Все это он доложил по команде и получил устроивший его ответ.
Глава двадцать пятая
– Так где же выход? – спросил Ляхов после долгого, километров на пятнадцать, молчания.
Теперь машину вел двойник, а сам он успел трижды приложиться к фляжке, перекурить. В голове была полная каша.
А Вадим спокойно держал на спидометре 50 миль, когда нужно, маневрировал, не глядя, переключал передачи длинным изогнутым рычагом, а ведь вряд ли ему раньше приходилось управлять именно такими, примитивными и древними устройствами, раз здешняя техника отстала в своем уровне на добрые полвека.
Не знал Ляхов, что многие парни даже семидесятых годов того времени успели поездить на остатках трофейной и ленд-лизовской техники Второй мировой, в огромных количествах осевшей по градам и весям, поддерживаемой на ходу народными умельцами. А она как раз и соответствовала эксплуатационно и конструктивно местным передовым образцам.
Похоже, его ничего не волновало. Ни забитое брошенными автомобилями приморское шоссе, ни судьбы Вселенной.
– Зачем тебе выход? – спросил Вадим. – Я ведь тебя провоцировал, хотел посмотреть, поддашься или нет. Слабоваты вы, ребята. Я один с автоматом легко прошел бы через всю вашу Польшу. От Белостока до Познани. Просто прошел бы, и все. Не видели вы настоящего!
В истории вашего двадцатого века нет ничего страшнее Цусимы и Самсоновской катастрофы. А Таллинский переход, где погибло в двадцать раз больше людей и кораблей! А как за полгода сгорает в боях пятимиллионная кадровая армия, а в следующие три года запасники завоевывают Европу! Корейской войны не видели, Будапешта, Афгана, Чечни. А Большой террор!
Дети вы, счастливые дети судьбы.
Правда, неправда, все, что я тебе сказал – какая разница? Вот хочешь, я прямо сейчас могу исчезнуть? Ничем более твою совесть не отягощая. А мои слова у тебя в памяти останутся. И сам ты останешься, как на разминированном минном поле. Вроде и чисто, а вдруг – нет? Шагнешь, а там – она! Согласись, очень неприятно ты себя сейчас чувствуешь?
– А зачем тебе это знать? – ответил Ляхов. – Приятно, неприятно, тебе-то что? Конечно, вещи ты действительно страшные вспоминаешь. Как жить с такими воспоминаниями?
– Незачем, – охотно согласился Вадим. – Уж настолько незачем… Свободно могу сейчас выйти из машины, и ты останешься в полном праве. Единоначальником. Все в твоих руках. Ноль проблем. Живи и радуйся. А я кого-нибудь другого найду. Желающих хватит.
Ляхов узнавал себя. Он тоже умел так разговаривать, только – с посторонними. Под настроение и когда диктовала ситуация. Теперь точно так же поговорили с ним. Свободно можно ответить – «ну и катись, без тебя разберусь!», но отчего-то не получается.
Опять же, по себе известно, просто так такими словами не бросаются.
Значит, в них есть высший смысл. И стоит смирить гордость, не жечь мосты и не рубить канаты.
Давай лучше пиджачком прикинемся.
– Напрасно ты так, – сказал он примирительно. – Если уж нам с тобой ссориться, так это шизофрения в чистом виде. Я ведь просто разобраться хочу. Как там один философ писал: «Принимать решения следует со знанием дела». Кое-что ты мне объяснил, но не все. Допустим, тебе тоже рассказали не всю правду. А ты вообразил, что всю! Сделаешь ты… – заметил, что Вадим непроизвольно дернул щекой. – Ладно, не ты, мы с тобой сделаем. То, что от нас хотят, а окажется – для чужого дяди каштан из огня вытащили. И обратного хода уже не будет. Это ведь очень обидно. Более того, Достоевский, кажется, в дневнике писал, что нет более мерзкого чувства, чем осознание напрасно сделанной подлости…
– Да в чем же подлость, не понимаю. – Вадим, видимо чувствуя, что в главном победил, очевидным образом расслабился. Помягчел лицом и тоном.
– Предадим мы то ли одну, то ли другую реальность, и без всякой пользы. Потому что на самом деле игры тут совсем другие, и в их правила нас с тобой не посвящают.
– Слышь, братец, ерунду ты несешь. Абсолютную. Одновременно согласился уже (ведь так?), что мы с тобой – ключевые фигуры на доске, то есть принял все, мною сказанное, за истину, и тут же пытаешься достоверность предложенных обстоятельств опровергнуть. Глупо. Если теория моих хранителей ложна, наплюй, забудь, живи как жил, поступай как знаешь.
Если она верна в своей основе – ты, в силу собственной неинформированности, никакой рациональной контрстратегии выработать все равно не можешь. Так что?
– В философии это называется антиномией, неустранимым противоречием между равно достоверными или недостоверными утверждениями.
– И как из них выходят?
– Есть мнение, что в таком случае нужно выбирать, руководствуясь не логикой, а этикой.
– Тогда осталось выяснить, какая этика применима в данном конкретном случае.
Погода, как говорят в России, разгулялась. К территории бывшего Израиля это тоже применимо. Утренний туман рассеялся, небо стало ярко-синим, солнце сверкало на легкой морской зыби миллионами отражений. Хотелось махнуть рукой на все, подъехать к берегу, искупаться, не обращая внимания на то, что уже кончался октябрь.
