— Кто против? — спросила Бржизова механически.
В воздухе забелела рука Губерта Влаха. Все головы повернулись к нему. Он выдержал взгляды и опустил руку на колено. Вид у него был независимый.
— Прошу внести в протокол! — заявил Каплирж.
Собрание продолжалось. Перешли ко второму вопросу. Каждый старался говорить спокойно, делая вид, будто происшедшее его никак не тронуло. Лишь Дана, наклонившись к Иване Рауховой, шепнула ей на ухо:
— Чего это он взбрыкивает?
Пионервожатая едва заметно пожала плечами, показывая, что выходку Каплиржа объяснить не в состоянии.
— Может, хочет выбиться в рысаки? Почем мы знаем? — тихонько ответила она наконец.
Такие дни, как сегодня, когда подмораживает и ветер гонит по тротуару мелкие хлопья снега, поблескивающие под февральским солнцем, Дагмар Влахова очень любила. Несколько дней, что прошли после бала, она считала «мертвыми». С мужем они не разговаривали, впрочем, для долгих разговоров повода он не давал, за обиду она хотела отплатить ему язвительным холодом, но для того, чтобы осуществить свою месть, ей необходимы были его присутствие, вопросы, на которые она не отвечала бы, его прикосновения, которые бы отвергала. Норки, и только норки, требовали его неукоснительных и неустанных забот. В ту ночь, когда они вернулись с бала, со зверьками, как и следовало ожидать, ничего не случилось. Но в субботу утром Губерт погрузил заболевших норок в машину и повез в ветеринарную лечебницу. Врач определил, что они больны вирусным гриппом, прописал антибиотики и большую дозу витаминов. Губерт стал ездить в школу на машине, в полдень возвращался домой, давал норкам лекарство и снова уезжал в школу, чтобы провести два оставшихся урока. Ночью несколько раз на его столике начинал звонить будильник, он тут же вскакивал и шел морозной ночью проверять состояние их здоровья. Норки отнимали у него не только время, но и сон. Он волновался, зная, что через несколько дней наступит пора спаривания и они к этому времени должны быть абсолютно здоровы.
Дагмар смотрела из окна кабинета на улицу. Противотуберкулезный диспансер находился в старом особняке на углу площади. Зал ожидания, приемный покой, несколько раздевалок и фотолаборатория — все размещалось на втором этаже. В городе поговаривали, что через три года в микрорайоне будет построена новая поликлиника и «туберы» переедут туда же, а впрочем, им и здесь неплохо. Работа не трудная, пациенты в большинстве своем не ноют, не стонут, не толкутся у дверей. От семи и до двенадцати — в двенадцать Дагмар с Марженкой идут обедать — она повторяет: «Вдохнуть, задержать — и-и-и выдохнуть!» — и делает рентгеновский снимок легких. Делает она это уже девятнадцать лет, но работа ей по-прежнему нравится, хотя Дагмар давно перестала проявлять интерес и оценивать внешность и физические данные больных. Здесь, перед аппаратом, и самые рослые и мускулистые мужчины выглядят весьма непривлекательно. Бронзовый отпускной загар быстро светлеет. Иногда Дагмар немножко завидует молодым девчонкам, их робкому смущению перед холодным рентгеновским аппаратом. Старые бабы, с обвисшей до самого пояса грудью, не страдают подобными комплексами. С годами Дагмар стала приглядываться к выражению лиц пациентов, особенно к выражению глаз и к улыбкам. Вот чем они себя выдают!
Сегодня Дагмар на работе и не на работе. Рентгеновский аппарат уже второй день бастует. С самого утра с ним возится техник, которого прислали из больницы. Он даже не пошел обедать — Дагмар сварила ему кофе, он выпил на ходу и снова согнулся над сложным переплетением кишочек внутри аппарата. Марженка взяла отгул, зачем понапрасну тратить день? У нее сегодня стирка. Дагмар приведет в порядок картотеку и вложит в ящик проявленные снимки. До завтрака она со всем этим управилась и теперь терпеливо ждет, пока закончит работу техник, лишь время от времени поднимает телефонную трубку. Звонят то из больницы, то справляется о своих делах какой-нибудь потенциальный бациллоноситель. После обеда Дагмар возвращается в рентгеновский кабинет. Техник все еще копается в аппарате, и у нее не хватает смелости спросить, когда же он соизволит наконец собрать свои инструменты и отправится восвояси. Сейчас самое время сделать маникюр. Записка на двери вселяет уверенность, что, кроме уборщицы, сюда никто не войдет. Дагмар машет растопыренными пальцами, чтобы поскорее высох лак, но тут техник прекращает работу, объявляет, что все в порядке, и просит горячей воды помыть руки.
Техник улыбнулся, и Дагмар увидала два ряда великолепных зубов. Она забыла его фамилию, хотя утром он назвался. С ней такое случается постоянно.
— Посидите немного! — Дагмар осторожно придвинула ему свободный стул. Подошла к белой полке и включила кипятильник. Горячей воды, как и следовало ожидать, не было.
— Хотите кофе? — повернулась Дагмар к технику и обнаружила, что он разглядывает ее ноги. Ее это ничуть не удивило. Ведь даже для пациентов подобные детали значительно притягательней, нежели плакаты и памятки на медицинские темы, которыми оклеены стены кабинета.
