Сталин. Почему, Владимир Ильич? Я не произнес ни одного слова против демократии.
Троцкий. Я всегда воевал за демократию.
Ленин. Ну какую демократию признают любители «завинчивать гайки», известно достаточно хорошо. Это та «демократия», которая рассматривает народ как бессловесное стадо, но от имени которого можно вещать и вершить судьбами людей. Какие-то рабочие на заседаниях Политбюро, что они могут понять, в чем разобраться? Старик рехнулся… Что, не так? Так, так! Во всяком случае, в то, что было привнесено в идейную борьбу, что переплелось с ней и отравило ее, — в этом бы они разобрались. Они бы не дали вам расколоться.
Сталин. Это иллюзия, Владимир Ильич.
Троцкий. Я согласен. Это иллюзия.
Ленин. С этой, как вы говорите, иллюзией, а на моем языке верой в русского рабочего, его возможности, его здравый смысл я прожил жизнь, и у меня никогда не было оснований сожалеть об этом.
Сталин. Шла суровая идейная борьба, а это всегда в глубине борьба за власть. Как будут определять ваши рабочие, какой удар в этой драке нужный, какой лишний? Иллюзия.
Ленин. Идейная борьба в партии, товарищ Сталин, от драки отличается тем, что должна вести не к взаимному отметанию, а к взаимному воздействию. Можно ли в каждом противоположном мнении видеть только злой умысел или контрреволюционную подкладку? Можно ли вносить в эту борьбу, как это часто делали вы, черты озлобления, которое в политике играет только наихудшую роль?
Сталин. Когда речь шла о единстве партии, вы тоже за словами в карман не лезли. Вспомните X съезд и вашу резолюцию о единстве. В конечном счете именно она помогла нам сковать единством стальные ряды нашей партии.
Ленин(помолчав). В критические моменты жизни, когда внутренняя опасность страшнее деникинской, нет места фракциям и оппозициям. Я глубоко убежден в этом. Но речь тогда шла о конкретном моменте и конкретных данных разногласиях, а не вообще. Вообще запрещать в партии борьбу мнений и течений, вообще лишать партию и членов ЦК права обращаться к партии, если вопрос коренной, принципиальный, — это к какому же единству мы придем? Да, единство — сила партии, но слепое безыдейное единство, основанное на беспрекословной воле вождя, на личной преданности ему, на отсутствии споров, борьбы мнений, — это страшная слабость партии. А если вождь вдруг пошел не туда? Ведь тогда партия, подавленная догматическим пониманием единства, не сможет воспользоваться своими правами и обязанностями, она будет молчать, хотя обязана кричать, она санкционирует все, что изречет и сделает вождь. Резолюция о единстве как инструмент единства или как орудие затыкания ртов и уничтожения неугодных? Единство на убеждении или единство на страхе? И большой ли отсюда шаг к бонапартизму, прикрытому какой-нибудь коммунистической вывеской? К коленопреклонению и обожествлению? Сколько здесь социализма? Сколько демократии, столько и социализма!
Сталин. Вы, что же, вообще ставите под сомнение мою роль в борьбе 20-ых годов?
Ленин. Нет. Там, где вы возглавляли принципиальную борьбу за наследие Октября, — там мы были с вами. А там, где вопиющая беспринципность покрывалась амальгамой марксизма, стыдно становилось не только живым. Ну, например, это идолопоклонничество, организованное вами…
Сталин. Я понимаю, что вы имеете в виду. Я терпел всю эту шумиху, всю эту аллилуйщину, потому что знал, какую наивную радость доставляет это нашему народу. Но вы не можете жаловаться: ваше имя всегда было в любви и почете, ваши портреты висели, вам поклонялись…
Ленин. Нет лучшего способа убить политического деятеля, чем превратить его в икону. Кстати, о любви… Комендант Московского Кремля Веденин, принимая кремлевские помещения, обнаружил в каком-то темном коридоре под лестницей свалку книг, покрытых запыленной тряпкой. Выяснилось, что это книги из моей библиотеки. В квартире по вашему указанию сделали машинописное бюро, а книги свалили под лестницу.
Сталин. А что же с ними было делать — музей, что ли, открывать?
Ленин. Отдать в Румянцевскую библиотеку вернее, чем под лестницу…
Сталин. Не знаю… Может быть, я грубый человек… Никто не жаловался, кроме… Я действительно груб с врагами партии… Я получил от народа мандат завершить дело, начатое вами… Такой ответственности в мировой истории ни у кого не было… И когда я говорил, что я всего лишь верный ученик товарища Ленина, я не кривил душой… Я действительно только развивал ваши методы и средства применительно к новой исторической обстановке.
Ленин. Это неправда и вы это отлично знаете! Сделать методы и средства, применимые исключительно в условиях открытой гражданской войны, универсальными методами строительства социализма — это тягчайшее преступление против социализма!
Дзержинский. Как можно открывать карманные фарфоровые часы старинной работы кувалдой и топором?
Ленин (Сталину). И если вы и вам подобные называете себя учениками Ленина, ленинцами, то я в таком случае не ленинец!
