что во время инспекционных проверок он держал себя весьма иронично. Потом его скинули. Злые языки утверждают, будто бы в то время поговаривали о каких-то взятках, хотя никто Еглика, как говорится, за руку не хватал. Но вот в один прекрасный день он вдруг объявился в Крушетицах, имея в кармане приказ занять место заместителя директора.
Ян Ракосник со спокойной душой вверил ему все школьное делопроизводство, а это уже немало. Еглик преодолевал административные трудности легко, никогда не забывал докладывать обо всем, о чем требуется доложить вышестоящим органам, и вовремя отсылал отчеты и сводки, из чего можно было заключить: Еглик всем доволен и административная деятельность — его страсть. Впрочем — приходило иногда в голову директору, — это проистекает из ностальгии Еглика по былым временам. Ведь когда-то подобные отчеты и сводки приходили в облоно на его, Еглика, имя.
Директор Ян Ракосник стряхнул пепел в хрустальную пепельницу, подарок одной из выпускниц, которая теперь учится в школе стеклодувов, встал и подошел к окну. Из окна было видно серое небо, волнистая линия холмов за городом, блестящая черепица крыш и безжизненные окна опустевших на зиму дач. Если наклониться, касаясь лбом стекла, то можно увидеть тротуар, по которому тянутся в школу дети. Он узнает и молодую женщину, она ведет за руку кудрявую девчушку. Это Эва Мокра. Преподает в школе чешский язык и историю. Директор наблюдает за ней на совещаниях. Она никогда не поднимет руку, чтобы взять слово, не улыбнется, когда остальные хохочут, ей все понятно и все безразлично. Она кладет перед собой развернутые газеты — даже издали можно определить, что они иностранные: английские или немецкие, — читает, переворачивает листы в тот момент, когда ей кажется, что директор слишком углубился в проблемы и ничего не замечает. Ему не хочется делать ей при всех замечание, но сейчас он злится на себя за непоследовательность, хотя отлично понимает, что Эва не изменится и другой не станет. Зайдет Эва с дочкой в детский сад напротив? Сейчас они должны перейти улицу. Нет! Значит, туда они не пойдут, потому что в крушетицком детском саду нет мест и Эва должна ждать своей очереди, как ждут другие матери. Директор Ракосник вспомнил, что ее заявление рассматривалось на профкоме, но все пока безуспешно.
За его спиной послышался стук. Не успел он ответить «войдите», как в кабинет вошел Еглик, почему-то одетый в черное пальто. Он тоже курил, вставив сигарету в длинный мундштук, на лице заместителя играла приветливая улыбка.
— Доброе утро… — сказал Еглик.
— Здравствуй, Франтишек! — Ракосника поразила его необычная бледность, или это по контрасту с черным пальто? Директор подошел к своему заму и протянул ему руку. Такое случалось не каждый день, и он не смог бы объяснить себе, почему пожимает его руку именно сейчас. Быть может, потому, что они совсем одни в этом тихом пока кабинете?
— Пойдем ко мне, я тебе кое-что покажу! — сказал Еглик.
Ракосник последовал за ним. Они вошли в комнату рядом с директорской. Вдоль стен громоздились сложенные аккуратными штабелями новые учебники, стояло несколько пар лыж — седьмой класс поедет зимой с Прскавцем и Боженкой Кутнаеровой в Крконоше. На письменном столе лежали формуляры, бумаги и папки с каллиграфическими надписями, указывающими на их содержимое. Угловая комната с двумя окнами: одно выходит на улицу, как и окно директорской, второе — в школьный сад. Еглик подвел директора именно к этому окну, отшвырнув по дороге полуоткрытую картонную коробку с какими-то новыми учебными пособиями.
— Посмотри! Ты видишь его? — кивнул Еглик и, стиснув зубами мундштук, глубоко затянулся. В саду между рядами роз прохаживался мальчуган. Голова его была низко опущена, руки сложены за спиной. Десять шагов по дорожке в сторону теплицы, столько же — обратно.
— Ты про мальчишку?
— Да!..
Он похож на директора зоопарка, к которому нагрянуло стадо жирафов! — подумал директор, но вслух сказал:
— Ну и кто же это?
— Бенда-младший!
— Златко?
Мальчик внизу вдруг остановился. Подперев правой рукой подбородок, левой он подхватил себя под локоть и с минуту стоял замерев, потом дернулся и пробежал до теплицы, после чего размеренно зашагал обратно, словно лошадка, запряженная в карету.
— Что он там делает?
— Мыслит…
— Ему давно пора сидеть в классе, я спущусь за ним!
— Нет, подожди, — задержал директора Ракосника его заместитель. — Я лучше скажу его отцу, если он в учительской, пусть сам за ним сбегает.
— Нормален ли этот мальчишка? — засомневался вслух Ракосник. — За эти годы в школе я кое-что повидал, но этот — феномен!
Еглик распахнул дверь в учительскую, окинул взглядом присутствующих учителей, которые курили или грызли яблоки из корзинки, принесенные Лексой, но, не обнаружив Бенды, поздоровался и опять прикрыл двери.
— Он, наверное, наверху, в классе, — сказал Еглик директору Ракоснику, — я сам схожу за парнишкой.
Еглик вытащил из замка ключ, который висел в общей связке — там же болталась картонная бирка и множество других ключей, — сунул его в карман и вышел в коридор. Директор Ракосник через другую дверь возвратился в свой кабинет.
