Перемена света.
Сталин. Послушайте, Крупская, я хочу говорить с вами. Как самочувствие Владимира Ильича? Что нового сегодня на этом фронте?
Крупская. Сносно, но не более того.
Сталин. Я послал ему виноград и груши, мне из Тифлиса товарищи привезли. Это очень хороший виноград, осенний.
Крупская. Спасибо.
Сталин. Скажите, Крупская, а вам известно решение Политбюро о больничном режиме Ильича, вас с ним ознакомили?
Крупская. Да, а что такое?
Сталин. На последнем пленуме ЦК обсуждался вопрос о внешней торговле, который страшно волнует нашего больного.
Крупская. Его волнует, что вы, Бухарин и другие цекисты могли совершить такую ошибку.
Сталин. Он направил Троцкому письмо, из которого даже ребенку ясно, что Ильич в курсе всех дел.
Крупская. Ну и что?
Сталин. Кто вам дал право нарушать решения Политбюро?
Крупская. Вы что это, всерьез?
Сталин. Кто дал вам право информировать Ленина о событиях политической жизни? Вы что, не понимаете характер болезни Ильича? Малейшее волнение может кончиться катастрофой. Нельзя играть судьбой партии.
Крупская. Я что-то ничего не понимаю.
Сталин. Не понимаете? Вы думаете, в партии две дисциплины — одна для всех, другая для жены Ленина? Во что превратится партия, если в ней будет две дисциплины — одна для простых, другая для избранных? Я вам прямо говорю: мы этого не потерпим! Как Генеральный секретарь я запрещаю вам говорить с Лениным на политические темы!
Крупская. Да я лучше всякого врача…
Сталин. Не лучше. Нет и не будет ни у кого монополии на Ленина — ни у жен, ни у сестер… Поднимется, встанет на ноги — тогда пожалуйста!
Крупская. Что вы сказали?
Сталин. Иначе я буду вынужден при все моем уважении к вам поставить вас навытяжку перед Контрольной комиссией. И что решит Контрольная комиссия — пусть у вас иллюзий не будет! Здоровье Ленина — это не ваш семейный капитал. Это капитал всей партии.
Крупская. Жене лучше знать…
Сталин. Спать с вождем не значит знать вождя!
Крупская. Да как вы смеете!
Перемена света.
Ленин. Что с тобой, Надя? Ты чем-то взволнована?
Крупская. Нет, нет, просто быстро шла, устала. Полежу немного. (Отходит в сторону, Каменеву.) Лев Борисович!
Каменев. Да, Надежда Константиновна.
Крупская. По поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Владимира Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил себе… по отношению ко мне… грубейшую выходку.
Каменев. Умоляю вас, не волнуйтесь.
Крупская. Я в партии не один день! За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова.
Каменев. Надежда Константиновна…
Крупская. Интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину.
Каменев. Ну конечно, конечно!
Крупская. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача… Я знаю, что его волнует, что нет, и уж, во всяком случае, лучше Сталина!
Каменев. Надежда Константиновна, умоляю, возьмите себя в руки!
Крупская. Я прошу вас оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, от недостойной брани и угроз. В единогласном решении Контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая, и нервы у меня напряжены до крайности!
Каменев. Только умоляю вас ничего не говорить об этом Ильичу. Я все улажу!
Перемена света.
Ленин. Прошло почти три месяца — он уладил?
Крупская. Как ты узнал?
Ленин. Что сказал тебе Сталин?
Крупская. Как ты узнал?
Ленин. Не имеет значения. Что он сказал?
Крупская. Ничего он мне не говорил. Ты что-то перепутал, совсем не так понял.
Ленин. Хорошо. Я стал невольным свидетелем твоего разговора с Маняшей.
Крупская. Утром?
Ленин. Да.
Крупская. И дождался, пока ушла Маняша?
Ленин. Что он тебе сказал?
Крупская. Немедленно ложись в постель. Посмотри на свое лицо…
Ленин. Плевать!
Крупская. Возьми лекарство.
Ленин. К черту лекарство! Что он сказал тебе?
Крупская. Тебе нельзя волноваться, ты сейчас доведешь себя…
Ленин. Немедленно скажи. Я ни секунды не буду терпеть оскорбления, нанесенного жене. Нас уже 40 лет назад предупредили, что русская революция даст людям только одно право — право на бесчестье. Согласимся? Умоемся? Большевик без чести…
Крупская. Хочешь заплатить своей жизнью? Неравноценная плата!
Ленин. У чести нет цены! Что он тебе сказал?
Крупская(понимая, что выхода нет, что от каждого ее отказа возбуждение только нарастает). За письмо Троцкому, которое ты мне продиктовал.
Ленин. Что?
Крупская. Обругал. Но я уже сказала ему, что забыла сказанное.
Ленин. Как обругал?
Крупская(помолчав). Сказал гнусность.
Ленин. Какую?
Крупская. Тебе недостаточно?
