— Вам это известно, капитан Голов? — спросил Федоров у стоявшего рядом штурмана.
— И мне, и разведчикам все это известно. По поводу использования связи и изучения команд проведен тренаж.
Уже стало темнеть, когда к самолету в сопровождении полковника были доставлены два разведчика. Разговор был предельно кратким. Федоров напомнил о порядке внутренней связи экипажа с разведчиками и об установленных сигналах. Перед посадкой в самолет старший из разведчиков, которого звали Максом, пожимая руку летчику и штурману, сказал:
— Благодарим вас за участие.
Вскоре с командного пункта поступил сигнал, разрешающий полет. Тут же принесли свежую метеосводку.
— Опять в районе выброски туман, — говорит Федоров. — Его, кажется, не переждешь. Летим, штурман?
— Летим, — ответил Голов.
Пожалуй, за всю войну экипажу Федорова ни разу не ставилось такого сложного и ответственного задания, как это. Любой ценой требовалось отыскать место выброски — лесную поляну. Но это только половина дела. Главное — надо было обеспечить наиболее точное приземление разведчиков, дать им возможность, не теряя времени, выйти к условленной явке. Удастся ли сделать все это без сучка, без задоринки?
Вот и линия фронта. С большой высоты хорошо видны вспышки от артиллерийских и минометных выстрелов, всюду горят населенные пункты. Капитан Голов, растянувшись на полу кабины и положив перед собой полетную карту, внимательно следил за ориентирами на земле. Сделав какие-то записи в бортовом журнале, он вызвал по внутренней связи Федорова.
— По плану снижение. Дальше пойдем на низкой высоте.
— Есть снижение! — отозвался летчик и ввел машину в пологое планирование.
На высоте пятисот метров Федоров вывел самолет в горизонтальный полет. Взял заданный штурманом курс, осмотрелся. Тревожно было на земле: враг, теснимый нашими войсками, спешно подтягивал к фронту живую силу и технику; было видно, как по дорогам с потушенными фарами двигались автомашины, тягачи тащили артиллерийские орудия, то тут, то там вспыхивали разноцветные ракеты. Чуть правее летчик увидел ночной старт и посадку самолетов.
— Шерстяных, Будеев! — обратился командир к радисту и стрелку. — Усилить наблюдение за воздухом, докладывать мне об обстановке.
— Понято! — первым отозвался старшина Шерстяных.
Большую часть дальнейшего маршрута летели в сложных метеоусловиях. Низкая облачность и обледенение заставили экипаж снизиться. Настроение было подавленное, летели молча. Лишь на траверзе Берлина Голов, замигав сигнальной лампочкой, проговорил:
— До цели сто километров. Попытаемся зайти на нее с ходу.
Медленно двигались на бортовых часах стрелки. Поминутно росло напряжение у членов экипажа. Каждый думал только о том, как быстрее заметить на земле сигнальные огни и осуществить выброску разведчиков.
— Влево восемь, — скомандовал штурман.
Чтобы не разболтать самолет, Федоров координированными движениями всех рулей довернул машину на новый курс. Он на секунду взглянул за борт: под самолетом мелькала затянутая пеленой тумана лесистая местность. Наблюдения командира прервал голос Голова:
— До цели десять километров.
Проходит расчетное время. Самолет пролетел одну, вторую покрытые туманом лесные поляны, а условленного сигнала все нет и нет. Тревога экипажа росла.
— Огней нет, огней! — нервно кричал Голов.
— Спокойней, Фрол Иванович, спокойней, — мягко сказал Федоров. — Зайдем повторно с озера, как уславливались на земле.
Белесым, неузнаваемым показалось экипажу яйцеобразное озеро. Туман резко исказил его конфигурацию, растянул по краям, увеличил в размерах. Но Голов сквозь пелену все же успел заметить одну деталь: на южной оконечности озера стояло большое многоэтажное строение, которое было помечено и на полетной карте.
— Правый разворот, курс сорок! — несколько успокоившись, командовал Голов.
От озера до условленной поляны лететь всего пять минут. При хорошей видимости даже в ночных условиях летчики могли бы увидеть ее задолго до подхода. А сейчас прошло три, четыре минуты... Место выброски как будто бы наметилось впереди, а огней не видно. Вот уже и пятая минута на исходе. И вдруг в наушниках раздался радостный голос Федорова:
— Справа вижу крест ярких огней — наша цель!
— Доворачивать поздно, сделаем еще заход с озера! — уже совсем повеселевшим голосом сказал штурман.
От огромного физического и морального напряжения Федоров весь взмок. Из-под шлема стекали крупные капли пота. Но он не замечал сейчас ничего, кроме стрелки компаса, за которой рельефно выделялась цифра 45 — новый курс на поляну. По-прежнему ерзал по кабине Голов. С трудом он выискивал на местности ориентиры и сличал их с картой. Вот он включил связь с разведчиками, заговорил:
— Алло, Макс, как меня слышите?
— Вас слышу хорошо.
— Приготовиться к прыжку. Высота полета 300 метров.
— Вас понял, высота триста. Мы готовы.
Усилившийся ветер несколько стянул туман с поляны ближе к просеке. Теперь весь экипаж отчетливо видел впереди яркий крест из огней и чуть правее — костер. Это был тот самый условленный знак, по которому экипаж должен произвести выброску парашютистов. Ведя прицеливание по световому кресту, Голов держал на связи разведчиков. Как только цель подошла к перекрестию прицела, он скомандовал:
— Прыгай!!!
