ячески пытается сделать так, чтобы у нас завязался разговор. Забавно, что эта мамашка — единственный человек в городе, который не знает, что я для ее дочери никакого интереса не представляю, поскольку у меня нет ни влагалища, ни титек.
Мамин старший брат, дядя Стэн, прибыл с очередной спутницей, престарелой проституткой Триш. Дама похожа на трансвестита и красится соответственно: увеличивает помадой губы и карандашом глаза. Стэн всю жизнь прослужил в апелляционном суде и был сорок лет женат на тете Эстер (спорим, у всех всегда есть тетя Эстер?) — женщине крупной и плоской как доска. Когда Эстер умерла от эмфиземы легких, Стэн выждал недели две или сколько он там счел подобающим и начал без зазрения совести спать со всеми желающими вдовами в своем пенсионерском поселке на Майами-Бич. Сейчас ему под восемьдесят, но и в этом возрасте земные радости ему не чужды: он по-прежнему водит машину и регулярно трахается. Я в этом уверен, потому что в любом разговоре он виртуозно выруливает на тему секса.
Кроме того, дядя Стэн первостатейный пердун, а поскольку приехал он уже довольно давно, воздух в помещении изрядно испорчен. Остальные гости морщатся и вертят головами, ища источник зловония, некоторые даже спешат убраться восвояси, но в основном люди слишком тактичны и переносят эту пытку молча.
Все — но не Филипп.
— Господи, дядя Стэн! — восклицает он. — Ты прямо садист. Сам-то ты как свои ароматы переносишь? Или привык?
— Это я кофе в самолете перепил, — поясняет старик.
— Кроме того, он сейчас на диете, ему можно только клетчатку. В сочетании с кофе — взрывоопасно, — поясняет Триш и подхихикивает. А женщинам с определенного возраста хихикать вообще противопоказано.
— Триш у меня медсестра, — гордо сообщает Стэн.
— Это в прошлом, — говорит Триш. — Я на пенсии.
— Но халатик носить умеет. — Дядя Стэн подмигивает и легонько лягает меня носком ботинка. — Намек понял?
— Стэн! — произносит Триш, но не скажу, что она слишком смутилась. Стэн пожимает плечами и тут же наклоняется вперед, чтобы выпустить очередную порцию смертоносных газов.
— Господи помилуй, — шипит Венди себе под нос.
Пол возвращается из магазина, но вместо того чтобы скрючиться, как подобает, на стульчике и дальше сидеть шиву, он целеустремленно пробирается через толпу в прихожей к и уходит наверх — по всей видимости, проверить, как там Элис.
— Да-а, ему, выходит, все можно? — капризно и обиженно, точно десятилетний ребенок, говорит Филипп.
Кто-то задает матери вопрос на любимую тему: приучение детей к горшку. В комнате тут же воцаряется почтительная тишина, и мать принимается вещать. Она в этом деликатном деле признанный эксперт, и дети ее друзей постоянно обращаются к ней за советами — кто по электронной почте, кто по телефону — по мере подрастания очередных детишек. В ее знаменитой книге есть целая глава, длинная и известная даже отдельно от книги, где популярно объясняются психологические причины каканья в штаны. Она подробненько описывает, как она приучала к горшку каждого из своих детей — поименно! — какие ошибки совершала, какие курьезы случались на этом трудном пути, причем все случаи дефекации изложены так натуралистично, что читать о них можно, только зажавши нос. Вообще вся мамина книга создавалась на основе ее материнского опыта, и четверо ее детей — вполне конкретные герои этого шедевра. Две страницы посвящены не опустившемуся в мошонку яичку Пола, большой раздел — долго не развивавшейся груди Венди, целая глава — тому, как я писался по ночам до шести лет и как мама в конце концов с этой проблемой справилась. Помню, все мое сознательное детство я крал в местном книжном магазине экземпляры маминой книжки и засовывал их в мусорные контейнеры за вокзалом Гетти. Так я пытался скрыть книгу от одноклассников. Но они ее все-таки обнаружили, классе в шестом. И тут началось! Зато в тот год я научился драться.
Голос у матери становится все тверже, все громче, она превращается в заправского лектора: артикулирует, жестикулирует, время от времени отпускает шуточки, которые все ее друзья наверняка знают наизусть, но прилежно смеются, поскольку женщина в трауре и обижать ее нельзя. Итак, мать бойко забавляет кучу гостей своими мудрыми изречениями о том, как писают и какают цветы жизни, и вдруг в ее монолог вторгается посторонний звук. Его слышат все, поскольку в гостиной стоит благоговейная тишина. Поначалу звук невнятен, вроде шипения микрофона и частого дыхания, но потом через детский монитор, который Венди установила в холле для связи с Сереной, доносится голос Элис. И говорит Элис буквально следующее:
— Ты готов? Стоит?
Снова сопение, глухое постанывание и снова голос Элис:
— Войди в меня, скорее.
Недолгая тишина. Потом опять стоны Элис — все короче, все выше регистром — пыхтение Пола: они приступили к делу всерьез. Наши гости, а их сейчас человек двадцать, онемели-окаменели-одеревенели. Глаза у них становятся все квадратнее. Мать умолкает и поворачивается к монитору.