Ленин. Дай мне стул… поддержи меня…
Крупская. Володя… Володенька… Володя, это все ерунда, я уже забыла…
Ленин. Дай мне руку…
Крупская. Володя! Володя! Не закрывай глаза!
Ленин. Я сейчас… я сейчас… справлюсь…
Крупская. Я позову врачей!
Ленин. Не смей! Это наше! Ему тут же сообщат… Я сейчас… Я сейчас… я только чуть-чуть полежу… закрою глаза… все плывет и мушки… Сейчас мне станет лучше… Мне надо собраться… еще на одно письмо… Возьми меня за руку… сядь рядом… Если уйду, то на минутку… ты не бойся… Я соберусь… я сейчас продиктую все… все, что надо сказать в подобном случае… (Затихает.)
Перемена света.
Мартов. Владимир Ильич, да плюнь ты на него…
Плеханов. Разговор у нас серьезный, вы нам нужны в своей боевой форме…
Ленин. А я вас внимательно слушаю. И даже даю слово не перебивать.
Плеханов. Владимир Ильич, нет еще той муки, из которой может быть испечен российский социалистический пирог, не готов еще наш мужик к социализму. Пока ваша знаменитая кухарка научится управлять государством, знаете, сколько горшков будет перебито? Нельзя лезть в воду, не умея плавать, утопим мы социалистическую идею.
Ленин(нарочито спокойно). А кто будет просвещать народ, Георгий Валентинович? Кто будет учить его демократизму? Те, кто отлично знают, что политическое просвещение масс — это конец их власти? А если самому народу взять власть и на почве этой власти заняться просвещением и культурой? Нельзя лезть в воду, не умея плавать? Конечно, Георгий Валентинович. Но ведь и нельзя научиться плавать, не залезая в воду.
Мартов. А меня другое волнует: темный, пьяный народ можно держать в повиновении только дубиной. Я даже спрашиваю себя — не встанешь ли ты, никогда не стремившийся к личной власти, всегда и неизменно отказывавшийся от создания вокруг себя эгоцентристского ореола, — не встанешь ли ты во главе террористической ликвидации революционного периода, или же, наоборот, ты окажешься его жертвой? Хорошо, хорошо, я уже почти физически чувствую твою убийственную иронию. Но послушай не меня, послушай своего друга, единомышленника, которого ты так любишь…
Ленин (догадался). Розу? Розу Люксембург? Конечно, «Письма из тюрьмы»? Да с удовольствием! И хотя, когда она вышла на волю, она кое-что передумала, это дела не меняет — как всегда, у Розы глубокое и серьезное предупреждение! Но учти, она человек убежденный, ершистый, не боишься? Роза, прошу вас!
Роза Люксембург. Во-первых, я очень рада, что впервые могу появиться на русской сцене — раньше я была неудобна. Во-вторых, я скажу здесь о том, что мне никогда не пришлось пересматривать, с чем я родилась как социалистка и с чем умру.
Мартов. Роза, чуть ниже, там, где вы говорите о клике.
Роза. Юлий Осипович, я сама решу, что и когда мне говорить. (Ленин тихо смеется.) Большевики, совершив революцию, первыми среди нас стали людьми дела и спасли таким образом честь международного социализма. Слава богу, что они нашли в себе мужество плюнуть на доктринерство своих меньшевиков и наших тупоумных наследников Маркса, лишивших Россию в силу ее отсталости права на пролетарскую революцию. Слава богу, что нашлись, наконец, среди нас люди, всему миру показавшие, что они предпочитают не конгрессы, съезды, доклады и рефераты о революции, а саму революцию!
Ленин. Браво, Роза!
Роза. Конечно, как фанатичную сторонницу демократии, они меня шокировали, но я всегда искала и находила смягчающие обстоятельства. Они были более чем правы, использовав железный кулак для подавления всякого сопротивления, но эти меры не должны были становиться общим правилом на длительное время.
Ленин. Браво, Роза!
Роза. Но, конечно, если политическая жизнь в стране будет задушена…
Мартов. Вот-вот, это место!
Роза(не обращая внимания на Мартова) …Советы тоже не смогут избежать прогрессирующего паралича. Без общих выборов, свободы печати и собраний, свободной борьбы мнений в любом общественном институте жизнь затухает, становится лишь видимостью, и единственным активным элементом этой жизни становится бюрократия. Общественная жизнь постепенно погружается в спячку: управляют всего лишь несколько десятков очень энергичных и вдохновляемых безграничным идеализмом руководящих партийных деятелей. Истинное руководство находится в руках этого десятка руководителей, а рабочая элита время от времени созывается лишь для того, чтобы аплодировать выступлениям вождей и единогласно голосовать за заранее заготовленную резолюцию, таким образом, в сущности, это власть клики: конечно же, их диктатура — это не диктатура пролетариата, а диктатура горстки политиков. С моей точки зрения, диктатура пролетариата — это самая неограниченная и широчайшая демократия. Социализм без политической свободы — не социализм. Без свободы не будет ни политического воспитания масс, ни их полного участия в политической жизни. Свобода только для активных сторонников правительства, только для членов партии, как бы многочисленны они ни были, это