Отец хорошего ученика Баштила дружески хлопнул Губерта по плечу.
— Ну и отделали же вас «товарищи»! — заявил он осведомленно.
Губерт выпил еще, чувствуя приятное жжение коньяка. Ему решительно не хотелось сейчас ни о чем рассуждать, тем более о своем переводе в Крушетице. Приди они сюда чуть попозже, эта парочка уже отвалилась бы от бара, но сейчас Баштил упорно объяснял своему приятелю — разумеется, в голос, чтобы слышали все сидящие вокруг, — о причинах головокружительного падения Губерта.
— Дак я же тебе говорил и говорить буду, что все это свинство! — гудел его приятель.
— Да… свинство! — поддакивал пан Баштил.
— Бестии! — снова облегчил свою душеньку его дружок. — Все до одного! Без исключения!..
Губерт Влах взглянул на Божену и, заметив, что улыбается даже барменша, спросил в наступившей тишине:
— Вы и меня тоже имеете в виду?
— Вас тоже! — подтвердил мужчина и уперся в Губерта остекленевшим взглядом.
Пан Баштил пытался угомонить его:
— Погоди, Ладя, погоди… — перебил он его и понимающе улыбнулся Губерту. — Пан Влах не коммунист! Он только в партии! А это, как известно, две большие разницы!
Губерт вздрогнул, словно от удара, набрал воздуха в легкие, собираясь дать надлежащую отповедь этой парочке. Он был уязвлен и несправедливо унижен тем, что ему цепляли к спине позорный горб чуждого ему приспособленчества. Губерт обязан защищаться, отбросить от себя подозрение, но прежде всего очиститься перед самим собой. Кутнаерова, сидящая рядом, была ему совершенно безразлична, однако именно она удержала его:
— Оставь их, Губерт, доказывать что-нибудь не имеет смысла! — и положила руку на его сжатый кулак.
Губерт сглотнул горькую слюну и, опрокинув в рот остаток коньяка, достал кошелек, бросил на стойку двадцатипятикронную бумажку, полагая, что коньяк здесь сто́ит не больше, и пошел прочь, не интересуясь больше своей спутницей.
— Постойте, профессор, выпейте с нами! — кричал ему вслед пан Баштил.
Губерт Влах не оглянулся. Кутнаерова съехала с высокой табуретки и, поспешив за ним, догнала его лишь в зале. Губерт хотел было пробраться к столу, но танцующих становилось все больше, словно они хотели до полуночи натанцеваться вволю. Им пришлось танцевать тоже, люстры под потолком уже горели, свет достигал паркета, насыщенный тяжелым туманом спертого воздуха и табачного дыма. Играли польку. Губерт механически двигал ногами, так неуклюже, что Божена рассмеялась.
— С чего это ты? — проворчал он раздраженно.
Кутнаерова ответила, что ей кажется, будто она танцует с сенбернаром.
Губерт извинился.
— Они были пьяны, та парочка!.. — Кутнаерова кивнула головой по направлению к бару. — Стоит ли обращать внимание?
Брови у Губерта полезли вверх, словно крылья хищной птицы.
— На них — нет. — Он рубил слова, словно диктовал телеграмму. — Меня бесит моя персона. Я — трус. И наклал полные штаны.
— Ну, ну, не надо… — успокаивала его Божена.
— Я должен был немедля набить ему рожу! Тогда по крайней мере я бы сейчас не занимался самоедством…
Кутнаерова молчала. Ритм польки неумолимо швырял их по залу. И вдруг, словно вспомнив, она сказала:
— А тебе не кажется, что они не так уж неправы?
Губерт обмер.
— Но, позволь!..
Теперь Божена смотрела на него в упор.
— Знаешь, так считают многие!
Пот струился по его телу, по ребрам стекал холодный ручеек. Что за бешеная полька!
— И ты тоже?
Прядь длинных волос, выбившись из прически, закрыла часть декольте. Кутнаерова стала еще очаровательней, и Губерт заметил это.
— Когда ты пришел в нашу школу, я была о тебе иного мнения.
— Какого? — Он жаждал милосердия. Хоть немного!
— Мне не нравится твое равнодушие. Ко всему и ко всем!
Ну, начинается! Жестокая месть отвергнутой женщины. Клинок, спрятанный в рукаве. Так вот какие раны наносят куртизанки! Смешно. Ведь он вовсе не такой! А если даже такой, разве у него нет права на равнодушие? Полного и абсолютного права! Он, Губерт Влах, неукоснительно выполняет все, что входит в его обязанности! Но станет жертвой Сциллы тот, кто хочет избежать Харибды, иронизируя над собой, вспомнил он слова Гомера.
Губерт обрадовался, что музыка кончилась, молча отвел Кутнаерову к мужу и поблагодарил его. Божена схватила сигареты и закурила. Волосы снова послушной волной лежали на обнаженной спине.
Объявили перерыв и начало лотереи. Дагмар разложила на столе штук десять разноцветных билетиков. Губерт, ткнув пальцем в два синих, спросил:
— Что будем делать с роялем, если выиграем?
— Поставишь его к норкам. Разве ты не слышал, что музыка полезна для здоровья! — ответила Дагмар, и Губерт засомневался: так ли уж велика доля сарказма в ее словах? Распорядитель пригласил невинных дев и отроков тянуть билеты. Но, увы, счастливый жребий выпал школьной сторожихе Поливковой.