— Сильнее! — кричит Элис. — Еще сильнее!
— Тише ты, — выдыхает запыхавшийся Пол.
— Ну же, милый! Кончай в меня! Кончай!
— Элис-то у нас разговорчивая, — замечает Филипп. — Приятная неожиданность.
— Я днем клала Серену спать как раз в той комнате, — оправдываясь перед присутствующими, говорит Венди. — Видно, забыла отключить монитор. Это мой ляп.
Филипп откидывается на спинку стула, и рот его растягивается до ушей.
— Может, я и плохиш, но мне нравится.
— Помилуйте, господа, — строго говорит мама. — Это всего лишь секс. Всем вам доводилось этим заниматься. А некоторым — предстоит не далее как сегодня. Через пару часов.
— Мне — так точно. — Дядя Стэн лягает меня и ухмыляется. Блудливый старикашка.
В гостиной стоит абсолютная тишина. Нарушает ее все нарастающее рычание Пола и постанывания Элис с бесконечным: Давай же! Давай!
— Мужики в нашей семье выносливые, мы любим длинные дистанции, — поясняет присутствующим Филипп. — Возможно, трансляция слегка затянется.
Откуда ни возьмись в холле появляется Линда и, выдернув из розетки вилку монитора, говорит:
— Извините, друзья.
Интересно, за что она извинилась? За то, что нам довелось подслушать, или за то, что обломала удовольствие?
— У Элис сейчас как раз овуляция, — поясняет мать.
Несколько женщин понимающе кивают, а их мужья тупо лыбятся и пялятся в потолок. Постепенно в гостиной возобновляется тихое гудение, словно, урча, заводится машина общей беседы. Но вскоре появляется Пол. Не успевает он усесться на стульчик, все снова умолкают и стыдливо отводят глаза. Но это у них не очень-то получается — все норовят искоса посмотреть на Пола. Он непонимающе озирается. Переводит взгляд на свою рубашку. Проверяет ширинку.
— Что такое? — спрашивает он, глядя на меня. — Что происходит?
Но я не успеваю ответить, потому что встает дядя Стэн и начинает аплодировать. Его огромные, шишковатые ладони расходятся и снова сходятся — немощно, по-стариковски. Позвякивают, ударяясь друг об друга, кольца. Но все-таки это настоящая овация.
— Садись скорее, старина, — советует мама. — А то упадешь.
Пол снова оглядывает присутствующих и, пожав плечами, наклоняется ко мне с вопросом:
— Опять кто-то пукнул?
Глава 27
Пенни появляется, когда остальные гости уже в основном разошлись.
— Привет, — говорит она и усаживается на белый стул прямо передо мной. На ней черный сарафан и сандалии. Голые натренированные ноги фигуристки завораживающе скрещены прямо на уровне моих глаз. — Я никогда раньше не была на… шиве, — говорит она. — Я не знаю, как себя вести.
— Ты замечательно справляешься, — отвечаю я.
— Когда я входила в дом, какой-то старый извращенец ущипнул меня за задницу.
— Это дядя Стэн. Он безобидный.
— Безобидный? Это ты моей заднице расскажи! Он из нее чуть кусок не вырвал.
— Здравствуй, дорогая, — обращается к Пенни мама.
— Добрый вечер, миссис Фоксман. Я очень вам сочувствую. Уход Морта — такая потеря…
— Спасибо, Пенни. Он тебя очень любил.
— Он был таким хорошим человеком. Мы… кто работает в магазине… мы все грустим. Нам будет его не хватать.
— Спасибо, что зашла к нам.
— Уж простите, что так поздно. Но, сами знаете, мы летом закрываемся только в девять.
— Отец никому, кроме Пенни, не доверял закрывать магазин и включать сигнализацию, — говорит Пол.
— Это дело нехитрое. — Пенни краснеет. Тут она замечает Венди. — Господи, Венди! Я тебя не узнала!
— Это потому, что я, в отличие от тебя, старею сообразно возрасту. А ты, нахалка, вовсе не стареешь. Тебе небось до сих пор алкоголь без документов не продают.
— Ну, это ты загнула. — Пенни явно неуютно от строгого досмотра моей сестрицы.
— Господи, как ты умудряешься? — Венди качает головой. — Размерчик-то не больше второго, да?
Гости разошлись все до единого, в доме тихо. Мы с Пенни сидим в темноте на бортике бассейна, свесив ноги в воду. Единственное освещение — два подводных фонаря, поэтому мы видим только легкий парок, который поднимается от подогретой воды.
— Ну, ты как? — спрашивает она.
— Да неплохо все. Только семейки многовато. После такого избытка общения нам придется год друг от друга отдыхать.
Она кивает и, вытянув мысок, выписывает на воде круги.
— Я живу совсем рядом с родителями — на соседней улице. У моей мамы упало зрение, дегенерация желтого пятна. Она уже не может водить машину. Так что по вторникам я вожу ее в магазин. И еще ужинаю у них каждое воскресенье.
— Значит, все неплохо?
Она пожимает плечами:
— Может, и неплохо. Если лекарства правильно подобрать… Черт, ну и духота.
— Ага. Не продохнуть, всю неделю. Пекло, как в преисподней.