В голове Гамзы молниеносно созрел план:
— Завтра же, — сказал он строго, и тон его заранее исключал какие бы то ни было возражения, — отправишься в Крушетице, соберешь всех учителей и подробно разберешься в этом деле. Послезавтра представишь мне все в письменном виде… — Школьный инспектор явственно видел слово «представишь», дважды подчеркнутое красным карандашом, — …объяснение с заключением директора Ракосника и твоим. На этом основании разработаем дальнейший план действий. — В своей речи Гамза употреблял множество подобных оборотов.
Бывший подполковник, ныне вышедший в отставку, он не раз на общерайонных конференциях обращался к директорам школ со словами: «Товарищи командиры!», говаривал не «двести», а «две сотни» учебных часов, как говорят на полигоне, дабы при артобстреле радисты вместо «двести» не услыхали «триста»! Впрочем, во всем остальном армейские навыки в районных школьных маневрах ни Гамзе, ни остальным ничуть не мешали.
— Хорошо! — громко и четко ответил Гладил, и это прозвучало как «Есть, товарищ командир!» На его вытянувшуюся по стойке «смирно!» фигуру смотреть было одно удовольствие, хотя каблуками он не пристукнул.
— Успеешь и после обеда! — уточнил задачу заведующий роно Гамза, уперся в свой командный пункт животом и потому случайно задвинул ящик.
Итак, районный школьный инспектор Гладил на следующий же день объявился в Крушетицах. Вылезая в 12.45 из автобуса на площади напротив магазина «Мясо», он увидал в витрине поднос с атрибутами бычьего естества — поблескивающими бычьими железами. Гладил незамедлительно вошел в магазин и попросил, несколько смущаясь молоденькой продавщицы, взвесить себе этот деликатес, и она с очаровательной непосредственностью взвесила, швырнув на весы сразу килограмм, так что Гладил с трудом запихнул пакет в свой портфель. Это задержало его. Еще на тротуаре перед школой он услыхал звонок, возвещающий о конце большой перемены и начале очередного урока. «Ладно, — решил районный школьный инспектор, — директор Ракосник наверняка уроков не дает. Найду его в кабинете».
Пройдя через стеклянные двери, он приостановился и с удовлетворением прочитал несколько цитат из великого Я. А. Коменского[10], сделанных белыми буквами на синем фоне. Буквы были прикреплены невидимыми гвоздиками. Герб города на арке у входа в зал свидетельствовал о том, что здесь не забыт и здоровый патриотизм. По мере того как Гладил приближался к директорскому кабинету, ударность лозунгов благодаря фантазии Йозефа Каплиржа усиливалась. Их стремительный поток лишь иногда нарушали репродукции из старых номеров журнала «Кветы» в самодельных рамках.
В кабинете директора Яна Ракосника районный школьный инспектор подробно выяснил все, что касалось неприятной истории, и, внимая изложению сути этого дела, неустанно заносил подробности в свой блокнот. Гладил заранее опасался, сможет ли сделать сообщение Гамзе на соответствующем высоком уровне. Ему было неприятно, что Ракосник, хоть и старый приятель, все время подчеркивает, что он лично о происхождении ткани не имел ни малейшего понятия и свою долю взял лишь для того, чтобы еще лучше оформить витринки в местном музее. Впрочем, директор Ян Ракосник лишь повторял то, что ему посоветовала сказать его умненькая жена.
Пройти в учительскую директор Ракосник пригласил районного инспектора Гладила только около половины третьего, когда ребята покинули школу, а кружок рисования и репетиция школьного хора были в виде исключения отменены. Все учителя послушно сидели на своих местах. Обычно инспектор Гладил появлялся в школе лишь накануне каких-либо годовщин или государственных праздников. И теперь учителя догадывались, почему он приехал именно сегодня. И в предположениях своих не ошиблись. Поэтому с огромным интересом ожидали его выступления.
Гладил никогда златоустом не был, тем более сейчас, когда надо было говорить о неприятностях, связанных с украденным материалом. Детям, видимо, претензий не предъявят. Местная текстильная фабрика не станет, надо полагать, требовать от ребят из хора денежной компенсации. Многим сложнее ему видится участие в этом деле учителей. Итак, инспектор Гладил начал тихо, подчеркнув, что по приходе в школу был сегодня обрадован вывешенными на стенах лозунгами, которые призывают учащихся воспитывать себя в духе высокой морали. Содержание этих призывов, увы, не соответствует… — инспектор Гладил заколебался, как бы это поделикатнее назвать… — проведенному здесь… дележу ткани. Сегодня он говорил намного хуже, чем на кремации Еглика. В тот раз его речь была написана на бумажке. Костыли фраз, на которые он сейчас опирался, отказывались ему служить, и Гладил запутался в пустых словесах, к чему-то заметив, что для стенгазет лучше брать бумагу другого сорта, а также вдруг заговорив о том, что во время уроков трудового воспитания можно научить детей делать из пластиковых бутылочек прелестные фигурки. Если же школе удастся связаться с райбольницей, продолжил далее Гладил, то из баллончиков для шприцов мальчишки могли бы сооружать модели самолетиков. Сказав все это, инспектор Гладил снова вернулся к теме о ткани и наконец закончил свою речь странной просьбой.