Штурман резким движением дернул за рукоятку бомболюков. В ту же секунду послышался голос Макса:
— До встречи в Берлине!
...И вот теперь в торжественной тишине стоим мы все в строю и слушаем обращение Военного совета авиации дальнего действия по случаю штурма фашистской столицы. Его зачитывает наш командир подполковник Трехин. Волнующе звучат его последние слова:
— Снова на Берлин!
Радости воздушных воинов не было конца. Тут же на аэродроме возник короткий митинг, который на всю жизнь останется в нашей памяти. Каждый, кто от переполненных чувств хотел сказать хоть слово, выходил к тому месту, где стояла штабная машина с гвардейским Знаменем, и говорил. Говорил самые весомые, самые пламенные слова за всю свою жизнь.
Подняв сжатый кулак, говорит всеми нами любимый, храбрейший из храбрых летчиков, Герой Советского Союза Анатолий Иванов:
— Сегодня под Берлином мы должны рассчитаться с фашистами сполна: ой, как руки чешутся отомстить за тебя, наша прекрасная советская земля, за истоптанные поля и луга, за сожженные города и села, за всех сирот и вдов наших. Смерть им и проклятье!
Вышел штурман Антонов. Красный от гнева и возмущения, он хотел сказать многое, но сумел произнести только одну фразу:
— Ударим по центру фашистского логова за тебя, город Ленина, за твои муки и раны!
Летчик Алексей Касаткин сменил Антонова. Он стал торжественно, проникновенно и очень кстати читать стихи Павла Антокольского «Гвардейцу АДД». Вот они:
Лети, неведомый товарищ, Птенец орлиного гнезда, За фронт, по заревам пожарищ На вражеские города. Тебе святая тяжесть мщенья Самим народом вручена. Ей нет отмены и смягченья, Есть мера высшая одна!
С коротким напутствием выступил Герой Советского Союза полковник Щелкунов. Он три с лишним года воспитывал молодых летчиков, много раз летал сам на боевые задания. Сегодня полковник поведет, как и в памятное лето сорок первого года, краснозвездный, с гвардейским знаком на фюзеляже бомбардировщик на Берлин.
Вскоре поступила команда «По самолетам!». И летчиков словно вихрем смело с места сбора. В считанные минуты они уже были у своих воздушных кораблей, занялись последними приготовлениями к полету.
Мы отправимся в полет вместе с капитаном Анатолием Ивановым. Еще до сбора экипажей для читки обращения нам удалось в деталях обговорить весь полет. Сейчас перед посадкой в кабины у нас есть минута-другая свободного времени. Анатолий подошел ко мне вплотную, положил обе руки на мои плечи и, глядя в глаза, спросил:
— Как настроение, Леша?
Мне захотелось сказать Анатолий что-нибудь очень приятное.
И я в эти секунды ничего не нашел другого, как повторить слова, сказанные Ивановым час назад:
— Самое что ни на есть боевое, Анатолий. Ой, как руки чешутся...
Анатолий громко засмеялся и, похлопывая по плечу, весело сказал:
— Люблю летать с единомышленниками.
Выруливали так дружно, что, казалось, самолеты вот-вот столкнутся у старта. Я стоял в астролюке своей кабины и хорошо видел всю эту картину. За экипажем-осветителем старшего лейтенанта Касаткина, который по плану взлетает первым, стремились втиснуться и «старички»: Уромов, Юмашев, Леонтьев, Иконников, Штанько, Федоров, Кротов, Бойко и молодые: Сафронов, Поляков, Меженин, Аврясов, Борисов. Да разве всех перечислишь! В этот апрельский вечер атмосфера на аэродроме так накалилась, что все летчики желали как можно скорей поднять свои бомбовозы, направить их к месту невиданной в истории битвы.
Точно такое же происходило в тот час и в тридцати — сорока километрах от нас на других базах соединения, где экипажи наших друзей летчиков Юспина, Белоусова, Симакова, Мезенцева, Кулакова, Брысева, Кибардина, Калинина, Коростылева, Бирюкова, Новожирова, Алексеева и многих других поднимались в воздух и вели свои корабли на запад. В эту ночь на Берлин шли бомбардировщики многих полков и дивизий авиации дальнего действия. Среди них прославленные летчики дважды Герой Советского Союза Александр Молодчий, Павел Таран, Василий Осипов, Евгений Федоров.
Вскоре и наш самолет лег на маршрут. Иванов быстро установил курс и старался как можно точнее выдержать его. У него превосходное настроение. Да и у меня тоже.
Иванов сигналит лампочкой. Словно отгадывая мои мысли, он весело говорит:
— А помнишь, Алексей, наши многочасовые полеты в стан врага? Помнишь Будапешт, Варшаву, Гданьск, Штеттин, прожекторы, зенитки, ночные истребители?
— Помню, друг, хорошо помню, — отвечаю я.
Да, путь до гитлеровской Германии был труден, очень труден! Зато сегодня над Германией нас встретила очень хорошая весенняя ночь. Уже позади бомбардировщиков осталась Польша. Наши корабли стремительно летят над германской территорией, освобожденной советскими войсками от фашистской тирании. Серая, тусклая лента Одера отходит влево к горизонту.