Последним из физкультурного зала вышел Прскавец. Он запер за собой дверь и зашагал по коридору к учительской, обходя сбившихся в стайки ребят, которые сейчас, во время большой перемены, прохаживались вдоль стен, украшенных дипломами и почетными грамотами. В одной из стеклянных рамок была и та, из Индии. Прскавец поздоровался с Даной Марешовой. Ему показалось, что она с каждым днем меняется. В интересном положении, что ли? Женщины уже наверняка в курсе, им про других все известно раньше, чем те узнают про себя сами.
Проходя мимо стенгазеты, где было сообщение о результатах соревнования по сбору крышечек от тюбиков зубной пасты, Прскавец заметил, как в мужской туалет с подозрительной поспешностью юркнули двое мальчишек, только что занимавшихся у него на шведской стенке. И тут же, из того же туалета, выбежали малыши из первого или второго класса. Кто-то выставил их с такой беспардонностью и так сурово, что они смогли застегнуть штанишки лишь в коридоре. Прскавец ворвался в туалет без колебаний. У входа, где на облицованной плиткой стене было несколько умывальников, никого не было, Прскавец распахнул вторую дверь и моментально учуял запах табачного дыма. Из последней кабины поднимались к потолку голубоватые облачка. Прскавцу стало ясно: здесь проходит сеанс курения, и его охватило желание немедленно разогнать это сборище наркоманов. Прскавец хлопнул дверью и затопал, изображая быстрый бег. Потом тихонько постучался в кабину.
— Открывайте, открывайте, старички! — сказал он вполголоса заговорщическим тоном.
Те, в кабине, клюнули и повернули ручку. Прскавец, воспользовавшись моментом, резко рванул дверь на себя. В кабине находились молодые люди лет по тринадцати. Они курили! Увидев учителя, курильщики побросали сигареты в унитаз, и мальчишка ростом повыше мгновенно спустил воду. Вода с шумом обрушилась на окурки — свидетельство их преступления, но Прскавец уже держал обоих за уши и безжалостно тащил из туалета в коридор. Преступники вопили и клялись, что больше никогда в жизни не возьмут в рот сигарет.
В коридоре Прскавец столкнулся с двумя мужчинами в длинных пальто.
Он поздоровался, ибо сразу же узнал их.
Те сдержанно ответили, обменявшись между собой взглядами.
Прскавец отпустил мальчишек и засмеялся:
— Все курильщики начинают одинаково!
Лица прибывших были подобны уксусной эссенции, но, несмотря на это, они по очереди пожали ему руку, потому что были знакомы много лет.
Яна Ракосника они застали в его кабинете. Три дня, проведенные в больнице, подействовали на него не лучшим образом. Строгая диета и недостаток свежего воздуха погасили румянец и прочертили от носа к губам две глубокие морщины. И даже воротник рубашки в тонкую полоску казался теперь на номер больше нужного. Пришедшим уже было известно, что электрокардиограф не отметил критического состояния сердечной мышцы, кардиограмма была нормальной, а говоря точнее — в границах нормы. В тот вечер после собрания он выпил снотворного, понимая, что не уснет. Они с женой снова и снова разбирали события последних часов. Ян Ракосник вернулся из школы взволнованный, отказался от ужина и только к полуночи попросил чего-нибудь поесть. Алена, зная, что он любит гренки на сале, пожарила пять штук с колбасой и яйцом. Ян Ракосник не заметил, как съел все пять, потому что вслух рассуждал о неожиданной атаке Каплиржа. Часов около трех Ян Ракосник проснулся от невыносимой боли в области сердца! Вот оно, началось! — мелькнула у него мысль об инфаркте. Он ощущал также острейшую боль и в области желудка, но ничего не сказал приехавшему врачу о жирных гренках. Ему казалась постыдной возможность столь банального происхождения жестокой муки, и потому он с радостью согласился на незамедлительную госпитализацию.
Но сейчас Ян Ракосник понял, что режущая боль, от которой он рычал, как дикий зверь, ничто по сравнению с тем, что он ощутил сегодня утром при чтении копии письма Каплиржа. Письмо пришло по почте вместе с остальной корреспонденцией в неприметном конверте, на котором стояла большая печать — R — rekomando — заказное.
Ян Ракосник прочел и в первую минуту не поверил своим глазам! Но копия была подписана «Йозеф Каплирж». А директор очень хорошо знал этот каллиграфический почерк. Закурив трясущимися руками сигарету, он позвонил Каплиржу и попросил зайти к нему в кабинет. Автор письма не заставил себя ждать.
Он почтительнейшим образом поздоровался, но директор Ракосник, не отвечая, приподнял кончиками пальцев три страницы четкого текста и, держа на весу, словно мерзкую жабу, спросил:
— Это писал ты?
— Да, товарищ директор!
Мгновенное признание несколько озадачило Яна Ракосника.
— Чего ты этим добиваешься?
— Там все сказано! — ответил Каплирж, и лицо его при этом было каменным.
— Вот уж не ожидал, что ты станешь писать на меня… доносы! — Директор Ракосник немного поколебался, прежде чем произнести последнее слово.
— Доносом это называешь ты, товарищ директор!
— Иные способы тебе не известны?
— На иные ты не реагируешь…
— Почему ты не пришел ко мне? Почему никогда не обратил моего внимания на допущенные ошибки? — пенял Йозефу Каплиржу директор.
— Тебе отлично известно, что я пытался это сделать!
— Неправда!..
Каплирж обдумывал каждое слово.
— Правда. Это могут подтвердить свидетели…
— А тебе не кажется, Йозеф, — директор обратился к нему по имени, как делал это всегда, — что это недозволенный удар ниже пояса?
