Когда взволнованный Станя, с нетерпением ожидавший ее возвращения из школы, сообщил, какая беда стряслась с Миладой, Пудилова, в долю секунды прикинув, что все ее старания, приготовления и беготня пошли прахом, тем не менее заявила:
— Можешь только радоваться!
Станя долго непонимающе смотрел на нее. Мать прошла мимо, не сказав больше ни слова, предоставив ему самому обдумывать судьбу, свою и Милады. Наконец-то у него развязаны руки! Через несколько дней Милада, конечно, оправится, но день свадьбы теперь можно будет перенести по состоянию ее здоровья! Все поймут. Приглашения на свадьбу будут сожжены, какое счастье, что их еще не разослали! Кольца Станя уберет, все равно за них платил он, а не Милада, Власта извинится перед теми, кого пригласила заранее, для любопытствующих — тех, кто станет справляться о новом дне свадьбы, — ответ готов: будет видно! Это звучит достаточно неопределенно, все зависит от состояния здоровья Милады! Так по крайней мере будут говорить Власта Пудилова и Станя.
— Почему, мама? — Он шел следом за ней до передней.
— Сам когда-нибудь поймешь! — сказала она примирительно и стала раздеваться.
— Ну, поздравляем тебя, Мила! Желаем здоровья и счастья!
— А это тебе на память от нас! — И Гавелка вручил Адамцевой аккуратненький сверточек.
Все выстроились вдоль стен учительской — в руке у каждого бокал с вином, — готовые выпить за здоровье и успехи Адамцевой в день ее пятидесятилетия.
— Ну!.. — припечатал один из коллег поцелуйчик на ее щеке. — От имени всех!
Подходили и поздравляли. Была среда, уроки уже закончились, решили задержаться на часок, чтобы отметить торжественный юбилей.
Адамцева благодарила и угощала тортом и бутербродами. Лекса с Камилом навалились на еду, словно голодали не меньше недели. Они отхватили еще по куску домашнего торта, и Камил с полной тарелкой уселся рядом с Геленкой.
— Нет, нет, я недавно обедала! Что будет с моей фигурой! — отказывалась Геленка.
— Ну возьми хоть торта!
— Не хочу, правда…
Левой рукой Камил обнял Геленку за шею, привлек к себе — на него пахнуло духами «Hélène Rubinstein», «ах какая блузочка с абстрактным рисунком!» — второй рукой взял бутерброд с салатом из омаров, силой заставил ее откусить кусочек и с неохотой отпустил руку. О господи, ну и женщина! Такая не оттает даже в Африке!
Все расселись вокруг стола. Адамцева, слегка раскрасневшись, сидела между директором и его замом.
Неожиданное внимание коллег вывело ее из обычного равновесия. Счастье еще, что она догадалась сегодня принарядиться. Темное платье хоть немного, но скрывает бесформенную фигуру. «Посмотри-ка, что тебе подарили товарищи!» Скинулись по двадцатке. Сейчас, после рождества, это накладно. Две недели назад собирали на венок для Златко. Дана снова влезла в конверт с ребячьими сокровищами. Восемнадцатого получка. Она тут же все вернет.
Адамцева медленно развязала узелки тонкого шпагата, которым был завязан сверток, и достала оттуда фен.
— Какая прелесть… — ахнула она, чтобы доставить окружающим удовольствие.
— Теперь, Мила, ты у нас будешь настоящая секс-бомба! — заорал Прскавец и придвинул поближе к себе бутылку красного вина. — Я просто не ручаюсь за себя!
Адамцева положила электроприборчик перед собой и, оглядев окружающих, заявила растроганно:
— Большое, большое вам всем спасибо!
Все умолкли, уставившись на взволнованную юбиляршу. «В общем-то, Адамцева неплохой человек, — рассуждали они. — Разве что немного наивная».
— Значит, выбор мы сделали правильный, — сказал Бенда и удовлетворенно улыбнулся. — Это Анечкина идея! — Он кивнул в сторону Бржизовой.
— Сейчас после рождества в магазинах хоть шаром покати, счастье, что у нее в «Электре» оказался блат. Однажды, — Бенда уже обращался скорее к остальным, чем к имениннице, — в нашей роте справляли именины диктора Враны, командир от имени всех решил сделать ему хороший подарок. Он собрал офицеров и предложил написать на листочках, что они хотели бы — как командиры — ему подарить. И представьте — офицеры все, как один, написали одно и то же!
— Дерьмо! — деловито объявил Прскавец.
— Ну, ну… — укоризненно оборвал его директор Ракосник, нахмурившись.
— Нет, не то, что ты думаешь, но… — Бенда собирался закончить свой рассказ о тех давних временах, когда он служил в армии.
— Добрый день! — В учительскую вошел школьный сторож Поливка. В руках он держал букет прекрасных алых гвоздик. За ним шла его жена. Они тоже пришли поздравить Адамцеву. Адамцева пожала им руки, предложила вина, бутербродов и торта. Поливка, жуя, разглагольствовал о том, что, когда бабам стукнет пятьдесят, то охотникам должны выдавать разрешение на их отстрел…
— Нет, можно уже с тридцати, Богоуш! — соглашаясь с его мнением, крикнул ему Прскавец. О том, как проходили именины в Вышних Ружбахах, все забыли.
Дагмар Влахова надела вечернее платье и стала вертеться перед зеркалом. Платье было смелое, но, к счастью, она без всякой натяжки и комплексов могла себе это позволить. Декольте, обнажая плечи и спину, заканчивалось бантом из той же ткани, который можно было завязать свободным узлом. Уши Дагмар украсила блестящими клипсами и заколола волосы блестящей пряжкой, надела на руку серебряный браслет из таких же серебряных бусинок, подарок Губерта к десятилетию их свадьбы.