— Очень! — воскликнул он и поставил локти на стол.
Дагмар достала из шкафчика две чашки, из банки от хлорамина насыпала кофе. Сахар они с Марженкой держали в картонной коробке.
— Сколько вам кусков?
Он попросил два.
— А себе не положите? — удивился он, увидав, что свою чашку она обошла.
— Иногда ведь хочется вообразить, что у тебя есть сила воли. Потом, увы, с лихвой отдаю дань конфетам! — засмеялась Дагмар своему тщетному старанию сбросить хотя бы один-единственный килограмм. Неизвестно по какой причине, Дагмар, как и девяносто девять процентов женщин, была убеждена, что заражена бациллой тучности. Приготовив полотенце и мыло, она снова вернулась к кипятильнику. Техник разглядывал фотографии ее детей, засунутые под стекло на столе по соседству с несколькими открытками и голубыми лотерейными билетами.
Он тоже похвастал своими двумя сыновьями. Одному — десять, второй — на два года моложе. Старший мухи не обидит, младший — будущий Наполеон.
Вода для мытья уже согрелась. Дагмар осторожно налила ее в раковину. Техник закатал рукава рубахи, обнажив до локтей сильные руки, поросшие золотистыми волосками, более светлыми, чем волосы на голове. Умывался он тщательно, Дагмар сказала бы — педантично, как хирург перед операцией. Дагмар тем временем приготовила кофе, чашки перенесла на стол, стараясь не спутать сладкий кофе с несладким, села на свой стул, ожидая, пока техник вытрет руки, наденет кожаную куртку с лохматым воротником и сядет.
— Я вас не задерживаю? — спросил он.
— Нет, вовсе нет! — ответила Дагмар, и это была правда. Ее вдруг обрадовало, что незнакомый мужчина не торопится. Жаль только, что утром она не расслышала его имени.
Он вернулся взглядом к застекленному столу и, облизнув ложку, указал ею на открытку из Багдада. В прошлом году ее прислал Дагмар доктор Брадач, работающий там в больнице.
— Знакомые места… — заявил он без тени хвастовства.
— Да?.. — удивленно спросила Дагмар.
— Я проработал там два года. Монтировал нефтеочиститель. Снимали, похоже, от ворот университета. Мы жили неподалеку.
Потом рассказал случай с глиняной амфорой, которую они откопали где-то в пустыне. Он осторожно вез ее в багажнике и размышлял, как бы вывезти ее домой — на такие драгоценные вещи у полицейских всего мира особый нюх, — когда на первом же перекрестке на дорогу вылетел велосипедист. Пришлось резко тормознуть, и сзади в его машину врезался таксист, разбив не только багажник, но и драгоценный трофей.
У техника была приятная манера рассказывать. Он иронизировал над собой, над своей неловкостью и излишней доверчивостью, которые всегда мешают ему… Дагмар внимательно слушала, а когда он окончил свой рассказ, искренне рассмеялась.
Их беседа легко обошла несколько подводных рифов неизбежной скуки. Он расспрашивал Дагмар о работе, о том, как учатся дети, поинтересовался, где они провели нынче отпуск.
— Дома, — коротко ответила Дагмар, не желая продолжать разговор на эту тему.
Однако человек в куртке, похожей на летную, не собирался так легко отказываться от поднятой им темы. Он отпил кофе, поставил чашку на стол и с удивлением взглянул на Дагмар.
— Кто-нибудь заболел?
— Нет, никто… — поспешно ответила Дагмар. — Мы просто не могли. Вернее, мой муж не мог: он разводит норок. А оставить не на кого, даже на десять дней. Вот и торчим здесь! — Она вздохнула и стала собирать ложечкой кофейную гущу со дна чашки.
— Зато куча денег!.. — сказал он скорее шутливо, чем всерьез.
Он, конечно, не мог знать о ссоре, вспыхнувшей между ней и Губертом во время отпуска. Дагмар просила Губерта списаться с братом, отцом Милены. Наверняка он смог бы неделю, а то и десять дней привозить с боен мясо, перемалывать его в мясорубке и дважды в день кормить норок, ходить за ними так же заботливо, как сам Губерт, а если понадобится, то встать ночью, если через открытое окно услышит беспокойный топот. На все ее просьбы и предложения ответ был категорическим и отрицательным. Можно отдохнуть и дома. Если Губерт что-то решил — то берется за дело целеустремленно и самоотверженно. Половинчатости в работе он не выносит. Половинчатость же в семейной жизни в расчет не берет.
— А на что они нужны, деньги? — возразила Дагмар.
Техник испытующе посмотрел на нее, явно стремясь уяснить причину скепсиса в ее тоне. Но Дагмар, быстро опомнившись, прогнала морщинки, укрытые в уголках губ:
— А где были вы?
Он почувствовал, что любой ответ, будь то Париж, Ялта, Марокко, Словацкий крас[4] или ближайшая деревня, лишь усилит ее печаль, и потому, обойдя его каким-то ловким словесным оборотом, стал смотреть долгим взглядом в окно на улицу, на крыши домов, где сеял мелкий снег.
— Вы на лыжах ходите? — спросил он и снова отпил кофе.
— И очень неплохо… когда я была молодой, то даже участвовала в соревнованиях. В нашей семье все хорошо ходили на лыжах.