Яну Ракоснику захотелось даже поаплодировать Каплиржу. Но конечно же, не здесь, не сейчас!
Закончив, оратор присоединился к остальным. Гавелка благодарно пожал ему руку выше кисти. Каплирж улыбался. В его извиняющейся улыбке таились слова: то, что я только что произнес у гроба, было не безукоризненно, но поверьте, вполне искренне…
Коллектив учителей, посовещавшись, направился выразить соболезнование членам семьи усопшего. Опухшую от слез вдову поддерживали с двух сторон сыновья. Коллектив всем по очереди пожал руку.
На улице ярко светило солнце, землю покрывала опавшая яркая листва.
Мужчины шарили в карманах в поисках сигарет, Анечка Бржизова все еще утирала слезы, инспектор Гладил прощался у распахнутой дверцы «волги» с директором Яном Ракосником и его супругой. Легкий ветерок уносил слова, и нельзя было разобрать, о чем они говорят. Когда бежевая «волга» уехала, супруги Ракосниковы вернулись к автобусу, который подошел к площадке перед крематорием.
Милош Лекса, отшвырнув окурок на землю, собирался уже забраться в автобус. Большинство женщин заняли свои места. Он видел, что Каплирж задержал на минуту директора, извинившись перед его женой, и та кивнула с понимающей улыбкой (все еще хороша!). Каплирж отвел Ракосника в сторону и сказал не слишком громко, но так, что Милош услыхал:
— Если тебе потребуется помощь, Гонзик, теперь, когда Фаноуша с нами больше нет, скажи, и я сделаю все, что смогу.
— Благодарю тебя, Йозеф! — Директор, заикаясь от удивления, пожал протянутую руку. И поскорее влез в автобус.
— Фью-ююю!.. — присвистнул Лекса громко и прикинул, что может стать свидетелем прелюбопытной драчки за освободившееся место заместителя директора.
Как известно, кроме всех прочих падежей, существует, увы, еще и «урвательный», и теперь кто-нибудь непременно станет склонять местоимение «я» или «мне» в этом самом «урвательном»! Главное теперь — урвать!
О преемнике Франтишека Еглика Лекса размышлял еще в автобусе. Он задержался, и единственное место, оставшееся свободным, оказалось рядом с Адамцевой. Хорошо, что ему надо не более трети сиденья. Лекса уселся — не слишком, правда, удобно, — оглядел присутствующих и принялся прикидывать, кто же из них может быть претендентом? Первым изъял себя. Иногда он сравнивал себя с крынкой молока. Белый, как первозданный снег, но сверху — пенка. Итак, кто следующий? Прскавец. Человек твердого характера, но грубиян. Следует, однако, признать, что, если б у кормила школы вместе с Ракоской встал Прскавец, то хоть и остался бы прежний бордель, но все-таки было бы повеселее. Гавелка. Робок и невыразителен. Нуль без палочки. Серая старательная посредственность. Губерт Влах — об этом не может быть и речи! Его грехи не забыты. Бенда? Нет. Этот хоть и мировой мужик, но, увы, не личность. А заместитель директора должен быть в определенном смысле величина! А вы как думали?
Женщины. Или слишком молоды, или тупые бабы. Разве что Андула Бржизова или Пудилка. Но ни одна из них не захочет маяться с бумажками. Камилек в счет не идет.
Итак?.. Все шансы у Каплиржа. У этого заслуги, каких я не добьюсь и в семьдесят, умеет и речь держать. Только что мы были этому свидетелями. Успехи его преподавательской деятельности часто ставятся более молодым коллегам в пример.
Сто против одного: замом будет Каплирж! Или кто-нибудь со стороны?!
Острый локоть уперся в его ребра. Повернув голову, он увидал, что Адамцева сует ему какую-то раскрытую книжечку с картинками.
— У тебя есть водительские права? — спросила она и, когда Лекса ответил утвердительно, ткнув пальцем в цветную схему перекрестка, произнесла: — Тогда скажи, кто из этих психов имеет преимущество в езде? Я уже троих сшибла насмерть. Теоретически, конечно.
Милош Лекса наклонился над брошюркой.
— Пахнет жареным! — Либуше Лиеманова мотнула головой в сторону директорских дверей. — Инспектор роно торчит там уже добрых полчаса. Я из своего класса видела, как он примчался.
Эва Мокра перевернула газету и, погрузившись в какой-то репортаж, заметила:
— Все уже давным-давно решено, уважаемые коллеги!
— Думаешь? — засомневался Бенда и разложил на столе салфетку с обедом. В школьную столовую он не ходил принципиально. — Это вам не фигли-мигли — решить, кто будет после Еглика…
Прскавец надел очки, достал из ящика маленькую отверточку и принялся ковыряться в испорченном секундомере.
— Разговоров-то, разговоров — подумаешь, дело!
— Но ведь, как ни говори, все-таки должность! — заметила Власта Пудилова. Она тоже не выносила школьного питания и регулярно таскала из дому то ломтик ветчины, то сыр, то крутое яйцо. — Да кроме того, на две сотки больше.
— Да кроме того, на тот свет без пересадки от переутомления! — задумчиво промолвил Прскавец.
Пудилова собралась было возразить, но дверь раскрылась, в учительскую вошел директор Ян Ракосник и сказал, обращаясь к Гавелке:
— Зайди ко мне, товарищ Гавелка! — и, дождавшись, когда тот войдет, тихо притворил за собой дверь.
