— Ты имеешь в виду Краля или Кржелину?
— Да, хотя бы их, — согласился старый друг.
— Не умею клянчить, не умею просить… — Губерт уставился на носки своих ботинок, на которых уже подсыхала уличная грязь. — И кроме того, я недавно прочел в газете статью, которую написал Краль. Она показалась мне странной, я так и не понял, чего он хочет. Философствует, будто жонглирует, о вещах давным-давно известных и ясных как божий день! Нет, этот Краль ни за что бы меня не понял!
— Я недавно был в обкоме. Кржелина, например, о твоем деле вообще ничего не знает.
— Но теперь узнал!.. — Губерт иронически выпятил губы. — И что же он предпринял?
— Он полагает, что ты доволен. Или ему тоже следует заниматься тобой без твоего ведома? По-моему, нечто подобное уже проделали?!
Послышалась резкая трель звонка. Последние застрявшие в коридоре ребята мчались в свои классы. Пора было расходиться и Губерту с Выдрой. Выдра сложил поаккуратнее два учебника и классный журнал, заранее приготовленные для него Гавелкой.
— Мы еще потолкуем! — улыбнулся он Губерту.
— Лучше не надо!.. — воспротивился Влах и собрался было уйти, но Выдра, уже взявшись за ручку двери, вдруг вспомнил:
— Между прочим… знаешь, а тот парень хорошо учится!
Губерт остановился.
— Какой парень?.. — не сразу понял он.
— Тот, из-за которого весь сыр-бор и ты — здесь!
— Но письменную списал! — с трудом выдавил Губерт Влах сквозь сжатые губы.
— Очень возможно… — опять улыбнулся Выдра, скорее сам себе, и вошел в класс.
Где-то через полчаса в директорскую вошли два человека.
— Товарищ директор Ян Ракосник? — сухо спросил первый.
Директор поспешил им навстречу.
— Да, — подтвердил он, — это я! Чем могу служить?
Пришедшие вынули из карманов удостоверения сотрудников СНБ. Директор Ян Ракосник предложил им снять пальто и усадил за журнальный столик. Гавелка между тем собрал с рабочего стола директора Ракосника какие-то схемы и таблицы, над которыми они вместе работали, и поспешно исчез в соседней комнате.
— Слушаю вас, товарищи! — сказал директор Ян Ракосник и подсел к ним. Все трое закурили. Тот, который вошел в кабинет первым, опершись локтем о стол, спросил:
— Мы, товарищ директор, расследуем кой-какие неувязки в делах местного Центропала… — он выпустил дым и отвел в сторону руку, в которой держал сигарету, — вы некоторое время тому назад получили от них какую-то ткань? Не так ли?
— Да… — подтвердил директор Ян Ракосник.
— Сколько метров? — задал вопрос второй.
Директор повернулся к нему и вдруг заметил, что на его широком лбу остался красный след от шапки.
— Мы ее не измеряли. Привезли три рулона. Я просто не знаю, сколько там могло быть метров!
— Впрочем, это действительно не так уж и важно… — заметил тот, первый. — А как вы ею распорядились?
Директор Ян Ракосник пояснил, что мамаши учеников их школы пошили из этой ткани костюмы для хорового ансамбля.
— Очевидно, метр-другой все-таки у вас остался?..
— Конечно. Учителя разделили остаток между собой…
— И вы тоже получили?
— Естественно… — ответил удивленный директор Ян Ракосник.
— Вы могли бы сказать, сколько именно?
— Метра три, столько же, как и другие, — Ракосник попытался улыбнуться, — не знаю, не знаю, товарищи! Почему остатки ткани, которая уже не нужна для ансамбля, мы не имели права раздать учительскому коллективу?
— Я бы согласился с вами, товарищ директор, если бы вы делили между собой ткань, которая не была, как бы это сказать, незаконно присвоена! — ответил сотрудник СНБ и стал наблюдать за реакцией директора Яна Ракосника.
Тот, открыв рот от изумления, уставился на второго, словно желая убедиться, что его коллега не шутит.
— Не может быть!.. — ахнул он наконец. — Этого мы, конечно, даже предположить не могли. Значит… — Директор Ян Ракосник не окончил фразы, ибо его вполне убедил едва заметный кивок головой. Ян Ракосник забыл про сигарету, и с ее конца отломилась и упала холодная колбаска пепла. — Очень, очень неприятно, — добавил он и закусил нижнюю губу.
— Вполне вас понимаю! Мы хотели бы знать, существует ли какой-нибудь список, где обозначено, кто из ваших товарищей брал ткань?
— Ну конечно! Сейчас мы найдем… — засуетился директор, утратив обычную невозмутимость. — Припоминаю, что остатки принес в учительскую товарищ Маржик, а коллега Кутнаерова… да, кажется, именно она — разрезала ткань на одинаковые куски, у нее, видимо, должен быть список…
— Вы не могли бы пригласить ее сюда?
— Конечно!.. — Директор вскочил с кресла и кинулся было к двери, за которой обычно сидит его заместитель.
— Минуточку, товарищ директор! — задержал его сотрудник СНБ и придавил пальцем окурок сигареты ко дну пепельницы. — Можно ее, товарищ… — Он никак не мог вспомнить фамилию.
— Кутнаерову! — поспешно подсказал директор Ракосник.