Каплирж вздернул голову так, что стал виден подбородок с едва заметной ямкой.
— Об этом пусть судят другие! Еще что-нибудь, товарищ директор? — спросил он строго и машинально взглянул на часы.
Директор с превеликим неудовольствием отпустил его.
И вот теперь явилась эта пара, чтобы взвесить его, директора Яна Ракосника, заслуги и провинности. Они будут вершить суд наедине или потребуют присутствия жаждущей крови аудитории?
Гамза высказал пожелание, чтобы в разбирательстве приняли участие лишь члены партии, ибо в письме подвергнуты критике, кроме прочего, взаимоотношения между руководством школы и партийной организацией.
Директор Ракосник позвонил Анечке Бржизовой, и они договорились, что соберутся ровно в двенадцать. Если кто-то сможет и пожелает, пусть проведет урок истории в шестом классе вместо Франтишека Бенды. Гавелка заявил, что он обеспечит замену, и передал Божене Кутнаеровой, что эта приятная обязанность ложится на нее.
Значит, через час!
Оставшееся время начальство употребило на обычную проверку школьной документации. Все оказалось в полном порядке, впрочем, как обычно. Начальство оставило свои автографы и в школьной летописи.
Директору Яну Ракоснику было явно не по себе, потому что ни Гамза, ни школьный инспектор Гладил не сказали ему сейчас, когда они остались одни, ни слова ободрения. Ни единого словечка! Например, что письму не верят. Или хотя бы что-то подобное. Заведующий роно Гамза бесстрастно листал инвентарную опись и проверял расходы и инвестиции. После чего попросил характеристики учеников, оканчивающих в этом году школу, и углубился в их детальное изучение. Он справлялся лишь об отсутствующих документах. Инспектора же Гладила интересовали рационализаторские нововведения в школьной столовой. Директор Ракосник протянул ему многостраничный план-предложение.
На собрании присутствовали товарищи: Бенда, Гавелка, Бржизова, Ракосник, Раухова, Марешова, Каплирж, Влах и Выдра. А также товарищи Гамза и Гладил.
— Записывать? — спросила Иванка Раухова. Анечка в нерешительности бросила взгляд на заведующего роно Гамзу. Тот, однако, пребывал в задушевной беседе с Выдрой, с которым они были знакомы еще с тех времен, когда Выдра преподавал в тынецких школах.
— Я предлагаю, — раздался в тишине звучный голос Йозефа Каплиржа, — чтобы сегодняшнее собрание было целиком занесено в протокол!
— Никто и не собирается поступать иначе! — резко ответила ему председатель парторганизации Бржизова. Каплирж сидел с равнодушным видом, разложив перед собой на столе блокнот и футляр с письменными принадлежностями.
Бржизова открыла внеочередное партийное собрание и коротко поприветствовала гостей. Присутствующие еще более притихли. Она предоставила слово товарищу Гамзе.
Товарищ Гамза огляделся. Они сидели в полупустой учительской, из коридора доносились крики ребят, которые мчались в столовую. Кроме Выдры и Ракосника, Гамза был знаком еще и с Бржизовой. За прошедшие годы он раза два побывал на ее уроках чешского языка, знал о ее педагогических достоинствах и не жалел слов похвалы, ставя в пример молодым учителям продуманную, однако ненавязчивую методику преподавания, превосходную во всех отношениях. Естественно, Гамза был знаком также и с Гавелкой. Остальные лица ему были незнакомы. Не может же он, Гамза, знать сотни учителей, разбросанных по всему району. История Губерта Влаха ему известна, хотя встречаться с ним еще не доводилось. Теперь — этот Йозеф Каплирж! Когда они представились друг другу, Гамза посмотрел ему прямо в глаза, полагая, что увидит в них робость или по крайней мере смущение. Но наткнулся на маску. Отлично выполненную восковую маску. И даже рука, которую Гамза пожал, была холодной и сухой.
Гамза предельно кратко сообщил собравшимся, почему счел нужным просить председателя школьной парторганизации Бржизову созвать внеочередное партийное собрание, и протянул ей письмо, предложив зачитать текст вслух.
— Лучше ты, Иванка, — извинилась Бржизова, — я забыла в классе очки, — и она передвинула к пионервожатой по блестящей доске стола три скрепленные страницы.
— Хорошо!.. — сказала Раухова и стала спокойно читать.
Заведующий роно Гамза вел наблюдение за присутствующими. Каплирж, застыв, сидел на стуле и с безучастным видом смотрел в окно. Со своего места он мог видеть кромку леса, куда вели стопы всех школьных прогулок, а над лесом — серо-голубое небо с мазками желтоватых облаков, предвещающих весну. Директор Ракосник сидел, сцепив на столе руки, в руках он держал карандаш, лицо его было пепельно-серым. Дана Марешова нервно окидывала окружающих взглядом. Бенда удивленно цокал языком, заместитель директора Гавелка вертел головой, как радаром. На лице усатого, того, что сидел как раз напротив Гамзы, не отражалось ничего. Гамза мог поклясться, что мысли этого человека витают где-то далеко-далеко. Старый Выдра, этот неугомонный борец за справедливость, не успокоившийся и на пенсии — он охотно берется за любую общественную работу, от которой другие бегут, — сидел приставив рупором ладонь к левому уху. Последствия «внимания», проявленного к нему в концентрационном лагере, нет-нет да и сказываются, особенно сейчас, когда Выдре далеко за шестьдесят. Учительница, которая читает письмо, Гамзе — он и сам не знает почему — несимпатична. Будь объективен, одергивал себя Гамза, хоть ты и полагаешь, будто первое впечатление — самое верное, что касается этой бабенки — тут ты можешь ошибиться!