Вадим великолепно понял все, что она хотела ему объяснить, даже развил эту тему, обратив ее внимание на некоторые странности, связанные со встречей с Тархановым, и согласился, что все это – не просто так.
Кроме того, путем осторожных расспросов Ляхов выяснил, что Татьяна ощущает свою непонятную включенность в реалии здешнего мира, и соотнес это с пережитой ею клинической смертью.
Они, мол, с Тархановым пережили шок и контузию от удара «Гнева Аллаха» на границе этого мира с каким-то другим, вот и притянул он их к себе из «нормального» по отношению к нему «будущего». А Татьяна, пусть всего несколько минут проведшая за гранью жизни, прикоснувшись к небытию, отпечатала в нем свою тень, и теперь, совмещаясь или соприкасаясь с нею, тоже определенным образом «расширяет свое сознание».
Нельзя сказать, что Татьяна полностью поняла или приняла его гипотезу, но определенно ей стало легче. Оттого, что не одна она такая и что Ляхов с уверенностью исключил психиатрический диагноз. И прописал лечение, включающее умеренные, но регулярные дозы монастырского ликера «Селект», а также интенсивную личную жизнь, столь часто, как позволят обстоятельства.
Тогда ей все это помогло, по крайней мере, там приступы депрессии не повторялись, и думать о своих проблемах она могла почти спокойно.
Теперь же прежние фобии стали возвращаться. Ей снова то и дело воображалось, будто не живет она свою собственную жизнь, а, бог знает, который раз, без таланта и вдохновения выходит на сцену, чтобы разыграть постылую, навязанную ей роль.
На днях она зазвала к себе Майю, накрыла стол и поделилась с ней сомнениями по поводу собственной подлинности и адекватности.
Ей показалось, что подруга разделяет ее настрой.
Когда Татьяна начала рассказывать о своих ночных не то снах, не то видениях, где она вновь попадает в потусторонний мир и встречается там с неким существом неопределенного облика, но безусловно материальным, которое долго и убедительно что-то ей внушает. Майя особенным образом посерьезнела, помрачнела даже. Похоже, вот-вот она скажет что-то важное, сокровенное, после чего им обеим станет легче, протянется между ними новая и прочная нить.
– Не Шлиман тебе, случаем, снится? Или – чеченец?
– Нет, не они, – Татьяна зябко передернула плечами. Воспоминание об умершем почти у нее на руках Гериеве было неприятным. – Словно бы не человек совсем. И ты знаешь, там, во сне, я все понимаю, соглашаюсь или не соглашаюсь, спорю, прошу о чем-то, и чувствую, что не сон вокруг, а самая подлинная жизнь, а проснувшись, забываю все. Кроме одного только ощущения, что тот говорит все правильно, а я возражаю только из упрямства… И еще, – вдруг решилась сказать Татьяна, хотя только что не собиралась этого делать. – От этого существа исходит что-то такое, ну, понимаешь, мне немедленно хочется, ну, прямо мучительно хочется…
Лицо Майи разгладилось, и она звонко расхохоталась, несколько даже бестактно.
– Трахаться, что ли? Ну, развеселила! А раньше что, никогда таких снов не видела? Неужели? Я так постоянно. Правда, мне все больше мальчики красивые… И почти всегда успешно! Если хоть неделю сплю одна. Самое обычное дело. А у тебя бесформенное нечто, говоришь? Значит, не доспела… Конфликт потребности и долга. Хочешь, книжку принесу «Женская сексопатология». Твой случай там наверняка описан…
Татьяна испытала разочарование. Ханжой она, конечно, не была, слова подруги ее не смутили. Но хотелось ей сегодня услышать нечто другое. Не столь рассудочное, более созвучное ее нынешнему настроению.
– Не о том ты думаешь. А если это все-таки правда? Нет, не это, тут ты, может быть, права, – печально спросила она. – Если случилось все, что случилось, отчего так уж невероятно вообразить, что на самом деле есть существо, которое всеми нами управляет и пытается донести до меня какую-то важную мысль, а я просто не могу ее усвоить?
– Если бы такое существо имело место, оно уж как-нибудь нашло способ до тебя достучаться, – вполне здраво предположила Майя. – Помогло бы или просто заставило запомнить все, что нужно, не так ли? И оно ведь не Бог, правда? Что бы это могло такое быть – не Бог, а всеми нами управляет? Разве что дьявол. А Бог, в свою очередь, тебя защищает и предостерегает. Может, тебе в церковь сходить, духовника себе завести? Многим помогает.
– Беда в том, Майя, что в Бога я как раз не верю. Не сложилось как-то. А вот в материальные, но высшие по отношению к нам существа верю вполне…
– В инопланетян, что ли?
Удивительным образом все, что говорила сейчас Татьяна, Майя не так давно обсуждала с Ляховым. Словно бы не всерьез, в порядке необременительной болтовни они тоже вообразили себе «нечто», ставящее на людях неизвестно какие цели преследующий эксперимент.
Как выразился Ляхов: «Нам неизвестна их «гипотеза исследования», тот априорный вывод, ради подтверждения или опровержения которого все и затеяно. Это может быть все, что угодно. Проверка пределов психологической устойчивости, наличия или отсутствия свободы воли, возможностей непрямого моделирования реальности, посредством скрытого воздействия на отдельно взятого человека.
