Ирена принесла в школу два торта и коробку малюсеньких свадебных крендельков. Она попросила Гавелку пригласить по местному радио после уроков коллег в учительскую. Пришли все, выпили — кто немного вина, кто вишневого ликера, — пожелали ей счастья в супружеской жизни, поострили, как и положено в таких случаях, на тему… но больше собирались в маленькие группки и судачили на злобу дня.
Уже вчера на собрании в национальном комитете сидящий рядом с Бендой товарищ, нагнувшись к его уху, прошептал:
— Я слышал, что у вас в школе превеликий скандал из-за каких-то тряпок?!
Объяснять подробности этому столь хорошо информированному товарищу у Бенды не было времени, ибо собрание затянулось и все спешили по домам.
Утром продавщица из молочной остановила Анечку Бржизову:
— Говорят, ваш директор неплохо гребет под себя, еще бы, евонная мадама ходит расфуфыренная, ровно из модного журнала, и откуда только у нее эти тряпки? Гляжу я на нее, пани учителка, а на ней что ни день, то обновка, ну ничего, теперь эта лафа кончится, муженьку-то ее, видать, не поздоровится!
Анечка Бржизова попыталась возразить: дескать, ничего подобного не произошло, — но продавщица из молочной знала лучше ее, ведь информация начинала поступать к ней с половины шестого утра и, вне всякого сомнения, была исключительно правдивой.
— Слышишь?.. — незаметно подтолкнула Дана Марешова Губерта.
В автобусе, на два ряда впереди, сидели две женщины в платочках и говорили о том, что вчера в крушетицкой школе учителя, переругавшись, выложили друг про друга всю подноготную.
Непостижимо, но слухи словно обладали крыльями, они мгновенно разлетелись по городу, разрастаясь, как грозовая туча.
— Откуда мы можем знать… — подала реплику Адамцева, вонзая нож в торт с кремом, — сколько материала привезли в школу из Центропала?!
— Надеюсь, ты не считаешь, что Ян Ракосник взял что-то себе? — запротестовала Власта Пудилова.
Отпивая вино, она закусывала только арахисовыми орешками, чтобы не полнеть. Адамцева ела вовсю: ей уже не грозило ни испортить, ни улучшить фигуру. С превеликим аппетитом она впивалась зубами в кремовые цветочки, украшающие торт.
— Я ведь тоже не вчера родилась! — парировала она многозначительно и спросила с набитым ртом: — А Ракосник где? Здесь?
— Его нету.
Директор Ян Ракосник действительно не явился утром в школу. Его очаровательная супруга позвонила с работы Гавелке, что Яну ночью стало плохо, видимо переутомился, пришлось вызывать неотложку, и доктор велел немедленно вести его в тынецкую больницу. Заместитель директора Гавелка перед началом занятий сообщил об этом коллективу. Большинство удивилось. Камил едва сдержался, чтоб не заорать «ура-а!». Хорошо бы шеф отдохнул дней эдак четырнадцать — ему, Камилу, не пришлось бы готовить план занятий, и он мог бы пожить себе в удовольствие, спокойненько и без волнений, дерзко обходя парикмахерские!
Если директора Ракосника какое-то время подержат в больнице, размышляла Ева Мокра, упрошу Гавелку дать мне в пятницу отгул и съезжу в Прагу. По некоторым сообщениям из газет, подтверждаемым также иностранной печатью, положение в стране, откуда родом Омар, несколько дней назад стабилизировалось настолько, что можно говорить даже о нормализации. В Министерстве иностранных дел могут знать, есть ли какая-нибудь возможность связаться с отцом Радки. С нее хватит переживаний. Каждый день, возвращаясь домой, она с волнением ждет и смотрит на жестяной почтовый ящик, не выглянет ли наконец оттуда уголок авиаписьма — от Омара. И каждый раз находит лишь газеты или открытку от знакомых. И все. Может быть, в Праге ее чем-нибудь порадуют. Ей пока хватило бы одной надежды.
— Что ты на все это скажешь? — спросил будто мимоходом Бенда у Йозефа Каплиржа, стоящего, заложив руки в карманы, у пульта управления школьным радио и с явным удовольствием наблюдающего, как педагогический коллектив попивает вино и щелкает орехи.
— Обычный трюк руководящих работников, — ответил Йозеф Каплирж.
Бенда испугался.
— Думаешь, притворяется? — усомнился он осторожно.
— Не знаю, не знаю, но Ян, — Каплирж имел в виду директора Ракосника, — безусловно, не из тех, кто свалится в нервном шоке, как только услышит правду в глаза.
Анечка Бржизова, отреагировав на его последние слова, подошла к ним с бокалом вина в руке.
— Ты имеешь в виду — правду, сказанную тобой вчера?
Каплирж все еще держал руки в карманах, и окружающие не знали, что одна его рука крепко сжимает небольшой блокнот, а другая поигрывает авторучкой.
— А разве я солгал? — повернулся Йозеф Каплирж к Анечке.
— Нет! Конечно же, нет! Но то, что ты сказал, было бестактно! Особенно при инспекторе.
Каплирж выпятил губы, словно собираясь плюнуть, но проглотил слюну и высокомерно заявил:
— Правда всегда бывает бестактной и даже грубой.
— Все это ты мог сказать на партийном собрании, там это не было бы ни бестактным, ни грубым!
Каплирж дернулся всем телом.
