— Вот как!.. — дружески улыбнулась последняя страсть Мирека. — Она, видимо, в кухне, по крайней мере я только что ее там видела.
У нее был звонкий мелодичный голос. Потом они все спустились по ступенькам вниз, на площадку, и больше уже Иреной не интересовались. Будущие агротехники и агрономы с громкими криками один за другим исчезали в замковом парке.
Ирена сделала вид, будто идет к Берковой, но, миновав ворота, как только милосердный полумрак скрыл ее, остановилась в начале длинного коридора, где эхо чутко отзывалось на самый тихий шаг, и стала ждать, когда те трое растворятся наконец во тьме за кустами, с которых еще и сейчас, зимой, не облетела листва.
Ирена вернулась к отцовскому автомобилю, села за руль, спокойно прогрела мотор и пустилась в обратный путь.
Странно: она не была ни раздражена, ни взволнована. Чувство неукротимой ревности сменилось тупым безразличием.
И вот Ирена сидит за рулем, а в памяти мелькают поблекшие кадры. Хорошие минуты с Миреком. Отпуск в Болгарии, сумасшедшая гонка по замерзшему шоссе над плотиной, на Шпиндлеровом Млине, последние прощальные поцелуи в дверях, когда поздно вечером он провожал ее домой, прошлогодний бал охотников, регулярные дискотеки в клубе по пятницам.
То были обрывки воспоминаний! Черноволосая красавица на лестнице замка была намного реальнее, убедительней и вызывающе грешной. И все-таки Ирена играла словно в теннисный мяч теми прекрасными минутами, хотя они давно ушли в прошлое.
Но дома западня захлопнулась. Ирену терзало одиночество, все эти разговоры о свадьбе, которыми обе матери развлекались, как пасхальными трещотками, необходимость регулярно посещать больницу… Ей казалось, что она уже не в силах принять никакого решения, даже на ближайший час, не говоря уже о будущей жизни. Она безучастно позволяла тащить себя в общей упряжке горячих забот и внимания. Когда Мирека выписали из больницы — с еще не зажившими стежками шрама над глазом, прихрамывающего, опирающегося на палку, — дата свадьбы уже была определена…
— Нет, нет, ты похвались нам, Иренка, — настаивала Дана. — Когда же все-таки будет это самое, чего, как ты утверждаешь, не будет?
К чему делать из этого секрет? Мать так или иначе не сможет удержать языка за зубами, ведь она так счастлива, что выдает замуж единственную дочь!
— В первую субботу марта! — сообщила Ирена дату, на которой остановились обе матери. Сослуживицы, облегченно вздохнув, просияли и тут же принялись наперегонки задавать вопросы: «Сколько будет народу? Что ты наденешь? Пошьешь белое? А ужин? Говори! Кого берешь в свидетели?..»
Ирена отвечала уклончиво. Они даже обиделись.
По коридору прямо на них мчались двое мальчишек из восьмого. Стадо мустангов передвигается в прериях, несомненно, намного тише… Когда уже казалось, что все три учительницы сейчас будут сбиты с ног, мальчишки притормозили, и тот, что повыше, с прелестной щербиной между передними зубами, тяжело переводя дыхание, выпалил:
— Товарищ учительница! — Это относилось к Дане Марешовой. — Вас зовет Ракоска! Прямо сейчас!
— Ты хотел сказать — товарищ директор Ракосник?.. — поправила его Бржизова.
— Да… конечно, извините! — запыхтели посланцы.
Дана посмотрела на приятельниц.
— Что случилось? — спросила она ребят.
— Это нам неизвестно. Поехали! — пожал плечами тот, поменьше, и растопырил руки, словно вел гоночный мотоцикл.
Учительницы, как видно, ошиблись, они примчались не на мустангах, а на сверхмощных мотоциклах. Мгновенно взяв старт, «гонщики» заставили нескольких первоклашек отпрянуть в сторону и освободить путь. Первый поворот перед школьной кухней они преодолели с профессиональной уверенностью.
Дело плохо! — поняла Дана в тот же момент, как только вошла в кабинет директора. У двери, прижавшись к стене, стоял Камил Маржик, напоминая приколотого к пробке экзотического жука. В кресле за журнальным столиком сидел, поигрывая карандашом, Гавелка. Дана вошла, он взглянул на нее и сделал попытку ободряюще улыбнуться. Директор Ян Ракосник шагал по кабинету, то и дело стряхивая пепел с сигареты, которая давно погасла. Вдруг он остановился и, подпрыгнув, крутанулся на каблуке. Ну чем не лутц![5] И, слегка наклонив голову, бросил раздраженно:
— Где, деньги за шиповник?
— У меня! — ответила Дана удивленно, словно не понимая причины его негодования.
— Почему ты до сих пор не раздала их ребятам?
— Забыла…
— Сколько у тебя денег? — поинтересовался директор, все еще стоя в позе ведущего допрос судьи, который сражает обвиняемого залпами доказательств.
— Кажется, около тысячи крон, — сказала Дана.
Директор иронически рассмеялся.
— Около?..
— У меня есть подтверждение…
— Деньги принести немедленно. И список тоже! — приказал Ракосник, заметив ее беспокойство.
Дана отбросила прядь волос со лба и тихо промямлила:
— У меня их с собой нет…
— Сходи за ними в класс!
— Я вообще не принесла их в школу!..
Директор Ракосник изумленно глянул на своего заместителя, тот пожал плечами. Подобное поведение казалось обоим по меньшей мере странным.