— Скажите, что нам с товарищем Гамзой обо всем этом думать?!
Директора Ракосника удивил такой оборот дела и неожиданный, хоть и риторический вопрос.
В учительской наступила тишина. Большинство голов опустилось к столу, где в открытых блокнотах были нарисованы у кого грибочки, у кого прописное «Е». Камил Маржик пытался незаметно перелистнуть «Танцевальное ревю», а Бенда под столом обрезал подгнившее яблоко.
— Ну, товарищи, давайте!.. — подбадривал районный инспектор тех, кто посмелее.
Все, однако, продолжали молчать. Лишь Адамцева смущенно улыбнулась, но тут же, словно ее застали за чем-то постыдным, принялась громко сморкаться. Когда казалось, что одному лишь районному инспектору Гладилу под силу столкнуть с места каменную глыбу молчания и замешательства и дать очередной совет, как, например, лучше закреплять скобы в стенах, кто-то сзади поднял руку.
Педагогический коллектив, вздрогнув, обнаружил, что это Милош Лекса.
— А что, собственно, произошло? — воскликнул он весело и оглядел тех, кто сидел поближе. — Никто из нас не знал, что эта тряпка краденая, вот мы ее и взяли. Я — тоже! — признался он и, стряхнув первоначальную робость, продолжал уже совсем уверенно: — Предлагаю тем, кто ткань не использовал, притащить ее в школу, а остальные пускай за нее заплатят, и дело с концом! Так я говорю, товарищи?
— Конечно!.. — громко согласилась с ним Ирена Гаспеклова.
Ее раздражала пустая трата времени. Всем известно, что в субботу у нее свадьба, дома дел невпроворот, сегодня начнут печь пироги! К счастью, удалось убедить родителей и торжественный свадебный ужин устроить в отеле «Коруна». Обо всем позаботился Мирек. У него есть время. Выходить на работу пока рано: больная нога еще не в состоянии нести восемьдесят килограммов его веса. Он хоть и сменил костыли на палку, но ходить должен осторожно — последний рентген показал, что придется, видимо, подвергнуться еще одной операции. Если б Ирена захотела, свадьбу можно было бы отложить. Хотя она прекрасно понимает, что смелости у нее на это уже не хватит. Приближалось пятое марта, день свадьбы, и с его приближением все дальше отступало ее отвращение к Миреку. Ирена выйдет за него потому, что жалеет, потому, что стыдно оттолкнуть его именно сейчас, когда он — будем надеяться, временно — искалечен. Потому, что все вокруг убеждают ее, что свадьба лишь формальный, завершающий акт их прежних взаимоотношений. Ирена уже все ему простила. Теперь ее все чаще одолевает иная мысль: в ней зреет неукротимое желание изменить ему и успеть сделать это еще до свадьбы, до пятого марта! Впрочем, она точно знает, что хочет отомстить не ему, а той черноволосой, которая обольстила его, той гордой и самоуверенной царь-птице…
Анечка Бржизова кивком головы тоже выразила свое согласие с Милошем Лексой. Теперь все смотрели на районного инспектора Гладила, ожидая, как отреагирует он на разумное предложение Милоша Лексы. Но тут раздался звучный голос Йозефа Каплиржа:
— Что касается меня, то я так не считаю!
Йозеф Каплирж бросил это как вызов, как пароль, как лозунг, который можно прибить на стенку! И все заметили, насколько Каплирж взволнован, пальцы его судорожно сжимали блокнот, чтобы скрыть дрожь!
И районный инспектор Гладил, тоже уставившись на него с изумлением, вздернул слегка подбородок, что означало: ну, продолжайте!
Каплирж это понял и, прислонившись к спинке стула, одной рукой придерживая на столе блокнот, другую же опустив вдоль тела, продолжал в такой, не слишком привычной позе.
— Ты, Милош, полагаешь, — обратился он к Лексе, но тут же перевел взгляд туда, где сидел директор Ракосник и районный инспектор Гладил, — ты полагаешь, что если кто-то возвратит кусок этой ткани, — Каплирж перекатывал во рту гремящие согласные, — то все будет в порядке? Так?
Он вовсе не ждал ответа, ответ ему был не нужен, тем более ответ Лексы. Вопрос был риторический.
— Эти подозрения, эта репутация, которую мы обретем в городе, — все это касается не только школы! Мы, товарищи, привыкли говорить «школа», имея при этом в виду только здание и в нем наших учеников! Но никак не себя. И если люди в самообслуге, в сапожной мастерской или на собраниях станут утверждать, что учителя — жулики, то будут иметь в виду нас всех: и тех, кто ткань взял, и тех, кто ее не брал! Я лично никогда не умел прятаться за словами «я тут ни при чем, это не я, это другие». Но я живу в Крушетицах вот уже тридцать два года! А теперь мне будет стыдно показаться на улице, потому что каждый может ткнуть в меня пальцем и сказать — это он! Тот, что крал! Перед всеми нами теперь открывается такая перспектива. Но больше всего меня задевает, — тут Каплирж, вдруг понизив голос, раздумчиво уставился перед собой, — что такое обо мне станут говорить и мои бывшие ученики, те, которым как напутствие в жизнь я хотел дать все лучшее, что мог и имел… — Он глубоко вздохнул и в тишине, какая может стоять разве что на поверхности Луны, пр