— Да, Кутнаерову! Вы ее пригласите, но говорить, чтобы принесла список, не нужно. Он нам может не понадобиться.
— Пожалуйста, пожалуйста!.. — с любезностью приказчика расшаркался директор Ян Ракосник. Он не закрыл за собой дверь, чтобы эти оба могли слышать, как он посылает своего заместителя за Боженкой. Вернувшись, директор сел к столу. Гости молчали, и лица их были непроницаемы. Заметив в пепельнице свою безвременно погасшую сигарету, директор достал ее, пальцы у него слегка дрожали. Младший из двух дал ему огонька.
— Благодарю… — промямлил директор Ракосник и вдруг торопливо спросил: — Кофе не желаете?
Сотрудники органов вежливо отказались и, чтобы убить время, стали разглядывать кабинет. Обычный порядок нарушала лишь куча старых учебников в углу, против стола.
Наконец послышался стук в дверь.
— Войдите! — крикнули почему-то все трое одновременно.
Вошла Божена Кутнаерова.
— Добрый день! — поздоровалась она с миной отличницы и одним движением глаз оценила присутствующих мужчин. Двух незнакомцев она определила как представителей роно или облоно.
Директор Ян Ракосник поднялся, чтобы представить ей присутствующих, но они опередили его.
— Лейтенант Шварц! — сказал тот, что сидел с краю.
— Старший лейтенант Янечек, садитесь, пожалуйста, — произнес второй. Лоб его уже был чист и сверкал белизной.
Божена Кутнаерова протянула им по очереди свою тонкую руку и села на стул, который Ракосник придвинул от своего стола. Все трое обратили внимание, как она, соединив колени, спрятала ноги под стул.
— Товарищи — из СНБ! — сделал попытку исключить всякие недомолвки директор Ракосник, чувствуя свою вину, что не смог заставить своих подчиненных одеваться менее вызывающе. То, что было надето сегодня на Кутнаеровой и должно было бы, по всей вероятности, называться свитерком или кофточкой, находилось на грани между чем-то очень эфемерным или вовсе ничем! Более того, это эфемерное или вовсе ничто было бесстыдно прозрачным и в условиях школы абсолютно недопустимым и даже аморальным. С кривой, виноватой улыбкой директор Ян Ракосник перевел взгляд на присутствующих здесь сотрудников СНБ, чей неукоснительный долг — стоять на страже общественного порядка, но ничего такого, что могло бы свидетельствовать об их осуждении учительницы Кутнаеровой, не обнаружил.
— Я вас слушаю?.. — вскинула Кутнаерова голову и обратила на них свои большие глаза.
Гавелка не завершил своего похода у дверей класса, где Кутнаерова вела урок эстетического воспитания. Он добросовестно обошел всех учителей, включая старого Выдру, и конфиденциально сообщил каждому, что в школе находятся сотрудники органов СНБ и что-то выясняют. Но как он ни прислушивался, притиснув ухо к двери своего кабинета, смежного с директорским, ему так и не удалось по обрывкам фраз определить, что же все-таки привело их в школу. Мелкие проступки учеников обычно ликвидировал на месте крушетицкий уполномоченный Чамбал, с которым Гавелка был знаком с детства. Тут наверняка что-то посерьезнее, предположил он, впрочем, как и все остальные. Но никто не принял этого визита на свой счет. Да и причин к тому ни у кого не было!
Камил Маржик, правда, вспомнил, что на последнем выступлении популярного ВИА «Метафора» в трактире «У подковки» были поломаны несколько стульев, а два совершенно заросших акселерата поразбивали друг другу носы, оросив каплями крови пол в мужском туалете, но трактирщик Пивонька, незамедлительно вмешавшись, накинул на их счет стоимость стульев и, запретив безобразникам появляться здесь впредь, тут же выставил их из зала прямо в ненастную ночь.
Сотрудники СНБ могли бы, кстати, поинтересоваться преподавателем физкультуры Прскавцем, если, конечно, кто-нибудь из сверхсентиментальных родителей не согласился бы с тем фактом, что подзатыльник, отвешенный его подающему надежды отпрыску, более действен, чем уговоры, и не преминет сказаться на поведении вышеуказанного, чего не достигнут ни медовые речи, ни сниженная оценка по дисциплине. Без малого сорок лет служения на ниве чешского просвещения научили Прскавца, что и к подобным явлениям следует подходить дифференцированно и с осторожностью раздавать подзатыльники, шлепки, шелбаны, щелчки, затрещины, делать втык — короче, учитель должен основательно владеть всей этой шкалой воспитательных мер, начиная с отцовской ласки и кончая отцовской же доброй оплеухой. Прскавец обычно позволял себе нечто среднее. И потому, выслушав сообщение заместителя директора, он вернулся в спортзал и преспокойно провел со своими мальчишками матч по регби.
Не смог сохранить столь же завидного, почти олимпийского спокойствия Милош Лекса. Он, правда, попытался отпустить какую-то шуточку, но, вернувшись в класс, ощутил, что ноги у него подкашиваются, горло перехватило, а все тело стало словно чужим. Он с трудом дотащился до своего стола перед доской, и ученики, заметив внезапную перемену в его лице — видимо, он сильно побледнел, — притихли. Милош Лекса тяжело опустился на стул и велел им самостоятельно решать примеры на сложение и вычитание дробей. Он не мог поверить, чтобы Нина поделилась истинной причи