Все, кроме Прскавца, уставились на белый прямоугольник дверей, за которым исчез их коллега.
— Ясненько. Местечко зама получил Гавелка! — воскликнула Кутнаерова и впилась зубами в желтое яблоко, аппетитно хрустя сочной мякотью.
— Не думаю!.. — неуверенно произнес Каплирж и, взяв связку ключей, коробку с цветными мелками и деревянный треугольник, покинул учительскую.
— Гавелка? — размышляла вслух Пудилова. — Навряд ли. Хотя бы из-за дочери… Нет, не назначат.
Губерт Влах достал с полки тяжелый том словаря, нашел букву «Э», проехался пальцем по странице и остановился на слове «эвкалипт».
— Я считала, — Геленка вместе со стулом повернулась к нему, — что назначат вас!
Губерт оторвал взгляд от книги и весело засмеялся.
— Меня?.. Да ты что? — Она говорила ему «вы», а он ей, по праву старшего, «ты».
— У вас опыт. Высшее образование. Скажите, почему вы преподаете не в гимназии?
Губерт захлопнул словарь с таким шумом, будто с чердака грохнулся мешок ячменя, поставил книгу обратно на полку и, покидая учительскую, сказал в наступившей вдруг тишине:
— Потому что это зависит, увы, не только от моего желания!
Когда он исчез за дверью, Кутнаерова, перегнувшись через стол к Геленке, шепнула:
— Ну и угораздило же тебя ляпнуть!..
На столике возле окна зазвенел телефон. Бенда направился к нему, но, прежде чем снять трубку, вступился за молодую учительницу:
— Геленка ничего не знает, Божена. Алло! Школа!.. — сказал он. С минуту слушал, а потом крикнул Марешовой: — Тебя, Дана! — и держал в руке трубку, пока Дана не подбежала к столику.
Звонила свекровь. В магазин на площади завезли прекрасные зимние шубки. Пусть Дана купит маленькому Павлику, зима на носу, там за ними драка.
— Ты, Дана, забеги туда сразу же после обеда! Качество отличное и недорого, слышишь?..
— Да, — ответила Дана, — но я не могу купить, бабуля!
— Это еще почему? — удивились на другом конце провода. — У тебя после обеда занятия?
— Нет… У меня нет денег.
Свекровь вздохнула.
— Не пойму: и куда это вы, молодые, деньги деваете? Зарабатываешь ты прилично, тебе недавно прибавили. Я в газете читала, что учителям прибавили зарплату! У Павла — стипендия…
Дана в ярости швырнула трубку.
— Чертова баба!.. — облегчила она душеньку и, вся красная, вернулась на место.
— Что случилось?.. — спросила Лиеманова.
— Свекруха!.. — только и сказала Дана, и всем стало ясно, почему у нее изменился цвет лица. Дана собрала тетради и молча ринулась из учительской в свой класс. Это надо же! Ну и нахальство — говорить мне такое! Будто я без ее нудежа не целуюсь с каждой кронкой! Конечно, мне бы хватало и еще оставалось, особенно сейчас, когда учителям прибавили! Это ее сыночку Павлу нужно умерить свои аппетиты. Одна только магнитофонная лента стоит кучу денег! А на той неделе он купил целых две. Упросил Дану взять в кредит новую стереоустановку! Она согласилась и в тот же день отправилась за чеком в сберкассу. И теперь у нее из зарплаты выдирают каждый месяц по две сотни! Зато колонки, что Павел оборудовал в квартире, не у каждого найдешь! У Павла — вид как у мальчишки, которому мамочка положила под рождественскую елочку новенький автомобильчик. Ладно! Но во всем остальном мог быть и поскромнее. Например, не есть сладкого. Дане не позволяется готовить ни дрожжевые кнедлики, ни шарлотку, ни блинчики, а печет она, только если остается с сыном вдвоем. Павел, видите ли, не ест риса, кнедликов. Что и говорить — капризный супруг.
Павел…
Почему, собственно, Дана живет с этим взрослым ребенком? Их свел странный случай. Когда Дана еще училась в институте на последнем курсе, за два дня до экзамена по дидактике ее вдруг пронзила острая боль в области аппендикса. Девчонки, что жили с ней в общежитии, посоветовали прикладывать мокрое полотенце. Боль немного утихла, но ночью пришлось вызывать неотложку. Врач, к счастью приехавший очень быстро, велел немедленно везти ее в больницу. Дану осторожно положили на белый топчан в углу кабинета. Так она и лежала, пока не пришел дежурный врач и с ним высокий черноволосый юноша, тоже одетый в белый халат. Старший велел ей раздеться. У молодого врача глаза были зеленые, с мелкими точечками вокруг зрачка. Дана разделась, главный велел молодому коллеге ее осмотреть. Тот, осматривая, старался не причинить боли. Да, действительно, острый приступ аппендицита, немедленно на стол!
Дана проснулась после наркоза лишь на другой день утром. Она лежала одна в послеоперационной палате, вторая койка пустовала, она вновь погрузилась в полусон, потом вошел черноволосый врач с пестрыми, словно спинка форели, глазами. Дана очнулась и попыталась улыбнуться. У доктора в руках была папка с какими-то бумагами, он сел рядом на свободную койку и спросил:
— Как вы себя чувствуете?
— Уже хорошо, пан доктор.
Черноволосый улыбнулся, блеснули два ряда белоснежных зубов.