Губерт курил, размышляя о тех, в баре, и о Божене Кутнаеровой, и следил за номерами на лотерейных билетиках. Как и следовало ожидать, они с Дагмар ничего не выиграли. Устроитель лотереи объявил, что синие будут разыгрываться в салоне номер два. «В накладе никто не останется!» — кричал он, как зазывала на ярмарке. Некоторые родители уже кинулись в указанном направлении.
— Пошли? — предложила Дагмар и взяла обе синие бумажки с номерами 109 и 44.
— Да брось ты… — У Губерта не было настроения на подобные детские забавы.
— Пойдем! — просьба была и в ее голосе, и во взгляде. И она потащила его вслед за остальными. Коллеги-учителя поднялись тоже. Губерт взглянул на часы: без четверти двенадцать.
— Но после лотереи сразу же домой! — напомнил он.
Чем ближе они подходили ко второму салону, тем слышнее становились странные удары. В дверях толпились те, кто пытался попасть внутрь. Кое-кто махал синими бумажками. Губерт приподнялся на цыпочки, чтобы через головы коллег увидать, что там происходит. В центре салона стоял черный рояль, а рядом с роялем — Камил в темном костюме и галстуке-бабочке, в том самом костюме, в котором явился в школу в день, когда умер Еглик. Только волосы отросли и теперь почти прикрывали уши. В руках Камил держал трехкилограммовый молот. Каждому, кто вручал ему билет, он протягивал молот, и счастливый обладатель наносил удар по инструменту. На стене, за спиной Камила, висел плакат: «По роялю — бей не жалей! Один удар — одна крона!» Мужчины, в корректных выходных костюмах, толпились, чтобы нанести удар по благородному инструменту. Трах! — и в сторону полетели соль диез и фа диез. Еще один синий билетик — и не выдержали ре мажор и ре минор, си мажор и еще несколько клавиш. Огромный успех у публики выпал на долю папаши ученика Лади Гейла, который, не обладая, видимо, музыкальным слухом, игнорировал клавиатуру. Гейл-старший обошел вокруг инструмента и долбанул его по крышке. Столько радости — и все за одну лишь крону! Женщины, пробуя свою ловкость, тоже лупили рояль изо всех сил, будто выбивали ковры. Лопались струны, и к ногам счастливчиков сыпались белые и черные молоточки. Камил пытался установить хоть какой-то порядок, но родители, отталкивая друг друга, чуть не дрались из-за школьного молотка.
— Теперь моя очередь! — засмеялась Дагмар и протиснулась вперед. Молоток ей достался сразу же, вероятнее всего по знакомству. Она размахнулась и с первого же удара перебила струну. Инструмент жалобно застонал, а публика восхищенно зааплодировала. Второй билет давал Дагмар право нанести удар по резному декоративному пюпитру. Слегка запыхались, она передала молот Камилу.
— Ну и ну! — услыхал за спиной Губерт. По голосу он узнал Каплиржа. — Что ты на это скажешь? — спросил он, когда Губерт обернулся.
— Запоздалая пуберта! — ответил с отвращением Губерт Влах.
Ему было противно, что его жена участвует в столь безобразной забаве. Дагмар с трудом протиснулась обратно. Губерт видел, как Дагмар взволнована, как горят ее щеки. Она улыбалась, явно довольная своими спортивными успехами.
— Ты видел?.. — спросила она, как малое дитятко, ожидающее похвалы от папочки.
— Это называется happening. На Западе он в большой моде.
Повернувшись спиной к состязающимся, Губерт объявил:
— А теперь — домой!..
Дагмар возражала:
— Сейчас? Нет, нет! У тебя есть мелочь? Мне так хочется еще раз стукнуть…
— Ты что — маленькая? — отвечал Губерт раздраженно, прокладывая сквозь толпу дорогу в зал.
Дагмар семенила следом за ним. В туфельках на таких высоких каблуках это было нелегко. Несколько раз она хватала его за рукав, чтобы задержать, но Губерт вырывался. Только в зале, где уже больше не осталось танцующих, Дагмар настигла его, и то потому, что он приостановился, не желая возвращаться к столу один.
— Останемся, Губерт!.. — просила Дагмар.
Он резко повернулся.
— Нет!
Видимо, незначительная разница в возрасте между супругами действительно не играет роли, особенно если жена так красива, как Дагмар. Сегодня она была особенно хороша. Впрочем, это заметил не только он, но и другие. Все же мысль о привлекательности жены сейчас не радовала Губерта, не было у него желания и оставаться здесь дольше.
— Мы же договорились в двенадцать исчезнуть!
Дагмар продолжала ныть:
— Мне здесь так нравится, так хочется потанцевать еще…
Он заметил, что Дагмар не пропустила ни одного танца, Дагмар приглашали не только его коллеги, но и папаши учеников, словно платя дань за своих нерадивых отпрысков, которым Губерт на уроках естествознания и химии пытается вбить в голову хоть какие-то знания. Когда Губерт видел, как, танцуя, она счастливо улыбается своим партнерам, он злился, более того, поймал себя на том, что, может быть, даже ревнует. Этого одного уже было более чем достаточно. Кроме того, Губерт и мысли не допускал ради каких-то несчастных танго оставить норок без присмотра на целую ночь и погубить весь свой нелегкий двухлетний труд!
— Тогда танцуй здесь без меня! Я — еду! — крикнул он в бешенстве, и ему было безразлично, что кто-то может видеть