— Почему же в таком случае ты не соберешь собрание? Ты же председатель нашей парторганизации и должна первой отреагировать на критическое положение в коллективе! — сказал он резко.
— Критическое? — удивилась Анечка Бржизова.
— Да! По крайней мере я так считаю. Руководство школой ослаблено. Над нами, словно дамоклов меч, нависло ложное обвинение в хищении…
— Ты преувеличиваешь!.. — перебила его Бржизова, но Йозеф Каплирж не угомонился.
— …еще немного и не только взрослые, но и наши ученики станут тыкать в нас пальцем! В коллективе царит растерянность, дисциплина ослаблена! Разве вы этого не видите? — Каплирж повернулся к Бенде: — Скажи хотя бы ты, Франтишек…
— Я, что я… не знаю! — промямлил Бенда, порываясь уйти.
Бржизова опять отпила глоток, поглядывая поверх бокала на коллегу и обдумывая, наигранное ли это возмущение или вся история с даром данайцев действительно так на него подействовала.
— Следующее партсобрание, как тебе, Йозеф, несомненно, известно, состоится через неделю. Если будет необходимо, мы обсудим и эту историю! — попыталась Анечка Бржизова урезонить Каплиржа. Но Каплирж не успокоился. Он вдруг раскинул руки, с такой быстротой выхватив их из карманов, что жест этот показался даже комичным, и закричал так громко, что Дана и Божена Кутнаерова оглянулись:
— Не знаю! Возможно, я рехнулся и все напридумывал! Пусть так! Но я решительно не согласен с тем, чтобы замяли этот вопрос, чтобы все мы, члены партии, ходили вокруг да около проблемы, не замечая ее, и утверждали, будто ее не существует!
Бенда моргал глазами, ожидая ответа Бржизовой.
— Успокойся, Йозеф, ведь ничего страшного не стряслось! — только и сказала она.
Каплирж оскорбленно передернул плечами.
— Думай как хочешь. Но я докажу тебе, что это не только мое мнение!
Могло показаться, что Каплирж оттолкнулся от стола, так он летел к дверям.
— Ты что-нибудь понимаешь? — спросила Анечка Бржизова у Бенды, который застыл на месте, пораженный столь неожиданным побегом коллеги.
— Я… я… не знаю, Анечка. Но нечто подобное я уже пережил. У нас, в третьей роте, служил поручик Бенетка, и все утверждали…
Анечка перебила его жестом.
— Извини! — Она холодно глянула на него. — Мне нужно к Иренке! — И отошла, чтобы вручить невесте подарок от коллектива педагогов — электрогрилл.
А Йозеф Каплирж уже влетел на третий этаж. Он хотел было ворваться в свою комнату, как вдруг услыхал за неплотно закрытыми дверями 6-го класса чьи-то шаги. Открыв двери и увидав Губерта Влаха, он вошел в комнату.
Губерт Влах цветным мелком рисовал на доске гигантский цветок в разрезе. Это была интересная картина, главным образом потому, что автор исполнил ее лишь в синем и желтом цвете. И только для подписей употребил белый мелок.
Услыхав скрип паркета, Губерт обернулся. Вид у него был такой, будто его застигли за чем-то запретным.
— Ты почему не внизу? — спросил его Каплирж.
— Мне надо пораньше уйти. Это, — Губерт ткнул пальцем в направлении доски, — на завтра. Утром здесь как в сумасшедшем доме. — Он опять повернулся к доске и принялся украшать точками завязь.
— Знаешь, Губерт, иногда я тебе удивляюсь и восхищаюсь тобой! — промолвил Каплирж, усаживаясь за первую парту в среднем ряду.
— Что ты имеешь в виду?
— Можно было ожидать, что после перевода ты опустишь крылышки. Но ты один из немногих, кто ведет уроки в полную силу своих знаний.
— Оставь!.. — В завязи точек становилось все больше и больше, и она походила теперь на мешок с золотыми монетками.
— Не могу не удивляться, что у нас этого никто не замечает…
— На такие вещи ни у кого обычно не хватает времени!.. — ответил Губерт, ни к чему не обязывающим тоном.
Каплирж поднял палец.
— Ты хочешь сказать — у нас в школе! — Каплирж выскочил из-за парты и начал вышагивать по классу. Казалось, он разглядывает стены и все его внимание обращено на геометрические модели за стеклом. Но нет, это только казалось, он был слишком углублен в то, о чем говорил.
— Мы лишь регулярно заполняем и отправляем в роно анкеты и сводки. В этом мы, несомненно, на первом месте во всей стране. Но что касается самой воспитательной работы, политического воспитания педагогов — тут мы слабы. Лично я против директора Ракосника ничего не имею, более того, мы, можно сказать, друзья! Но я не могу простить ему, что именно политработа ускользает из его рук, что он не желает решать проблемы, избегает конфликтов. И потому каждый делает что хочет! Марешова меняет уроки, Камил является в школу подвыпившим, Гавелка, вместо того чтобы предупредить Ракосника об этих нарушениях дисциплины, знай себе заполняет клеточки и отсылает сводки. — Каплирж резко повернулся к доске. — Скажи, я не прав?
— Конечно, прав! — признал с неохотой Губерт. За его спиной опять послышались монотонные шаги.
— Взять хотя бы эту историю с тканью! Какова позиция директора школы? Что он предложил? Какое решение? Ты не сердись, но я вчера не выдержал и при всех высказал свое мнение. Сегодняшний день подтверждает, что я не ошибся. Коллектив