Но – воздержались. Только опустили брезентовый тент, они оба любили ездить в открытом автомобиле. И не суть важно, что не шикарный кабриолет у них сейчас, а армейский джип с жесткими, обтянутыми потертым дерматином сиденьями.
На воротах российской военно-морской базы отчетливо видна была нанесенная чем-то черным, художественным углем, что ли, надпись.
«Ляхов, жду вас в 14.00 там, где виделись в последний раз. Шлиман».
И – сегодняшняя дата. Написано по-немецки, естественно.
Что интересно, двойник немецкого не знал. Спросил, о чем это тут. Хотя общий смысл он, конечно, не мог не уловить. Две фамилии, время, число. А в целом, конечно, «Их варт зи дорт хабен вир yнc лестес маль гезейн» звучит достаточно загадочно для непосвященного.
– О том, что мир продолжает подкидывать нам свои сюрпризы. Господин некробионт Шлиман назначил нам встречу. В известном месте. Знаешь, я начинаю верить тебе все больше и больше. Написано сегодня, с учетом времени, необходимого, чтобы добраться сюда из Тель-Авива. Значит, когда мы выезжали, он уже знал об этом.
– Розенцвейг мог сообщить…
– Это – вряд ли. Тут иное. Ну, встретимся, уточним.
Они дошли по аллее до самых ворот, ведущих на катерный пирс, присели на скамейку в тени развесистых туй, откуда видны были рубки и мачты кораблей. Где-то среди них затерялся и «Статный», катер, на котором Ляхов постигал азы мореходного искусства. Стало немного грустно. Сходить посмотреть, что ли?
– Что тут у нас, – посмотрел он на часы. – Без пятнадцати. Ну, подождем. Будешь? – протянул он напарнику фляжку.
– А чего ж? Красивые кораблики, – указал он рукой. – Антиквариат. У нас таких и в музеях не осталось.
Ляхов ничего не ответил, нежась на солнце. Сто граммов хорошего коньяка как раз то, что нужно, чтобы, оставаясь трезвым, ощутить прелесть жизни. Какой бы она ни была на самом деле.
Шлиман появился секунда в секунду. Посмертное существование никак не повлияло на приобретенную в германских университетах пунктуальность.
Да, впрочем, покойником он сейчас совершенно не выглядел. Вполне респектабельный господин, сменивший, кстати, армейский мундир на штатский костюм. Неужели для него это существенно, или таким образом он просто выражает уважение гостям?
Поздоровались, обойдясь без рукопожатий. Как-то так само получилось.
– Рад, что у вас все обошлось благополучно, – сказал Шлиман, присаживаясь рядом. Присутствие двойника его не смутило, точнее сказать, он Вадима как бы проигнорировал. Скользнул один раз взглядом, и все.
– Взаимно. Как у вас с питанием? Проблем не возникает?
– Отнюдь нет. Скажу больше – с тех пор оно мне больше не требовалось. Видимо, пища нужна была только для первичной инициации. Теперь – обходимся.
– Если можно, Микаэль, говорите, пожалуйста, по-английски. Мой товарищ немецкого не знает.
Шлиман тут же перешел на английский.
– Того, что вы мне оставили, хватает, чтобы вводить в строй новоприбывших. Да и еще один источник у нас есть. Не бедствуем.
Из слов Шлимана Ляхов мгновенно сделал вывод, что число некробионтов за время его отсутствия выросло не слишком. Раз им до сих пор хватает сотни килограммов мяса и гемостатической губки. Это подтверждает теорию нелинейности процесса. Далеко не все умирающие попадали в этот загробный мир. И, следовательно, капитан не слишком далеко продвинулся в работе по созданию собственного «государства».
Однако говорить об этом он сейчас не стал. Просто поинтересовался, каким образом Шлиман узнал об их прибытии и что вынудило его столь срочно назначить встречу.
– Вы так были уверены, что я немедленно помчусь именно сюда?
– Уверен – не совсем тот термин. Я просто знал это.
– Телепатия?
– Техника. Мы ведь тут времени зря не теряли. Нашлось несколько специалистов, в Хайфском технологическом – подходящее оборудование. Когда знаешь, что искать, работа идет быстрее. Сейчас мы умеем мгновенно фиксировать любые возмущения хронополя на границе, пеленговать точки пробоев и местонахождение проникших к нам живых. Вы прилетели – и я об этом сразу узнал. Вы поехали сюда – я имел время подготовиться.
– Но как вы определили, что еду именно я?
– Детский вопрос. Кто же еще? Все пробои осуществляются только с российской территории, значит, хроногенератор остается вашей монополией. От вас, конечно, мог появиться кто-то другой, не вы, сейчас вот прибыли сразу пятнадцать человек, но о месте встречи я договаривался только с вами. В крайнем случае, если не вы лично поехали по первому шоссе, то ваше доверенное лицо. Вы – здесь, значит, моя логика по-прежнему остается в нашем общем поле.
Возразить было нечего.
– Вас не насторожило, что – целых пятнадцать? Не восприняли это как вторжение?
– Не смешите меня, Вадим. Любое