И это только те задачи, которые я смог придумать, что называется, навскидку, не имея ни одного достоверного факта, пользуясь лишь ничтожной, с иной точки зрения, человеческой фантазией. А, скорее всего, то, о чем мы рассуждаем, лишь исчезающе малая часть некоего грандиозного проекта. И судить о целом мы с тобой имеем не больше возможностей, чем неграмотный крепостной позапрошлого века о работе установки термоядерного синтеза.
– Не обязательно инопланетян. А просто тех, кому мы – как колония микробов в чашке Петри…
Образ показался Майе слишком изощренным для выпускницы провинциального института иностранных языков.
Впрочем, откуда ей знать, какие книги читала Татьяна, в том числе и на иностранных языках? Уже не раз она приоткрывала довольно неожиданные грани своей личности. И, в порядке бреда хотя бы, можно вообразить, что является она главным объектом воздействия тех самых существ. Слабым звеном в их компании. Об этом они с Ляховым тоже посудачили в свое время, опять же для забавы.
Хотя – так ли это? Вадим вполне мог под видом шутки обкатывать на ней свои, вполне серьезные гипотезы.
– Не, ну ты, подруга, и скажешь! Микробы, чашка Петри! Нет уж, я себя плесенью считать не согласна. – Она высоко подняла ногу, повертела ею в воздухе, словно демонстрируя кому-то, а то и сама любуясь. Нога и вправду была красивая. – И пошли они все… – прямым текстом сообщила, куда именно «всем» следует идти. – Давай лучше о мальчиках… И напьемся, всем назло!
Откинувшись в кресле и скрестив ноги на журнальном столике, с бокалом в руке, совершенно как подвыпивший поручик Ржевский, Майя принялась подробно и со вкусом разглагольствовать о собственных победах над мужчинами, демонстративно смакуя физиологические и психологические подробности.
Татьяна и сама была не чужда подобных утех. Со студенческих времен, проведенных в институте, где соотношение парней и девушек равнялось одному к трем, отчего борьба за завоевание и удержание достойного партнера носила ожесточенный характер, в ней почти не было запретных приемов. И зачитанные томики «Кама Сутры» с комментариями на полях, подчас интереснее основного текста, ходили по рукам наравне с конспектами по языкознанию и исторической грамматике.
Но откровенно говорить на эти темы не любила ни раньше, ни теперь.
Возбужденная собственными рассказами, Майя даже намекнула, что неплохо бы позвонить кое-куда (есть у нее на примете несколько приличных мужиков, которым не стыдно отдаться), чтобы перейти от теории к практике.
– А наши пусть потом локти кусают, раз бросают на произвол судьбы собственных баб в самом соку…
Еле-еле Татьяна сумела успокоить подругу и уложить ее спать.
Утром Майя вела себя как ни в чем не бывало, только казалось, что в глубине глаз мелькают у нее лукавые чертики, однако к рискованной теме больше не возвращалась.
Только уже на пороге, чмокнув Татьяну в щечку, не удержалась:
– В общем, не горюй. Я вечером позвоню, а то сама звони. Особенно, если что…
И очень было прозрачно направление ее мысли.
Проницательной, нужно заметить. Потому что ночь Татьяна провела мучительную. Конечно, она выговорилась, и внутреннее давление ослабело до приемлемого уровня, неведомый советчик ее не посетил во сне.
Зато вторая составляющая проблемы разгулялась. Расцвеченные собственным воображением Майины сюжеты до позднего рассвета крутились в полуяви-полусне, ничем не завершаясь.
Встала Татьяна разбитая, с тяжестью в пояснице и в низу живота.
Татьяна принадлежала к тому типу женщин, что могут без особого труда переносить многомесячное воздержание, как это и было в Пятигорске до встречи с Тархановым. Однако если вдруг накрывало, то желание становилось почти непереносимым. И тогда хоть на панель иди, если нет иного выхода.
В прошлой жизни выход обычно находился, потому что поклонников у нее всегда хватало, но сейчас-то все изменилось. Исчезло главное – свобода. Внешняя, потому что внутренних барьеров она не ощущала.
Измена, вызванная голой физиологией, а не душевной склонностью – это не измена. Тут и обсуждать нечего. И отчего бы, в самом деле, не попросить Майю ввести ее в какой-нибудь аристократический дом свиданий, где до утра шумит ежевечерний маскарад. Где падкие до романтических приключений кавалеры и дамы в масках инкогнито ведут любовные интриги и, если сложится, уединяются, не зажигая света. Чтобы навсегда осталось волнующей тайной, с кем довелось приятно (или не очень) провести время.
Татьяна читала в своих журналах весьма подробные и пикантные описания таких домов.
А тут еще Тарханов, позвонив, сообщил, что на неопределенный срок переходит на казарменное положение.
– Не знаю, на неделю, может, а то и больше. Тут у нас такая запарка… Война и много сверх того. Так что ты уж как-нибудь… Не обижайся. Может, вам с Майей куда-нибудь съездить? Она в таком же положении. В Петроград, например, или в Осташков…