Школьный сад напоминал пьянчугу, что, пробудившись утром в своей комнате, с ужасом обнаруживает погром, учиненный им ночью. Так выглядели к осени все пришкольные участки, которые повидал на своем веку Еглик, если, конечно, среди учителей не находился какой-нибудь энтузиаст, кто, понимая всю важность этого куска земли для воспитания ребят, не посвятил бы этому не только душу, но прежде всего свои руки и свободное время. На некоторых грядках из-под высохшего пырея пробивались усы клубники, в отчаянии взывающие к людям, чтоб их рассадили; помидоры, уродившиеся нынче в таком изобилии, что их не смог оборвать даже школьный сторож, валялись в грязи; стекла в теплице тут и там были выбиты, а за распахнутой дверью виднелись поломанные мотыги и ручки лопат. Лишь вдоль ограды горели всеми цветами радуги георгины, щедро расточая свою красоту и не обращая внимания на царящее вокруг разорение, да два ряда роз. Именно вдоль них и вышагивал Златко. Услыхав потрескивание веток и шелест яблоневых листьев под башмаками Еглика, он исподлобья глянул в ту сторону, откуда доносились шаги, и снова уперся взглядом в землю.
Еглик дожидался его возле теплицы. Сигарета давно погасла, но Еглик все еще держал в зубах прокуренный мундштук: к сигаретам с фильтром он никак не мог привыкнуть.
— Ты что здесь делаешь? — поинтересовался он, когда мальчик был в двух шагах от него.
— А пошел ты! — пробормотал Златко и, не останавливаясь, сделал «кру-у-гом!».
Замдиректору Еглику показалось, что он ослышался. Он сунул мундштук в карман пальто и громко спросил:
— Что ты сказал?
Ать-два, ать-два: Златко топал по дорожке, не обращая на него никакого внимания, и, лишь повернувшись назад, с ненавистью глянул на седовласого учителя и бросил ему в лицо:
— Иди-ка ты, старикан, в ж…
Только теперь замдиректора Еглик осознал, что слух у него в порядке. Он стиснул зубы и бросился со всей возможной для него быстротой к мальчишке, схватил за ворот оранжевой курточки и принялся трясти.
— Ты как это со мной разговариваешь? — орал он.
Златко, обернувшись, бросил через плечо:
— Как-как! Грубо! Отвяжись! Чего прицепился!
Воротника оранжевой курточки Еглик не отпустил. С подобной дерзостью он уже давно не сталкивался, хотя через его руки прошли и не такие бунтари.
— Я тебе не мальчишка, свиненок, чтоб ты мне «тыкал»…
Замдиректора Еглик бешено трепал Златко из стороны в сторону. Златко подпрыгивал среди листвы, словно теннисный мячик, и голосил:
— И ты мне тоже не «тычь», старикашка несчастный! И не лезь ко мне и не мешай! Я ведь к тебе не лезу и не мешаю!
Ошеломленный Еглик опустил его с высоты на грешную землю:
— Ах, так! Значит, я тебе помешал… — ухмыльнулся он с иронией. — Позволь узнать, чем же ты так занят?
Мальчик одернул куртку и заправил рубашку в штанишки.
— Все равно ведь не поймешь…
Учитель сделал вид, будто не замечает больше, что ребенок продолжает обращаться к нему на «ты», его, пожалуй, теперь это даже забавляло.
— Ты так полагаешь?..
— Наша училка тоже глядит на меня, как динозавр на комбайн!
— Гм… а в чем, собственно, дело?
Златко уже успел застегнуть последнюю пуговку своих штанишек.
— Тебе понятна теория множеств? — поинтересовался он недоверчиво.
— Ну… — промолвил с улыбкой Еглик. — Кое-что мне, пожалуй, понятно. А что непонятно тебе?
— Я пришел и спрашиваю, не кажется ли ей, что при симметричном расположении двух множеств, если их пересечение не пусто… элементы из множества А принадлежат одновременно и множеству Б, и наоборот…
— И что же тебе ответила учительница?
Златко сморщил свой маленький носик:
— Что у меня в тетрадке не отчеркнуты поля!
Еглик ожидал чего-нибудь в этом роде. О профессиональных познаниях кое-кого из своих коллег он был не слишком высокого мнения.
— А как ты сам это представляешь?
Златко влез на грядку, из которой тут и там торчали кочерыжки цветной капусты, маленьким ботинком утрамбовал глину и принялся прутиком чертить два треугольника.
— Смотри, — сказал он заместителю директора Еглику уже немного спокойней, словно возраст того был порукой, что Златко наконец будет понят, — вот обычное пересечение двух множеств…
Еглик снова улыбнулся пустячному слову «обычное», но тут же наклонился над головенкой мальчика и стал следить за его маленькой рукой, не поспевающей за опережающими ее мыслями.
Когда стрелки часов перешагнули за половину восьмого, учительская стала наполняться «бездомными», то есть теми из педагогов, кто не являлся обладателем ключей от кабинетов или не дежурил сейчас в коридорах. Примчались также учительницы из младших классов, чтобы поклянчить у Еглика цветные мелки или звякнуть по служебному телефону мяснику, приятельнице, мужу и даже в другой город — естественно, за счет школы — или просто поздороваться друг с другом. Те, кто помоложе, доставали сигареты, постарше — перемывали косточки знакомых и знакомых своих знакомых, а в оставшиеся минуты выслушивали, хотя и без особого любопытства, что и где стряслось.