в окружение и не смог эвакуироваться с нашими отступающими частями. С приходом гитлеровцев его лишили продовольствия, все запасы медикаментов вывезли в те госпитали, где находились раненые немецкие офицеры и солдаты. Только благодаря местному населению больные получали необходимое питание, а также и медикаменты, собранные из прежних запасов городских и сельских аптек.
— Обслуживающий персонал госпиталя весь из русских, дружный. Если надо — любая помощь будет оказана, — заключила сестра.
После того как Софья ушла, Калинин не сомкнул глаз. В голову лезли разные мысли: если сестра говорила правду, он среди своих людей. Пойдет на поправку, тогда можно будет думать о том, как по лесным тропам и болотистым местам незамеченным пробраться за линию фронта. А вдруг Софья провокатор? Возможно, она была подослана специально для того, чтобы узнать, чем дышит советский летчик. «А я-то, простофиля, разболтался, — думал про себя летчик.
С этими тревожными мыслями Калинин встретил рассвет: за окном лил дождь, а в палате все больше и больше поскрипывали койки. Просыпались раненые. Постепенно между людьми завязывался разговор. Приподнялся и сосед Калинина справа. Покряхтев, он обратился к летчику:
— Ваша фамилия Калинин, Николай Михайлович? — спросил сосед.
— Ну, допустим так.
— Моя — Воскресенский, зовут Михаилом Григорьевичем. Я тоже летчик, на «пешках» летал. Был сбит истребителями, три дня назад доставлен в этот госпиталь.
Летчики разговорились. Трудный это был разговор двух советских людей, оказавшихся в фашистском госпитале. Какого вопроса ни касались, все сводилось к одному: при первой возможности — бежать.
— Вот и надо нам как можно скорее вставать на ноги, — заключил Воскресенский.
— Согласен, что надо. Только как бы побороть эту ненужную хворь, — добавил Калинин.
Молодость, непоколебимое желание во что бы то ни стало выбраться из фашистского плена делали свое дело. Летчики стали подниматься с коек и ходить по палате. На седьмые сутки их перевели в отдельную небольшую палату. Вскоре к ним пришла сестра Софья.
— Как у летчиков дела? — начиная разговор, спросила сестра. Ее большие карие глаза не могли скрыть какой-то радости.
— Да вроде бы неплохо, — в тон сестрице ответил Воскресенский и добавил: — Вот только тоскуем по воздуху...
— Воздух у вас будет — чистый, бодрящий, — улыбаясь, продолжала Софья. — Сегодня ночью вам принесут гражданскую одежду, примерьте ее, а потом в путь-дорогу. Наши товарищи о вас уже позаботились.
План побега Калинина и Воскресенского выдерживался точно. Через сутки Софья пришла в палату и, увидев летчиков переодетыми, серьезно сказала:
— Теперь вы рабочие госпиталя, идете со мной за больными. Понятно?
— Хорошо, — ответили офицеры.
Шло утро 2 октября сорок первого года. Трое советских людей: женщина-патриотка и двое еще не окрепших от ран воздушных воинов вышли потайной дверью из госпиталя и зашагали по глухим улицам Путивля. Впереди тихо, точно крадучись, шла Софья, за ней Калинин, замыкающим Воскресенский. Город словно вымер: нигде не было видно людей. Вот путники миновали городскую окраину, далее начиналась деревня Пруды. Вскоре Софья свернула в глухой переулок. Из-за угла неожиданно вышел человек. Он подошел, поздоровался со всеми и пригласил идти за ним. Это был партизанский связной Василий Докунин. (К несчастью, через несколько месяцев фашисты, узнав о его связях с партизанами, повесили патриота на глазах у горожан.)
Вместе с хозяином дома летчики вошли в избу. Здесь они пробыли сутки. Днем пришел Василий и сказал:
— Немцы объявили по Путивлю о вашем побеге. С наступлением темноты надо будет уходить в другое место.
Ночной переход занял несколько часов. Полевыми тропами и проселочными дорогами летчики благополучно добрались до села Сафроновки. Василий Докунин привел их в дом добродушного Полтавцева, где они и прожили до 6 октября. А потом пришли двое неизвестных и объявили летчикам, что их хочет видеть командир партизанского края товарищ Ковпак.
И вот снова в путь-дорогу. На этот раз пришлось идти по лесным тропам и зарослям. Через двадцать часов летчики и сопровождавшие их партизаны добрались до заброшенной лесной деревушки. Войдя в просторный дом, офицеры увидели худощавого старика в штатском костюме с посеребренной бородой и такими же висками. Заметив пришедших, командир встал и тепло приветствовал:
— Очень рад видеть летчиков в нашем партизанском краю.
Калинин и Воскресенский представились Ковпаку. Усадив гостей возле стола и заняв свое прежнее место, Сидор Артемович продолжал:
— Слыхал о вас, слыхал. Да и о результатах ваших ударов осведомлен. Такие налеты на вражеские тылы здорово отрезвляют головы фашистов. Только маловато их, таких ударов.
— Скоро они умножатся. Вся дальнебомбардировочная авиация концентрируется в руках Верховного Главнокомандования, — заметил Калинин.
— Вот это дело. Тогда и нам, тыловикам, будет больше подмоги, — сказал Сидор Артемович и добавил: — Только жаль, что вы некоторое время не сможете летать. Фронт пока еще уходит все дальше и дальше на восток. Но мы доберемся до Брянских лесов и переправим вас к своим. А пока побудете с нами. Летчики-партизаны — неплохо, а? — смеясь заключил Ковпак.
Так волею судьбы летчики стали партизанами. Им дали время отдохнуть, окрепнуть. А потом комиссар отряда Руднев, встретившись с Калининым и Воскресенским, рассказал о задачах отряда, о том, что уже было сделано за первые месяцы его существования. И как бы между прочим сказал несколько слов и о командире:
— Сидор Артемович — храбрейший человек. Он участник первой империалистической войны, в гражданскую войну служил у Василия Ивановича Чапаева, выполнял боевые задания Александра Пархоменко. Командир — верный патриот своей Родины, — продолжал Руднев и добавил: — Я говорю это для того, чтобы вы хорошо знали, о кем будете ходить в бой.
Много раз летчики ходили на задания, сами проявляли мужество и бесстрашие и каждый раз все более убеждались, что Сидор Артемович Ковпак — храбрейший человек, умелый организатор партизанского движения. Уже к зиме сорок первого года небольшой отряд вырос до партизанской бригады. Слава о боевых делах ковпаковцев разнеслась по всей Украине, Белоруссии, дошла до Брянских и Смоленских лесов. В партизанские отряды вступали все новые и; новые патриоты.
В начале зимы к партизанам примкнул еще один летчик Алексей Борисов. Во время штурмовки фашистских войск на подступах к Севастополю осколком снаряда был пробит бензобак. Самолет воспламенился: высота полета 30—40 метров, прыгать было невозможно. Борисов не растерялся, он посадил штурмовик на поле. Еле-еле успел выбраться из кабины, как самолет взорвался. Больше месяца Алексей скрывался в тылу, несколько раз пытался перейти линию фронта, но сделать это ему не удавалось. И когда случайно узнал от населения, что в Сумской области действуют партизаны Ковпака — он с радостью вступил в отряд народных мстителей.