— Я боялась, что кто-нибудь стащит.
— Чепуха! Ты могла положить деньги в мой сейф. Это тебе в голову не пришло?
Дана не ответила. Директор Ракосник снова зашагал по кабинету.
— Только и слышишь жалобы! Родители беспокоятся, что детям не платят заработанные ими деньги. Что они подумают о нас, учителях? Конечно, это их право — жаловаться. Но ко мне, ко мне они не идут! Говорят в других местах. И не где-нибудь в молочной или там у мясника, а в облоно или на родительском собрании! А мне потом звонят все кому не лень: что это, мол, творится у вас в школе? Это, Дана, с твоей стороны несерьезно! Тебе-то ни перед кем не надо оправдываться, самое большее — тебя отругаю я! Но нам с товарищем Гавелкой еще полгода придется выслушивать попреки! Что мы зажали деньги! Украли у детей! Мы — жулики! Как будто я не знаю людей: их хлебом не корми, дай возможность пошуметь! И этот тоже!.. — повернулся он к Камилу. Камил вздрогнул. — Являешься в школу с какой-то сомнительной танцульки, и от тебя несет, как из пивной бочки! Чтоб такое в последний раз! Понятно?.. — Камил мотнул головой, словно загнанная лошадь. — С нас уже хватило дурацкой истории с роялем! Я вчера целое утро потратил на пани Кризову, до которой дошли слухи, что ты отдал на растерзание их семейный рояль! И это — ты, такой отличный музыкант! Нет, ты — варвар! Вандал! Конечно, — он изменил голос и коснулся взглядом Гавелки, — это и наша ошибка! — и, заметив зажигалку на своем рабочем столе, кинулся к ней, раскурил давно погасшую сигарету, потом объявил Дане: — Скоро десять! — Все поглядели на маятник часов, что висели на стене между двумя низкими шкафчиками и отмеряли время уроков. — В десять пятнадцать идет автобус в Тынец. Собирайся, езжай домой за деньгами и за списком! В двенадцать вернешься и раздашь ребятам деньги! Тебе все ясно!
— Но у меня уроки, товарищ директор… — замялась Дана.
Директор Ракосник сделал резкий жест той рукой, в которой держал сигарету.
— Их вместо тебя проведет товарищ Гавелка. Ничего с твоими ребятами за два часа не случится. У меня все! — Он отпустил ее, но тут же вспомнил: — Когда возвратишься, я хочу просмотреть список, поняла?
Дана едва заметно кивнула и, не сказав ни слова, направилась к выходу. Она открыла дверь, в кабинет ворвался шум ребячьих голосов и трель звонка, этого врага столь дорогих сердцу переменок.
Денег у Даны уже не было. Совсем. Ни в классе, ни дома. Она знала, что рано или поздно деньги за шиповник кто-нибудь спросит, да и вовсе не собиралась их присваивать. Это было бы обыкновенным воровством, чего она никогда бы себе не позволила. Конверт с тысячью двумястами пятьюдесятью кронами в течение нескольких месяцев был ее добрым гением. Дана могла улыбнуться почтальонше, принесшей счет с проставленной заранее суммой страховки за автомобиль, оплатить рождественские подарки и выдавать, причем регулярно, деньги Павлу на карманные расходы. Несколько раз Дана давала себе слово, что на этот раз, именно на этот, она в последний раз лезет в измятый конверт. Что после Нового года непременно положит обратно недостающую сумму, но заботливая свекровь достала им путевки на зиму, куда-то в Есеник: «Вам необходим чистый воздух, всем троим: ребенку, Павлу и тебе, Дана!» Павлик и Павел страшно обрадовались этой поездке в горы, все ее уговаривали, ведь горный воздух так необходим для здоровья ребенка! Путевки надо было оплатить немедленно, иначе пропадут. Итак, от сокровищницы, которая казалась неисчерпаемой, в сумке у нее остался лишь неприглядный измятый конверт да три странички исписанной бумаги. К одной из них был прикреплен корешок зеленого чека.
В классе Дана объявила своим ученикам, что сегодня с ними проведет урок заместитель директора товарищ Гавелка. Дети с удивлением смотрели, как она одевается, запирает стол и уходит куда-то, взяв с собой сумку. Простились с ней, как их учили, тихим вставанием. Гавелку она встретила уже в коридоре. Он спросил, какие уроки она должна дать.
— На столе все приготовлено, — сказала Дана рассеянно и заранее его поблагодарила. Гавелка сказал, чтоб она не переживала, что такое в школьной практике бывает. И вошел в класс. Дана услыхала знакомый стук опускаемых парт.
Она вышла на улицу. В горле стоял ком, казалось, она сейчас задохнется. Дана лихорадочно соображала, что делать. Ехать домой бессмысленно: дома ей не набрать и двухсот крон. На сберкнижке Павлика лежат двадцать крон. Ровно столько, чтоб не закрыть счета. Остаются родители Павла. У свекрови наверняка отложена тысчонка, но эта не одолжит, пока Дана подробнейшим образом не объяснит, для чего и почему. Нет! Только не это. Каждая сотня, выданная свекровью, сопровождалась бы иронической моралью о Даниной фантастической расточительности и абсолютном неумении самостоятельно вести хозяйство. Родные Даны живут далеко и практически помочь не успеют. Можно, конечно, послать две телеграммы: одну им, вторую брату. Но Дана представила себе перепуганных стариков и их