— Какая ты у нас красивая, мамочка! — закричала Романка.
— Правда? — Дагмар наклонилась и осторожно, чтобы не размазать помаду, коснулась ее щечки.
— Ну, зови папу, пусть на меня взглянет! — Романка убежала, а Дагмар вернулась к своему отражению в зеркале. Макияж милосердно скрыл мелкие морщинки вокруг глаз. Сегодня можно не бояться нанести лишний слой косметики — при электрическом свете лицо будет выглядеть естественным и свежим. Дагмар успела сделать днем маникюр и даже подремала у себя в лаборатории. Настроение — отменное, она так радуется, так ждет этого вечера! Два года они с Губертом нигде не были. Нынешний бал, устраиваемый для родительского комитета, пропустить нельзя. Ей удалось умолить Губерта, и наконец после всяческих ухищрений, уловок, выкручиваний он все-таки пообещал: ладно, мол, они пойдут. Но только до двенадцати! — выговорил он себе лишний час.
Дагмар слышала, как Губерт возвращается от норок.
— Что случилось?.. — спросил Губерт в дверях спальной.
Дагмар медленно повернулась к нему, слегка расставив в стороны руки, как рисуют в модных журналах.
— Ну, тебе нравится твоя жена? — улыбнулась она.
Губерт мазнул по ней взглядом, прошелся, словно скалкой по тесту.
— Ничего себе… — буркнул он, стаскивая старую лыжную куртку, которую теперь надевал к норкам, сняв наконец, он повесил ее в коридоре на вешалку. Часы уже показывали половину седьмого. Если они хотят успеть к началу, надо поторопиться. «Уже третья норка начала волочить задние лапки. Вдруг это — эпидемия? Значит, все передохнут. Завтра же поеду к ветеринару, чего им мучиться!»
Дагмар воображала, что он придет от нее в восторг и, замерев в дверях от восхищения, выдохнет: «Нет, это невозможно!» И, любуясь своей женой, такой очаровательной и все еще такой молодой, подбежит и осторожно поцелует в обнаженное плечико. Ей это было просто необходимо!
Дагмар опустила руки и бесцветным голосом сказала:
— Брейся!..
И, подойдя поближе к зеркалу, стала выдергивать пинцетом волосинки из бровей. Было слышно, как Губерт открыл в ванной кран с горячей водой и сбивает пену для бритья, берет кисточку и достает новое лезвие, рассуждая теперь уже вслух о внезапной болезни, навалившейся на его норок. Конечно, ничего хорошего это не сулит, эпидемия может охватить всех зверьков, но надо надеяться, что это не паралич и не вирусное заболевание — через это норки уже прошли. Еще в прошлом году Дагмар помогала Губерту. Кормила, когда он задерживался на собрании, вливала детенышам в горлышки стрептомицин, если у них было воспаление легких, и клянчила в больнице и у знакомых врачей всякие лекарства. Сейчас Дагмар норок просто не замечает. Делает вид, что у нее нет времени даже подойти к клеткам и накрошить пивных дрожжей или подлить в поилки воды. Дагмар ненавидит их. Они отняли у нее покой, развлечения и все радости жизни. И мужа тоже отняли. Никому не нужно такое отречение от мирских утех с сомнительным утешением в виде нескольких тысяч крон в год. Они перестали ходить в кино, не ездят в театр, о концертах она и вовсе забыла. Очень быстро исчезли и прежние друзья, которые захаживали к ним воскресными вечерами на чашку кофе. Теперь они не могут делать ответные визиты, потому что Губерт должен перемалывать через мясорубку мясо, подпускать самцов к самкам, чистить клетки, забивать норок и обрабатывать шкурки. Дагмар каждый раз остается с гостями одна, Губерт лишь сунет в двери нос, приветливо со всеми поздоровается и тут же, извинившись, убегает: у него, видите ли, именно сейчас хлопот по горло. А Дагмар так хочется, чтобы у него было побольше свободного времени, и прежде всего для нее!
Норки сильнее, чем она. Они смогли опутать его цепями ежедневных обязанностей. Разве Губерт минуту назад обратил на нее внимание?
Дагмар положила на кровать его белоснежную рубашку, платок и галстук в белый горошек. Бог знает какой он выберет сам. Для полной уверенности она достала и пакетик с новыми носками. Даже такие мелочи Дагмар не может пустить на самотек: Губерт способен выфрантиться с неимоверной, просто ужасающей безвкусицей!
А вообще-то — какой ей смысл мучить себя мыслями о нем и об этих проклятых норках? Сегодня, именно сейчас?.. Нет, она не станет портить себе вечер, о котором давно мечтала. Чего же она ждет от него?
Губерт оделся. Романка подала ему бумажник, носовой платок и обручальное кольцо, которое Губерт надевал лишь в торжественных случаях, утверждая, будто оно с трудом налезает. Дагмар, конечно, не думает, будто Губерт красуется перед какими-нибудь девицами, притворяясь неженатым. Маленькие хищницы интересуются больше «окольцованными» мужчинами, считают, что это придает солидности и уверенности и является свидетельством того, что женатик для них не безнадежен. Губерт искал ножницы. Конечно, на месте их не оказалось, это всегда выводило его из равновесия. Губерт хотел подравнять усы. Дагмар с Романкой обыскали все ящики и коробочки, пока не нашли их среди карандашей на его же письменном столе. Проделав неизбежную манипуляцию, Губерт позвал сына, чтобы прочитать ему последнее наставление: на попечении Яромира остается дом, сестра, норки…