Сталин(едва сдерживаясь). Вы нам всегда говорили: «Маркс марксизма уже развивать не может, мы с вами должны». Это относится только к вам или к нам, смертным, тоже? Кто говорил: «Надо ломать и гнуть отжившие идеи, если этого требуют интересы народа»? Это только к вам или к нам тоже?
Ленин. НЭП в 29-м году — отжившая идея?
Сталин. Вы ошиблись в своих прогнозах и планах. НЭП уже в 28-м году перестал работать. Мы остались без хлеба. Я сам поехал в Сибирь на хлебозаготовки, я собственными глазами видел: хлеба полно, а не дают. Какие чувства просыпаются у наших товарищей, когда эта темная деревенская сволочь после того, как ты его два часа убеждал сдать хлеб, выходит вперед и говорит тебе: «А ты, парень, попляши, может, тогда я и сдам тебе немного хлеба». Что нам прикажете делать, товарищ Ленин? Плясать? Или взять их за горло, чтобы не умер город, чтобы жила Красная Армия, чтобы дымились трубы заводов! Когда-то, в 18-м году, вы послали меня в Царицын, чтобы взять хлеб и спасти революцию. Я не отступил перед нытиками и маловерами и дал хлеб революции. Так неужели отступать теперь? Мужик объявил нам войну. У нас не оставалось иного выхода, как победить и в этой войне.
Дзержинский. Это неправда. Мужик не объявлял нам войны.
Сталин(Дзержинскому). А вам-то что неймется? Ушли из жизни как честный большевик, ну и молчите!
Дзержинский. Я умер, защищая НЭП от попыток Троцкого, Каменева и Зиновьева взорвать его. И ваши попытки я встретил бы так же.
Бухарин. НЭП, в первую очередь, — это система гражданского мира, тесного союза рабочего с мужиком, сложнейшая комбинация личной, групповой, массовой, общественной и государственной инициативы, поразительное многообразие интеллектуальной жизни. Кто ведет страну? Партия, превратившаяся из партии гражданской войны в партию гражданского мира. Возможны ли кризисы? Возможны. Из-за наших ошибок в основном, нашей негибкости. Как преодолевать? На базе и в обстановке НЭПа. Какой выход из хлебного кризиса предложил Сталин?
Сталин. Я сам изложу свои предложения.
Бухарин. Извините, вашу версию они слышали и изучали миллионы раз. Меня они не слышали ни разу.
Сталин. Их счастье в этом. Ты не парализовал их волю, не развратил сознания, не погасил огонь решимости своей либеральной болтовней. Им еще надо было войну выигрывать. За какое звено мы потянули в 29-м году, который мы по праву назвали годом великого перелома. Мы перешли от вытеснения капиталистических элементов города и деревни экономическими методами к вытеснению этих элементов методами административными и принудительными. Потому что на наших порогах полыхала война, потому что у нас не было времени ждать. Мы разрушили старую деревню, мы обложили мужика данью и заставили его работать на нашу промышленность. А кулака мы вообще ликвидировали как класс, злостных судили, остальных выслали. Мы насадили по всей стране систему колхозов и совхозов как базу социализма в деревне.
Бухарин. Вот именно — насадили. Мужик, который отлично знал, что ему обещал и дал Октябрь, не стерпел, не согласился, и вам пришлось заливать его сопротивление кровью. В итоге вместо гражданского мира по Ленину — полицейщина по Сталину.
Дзержинский. Все, что предлагали нам в 26-м году сделать Зиновьев, Каменев и Троцкий, метод искания ими путей, постановка ими вопроса, откуда взять средства для индустриализации страны, — все тоже клонилось к тому, что надо обобрать мужика.
Сталин. Ты, Дзержинский, не понимаешь. Родились новые поколения, они не видели ни революции, ни гражданской войны. Я дал им перспективу. То, что мы делаем, — это ваша революция, ваша гражданская война, товарищи, сказал я им. Дерзайте! Великий лозунг «Догнать и перегнать», который наш героический рабочий класс наполнил реальным содержанием, родился не в кабинете товарища Сталина. Мы только сформулировали то, что народ осознал.
Бухарин. Но ведь марксистов устраивает не всякий прогресс! Социализм — это не только тонны и метры, плотины и заводы, это прежде всего человек, это отношения между людьми. Если в этих отношениях нет социализма, если нам плевать на человека, то что мы строим?
Сталин. Мы строили и построили великую державу, не считаясь с которой теперь в мире ничего не может произойти.
Бухарин. Какие мы идиоты, почему же тогда мы не пошли за Столыпиным? Он тоже строил великую державу. Не потому ли, что мы хотели другого величия — социалистического? Никто не спорит против индустриализации и преобразования деревни на социалистический лад, это абсолютно необходимо иного пути нет. Весь вопрос в том, как. Вот что нас разделило.
Сталин. Недаром тебя Троцкий называет Колей Балаболкиным. Вы все, лидеры правых, не понимаете наших большевистских темпов развития, не верите в эти темпы и вообще не приемлете ничего такого, что выходит из рамок постепенного развития, из рамок самотека. Ты действительно не диалектик, для тебя категория времени не существует. Мы не будем ждать милостей от истории, мы заставим ее отдать их нам. Иначе нас раздавят