У вешалки стоял Бенда-отец и рассказывал Дане Марешевой, надевавшей халат в синий цветочек:
— Меня призвали на военную в пятьдесят первом и отправили в Вышне Ружбахи, что в Словакии. Это на самом востоке — сплошняком холмы да горы, ты мне не поверишь, но однажды, кажется во вторник, когда уже дали отбой, является дежурный…
Бенда не договорил, потому что в приоткрывшуюся со скрипом дверь просунулись плечи и седая голова замдиректора Еглика, кроме того, он увидел директора Ракосника, прохаживающегося по кабинету в ожидании, когда его зам произнесет: «Франтишек, можно тебя на минутку?»
И все трое тщательно закрыли за собой дверь.
Само собой разумеется, все заметили поспешное исчезновение коллеги, но, не сочтя это чем-то из ряда вон выходящим, возвратились к прерванным разговорам.
Учительница Власта Пудилова взгромоздила на стол две хозяйственные сумки. Из одной она по порядку достала две стопки тетрадей, которые проверяла дома, из другой с превеликой осторожностью вынула сверток, аккуратно завернутый в бумагу.
— Что ты купила? — нагнулась к ней Адамцева.
— Рубашку нашему Стане.
— Покажи!
Пудилова развязала узелок на тонкой бечевке и зашелестела бумагой. Рубаха была в целлофановом пакете. Адамцева взяла ее в руки.
— Ему наверняка понравится! — сказала она и взглянула на цену, приклеенную на обороте. — За такие деньги можно было две купить! — ужаснулась она. — Я себе такого позволить не могу!
Власта Пудилова стала заворачивать покупки и складывать их обратно в сумку.
— Это для молодых! Муж такую уже не наденет, это факт! Он — и вдруг белая дедеронка…
Адамцева не глядя порылась в своей черной сумке и вскоре выловила двумя пальцами ломтик колбасы. Слегка откинув голову, она ловко опустила его в полуоткрытый рот.
— После обеда совещание, да? — вспомнила она, пережевывая жирный кусок вместе со словами. — Надеюсь, директор не станет его затягивать, иной раз такой треп разведет, а у меня…
— Идешь куда-нибудь?
— Хочу отнести заявление в автошколу, — прошептала Адамцева таинственно.
— Ты хочешь сдавать на права?
— А почему бы и нет? — произнесла Адамцева с вызовом. — А у тебя разве их нет?
— Есть, уже лет двадцать…
— Вот видишь, и у меня будут. Нигде не говорится, что пятидесятилетней бабе противопоказано сидеть за рулем. То, что сумел мой супруг, одолею и я. — Из коридора послышался звонок. — Ну пошли, что ли? — Адамцева поднялась со стула и засеменила на своих коротких ножках к умывальнику, ополоснуть жирные руки и губы.
— Бедняжка! — вырвалось у Пудиловой, когда та находилась уже на таком расстоянии, что не могла услышать ее реплики. И, засовывая сверток в сумку, Пудилова снова ухмыльнулась.
Уходили не все сразу.
Камил Маржик, оставшийся на какое-то время у вешалки в одиночестве, перебрался к окошку, выходящему в сад, возле которого, слегка опершись о подоконник, стояла худенькая женщина. Камил двинулся к ней. Отсюда, от полок, где по первоначальному замыслу должна была лежать методическая литература и свежие газеты, а теперь громоздились лишь старые номера «Младего света» да растрепанные журналы, он мог хорошо разглядеть ее. Она стояла к нему в профиль: коротко подстриженные волосы — несколько лет назад это называлось «под мальчика», покатый лоб плавно переходил в коротенький носик. На неярких ее губах в прошлом году Камил припечатал поцелуй. Тогда это был всего лишь товарищеский поцелуй, не более того. У Ирены был день рождения, все скинулись по десятке и купили бутербродов и две бутылки вина, красного и белого. На ней было платье, зеленое, как трава, Камил это помнит точно. У него в руках гитара, он изобразил какую-то торжественную мелодию, остальные запели «многая лета, многая лета». Камил считает, что и сегодняшний красный цвет ей к лицу, кофточка наглухо застегнута. На все крохотные пуговки до самого горла. Кофточка плотно обтягивает ее фигуру, подчеркивая выпуклости маленьких грудей: его ладони бессознательно складываются ковшиком, он быстро разжимает пальцы, но Ирена и предположить не может, что его взгляд, вкрадчивый и ласковый, словно кошка, льнет сзади к ее юбке и ногам…
— Что ты там увидела? — окликнул ее Камил.
Ирена, вздрогнув от неожиданности, взглянула на Камила отсутствующим взглядом. — Что-нибудь случилось?
— Нет, ничего…
Камил прислонился спиной к стеклу. Бенда уже вернулся из директорской, весь красный: похоже, получил очередную взбучку. Уселся к столу, из ободранного портфеля достал грушу и начал сосредоточенно чистить ее маленьким перочинным ножиком. Шкурки мягко ложились на вырванный из тетради лист.
— Отпустишь вечером Мирека? — спросил Камил.
Ирена вздернула подбородок и раздраженно ответила:
— А я его и не держу!
— Ну так разок не встретитесь, подумаешь трагедия!
— Раз-о-о-ок?.. — протянула она, и губы ее на секунду вытянулись трубочкой.
— Нам репетировать надо. Такая конкуренция! Ты себе даже представить не можешь! Сколько нахалов хватает в руки инструменты и на глазах у ошеломленной публики принимается их истязать!
— Мирек у меня разрешения не спрашивает!
— Наверное, боится, — пошутил Камил.
— Он?.. — Ирена опять уставилась в окно. Утренний туман рассеялся, и опавшая листва заиграла свежими красками.
— Ты не должна его у нас отнимать! Такого трубача — поискать! Иначе мне за него работать придется. Послушай, Ирена, мы в субботу лабаем в Тынце, поехали с нами? А?..
— Нет.
— Но почему? — удивился Камил. — Разве мы так плохо играем?
— Не знаю…
Камил не отставал:
— Давай, давай выкладывай!..
Ирена резко повернулась к нему и заморгала ресницами.
— Потому что я все это ненавижу: и музыку, и ваши гастроли, и репетиции — ну просто все…
Камил собрался было возразить, сказав, что музыка возвышает, подчиняет, что музыка — это нежный тиран и тонкий врачеватель души! Он мог бы сразить Ирену еще тысячей аргументов, но снова прозвенел звонок и пресек все дебаты. Ирена отделилась от окна, и Камилу оставалось лишь крикнуть ей вслед:
— Ты и сама знаешь, что неправа, сама ведь это знаешь!..
Как и все остальные, они двинулись через узкие двери в коридор. Ирена Гаспеклова свернула направо, в четвертый класс, он заспешил по лестнице на второй этаж. У него был урок музыкального воспитания в седьмом. Гамма соль мажор, песня «Хозяюшка, хозяюшка»… и отрывок из лашских танцев.
В цокольном этаже Камил увидал коллегу Каплиржа, который что-то объяснял молоденькой учительнице. Одной рукой он придерживал у стены лист бумаги, а второй чертил на ней концентрические окружности. Каплирж, по-видимому, уже окончил свое объяснение, потому что в тот момент, когда мимо них промчался Камил, он отлепил лист бумаги от стены, протянул его учительнице и сказал:
— Теперь вам понятно?
Гелена Боубеликова, а это была она, вложила лист в учебник и благодарно улыбнулась Каплиржу.
— Теперь — да, — ответила она и засунула книгу вместе с тетрадью под мышку. — Я собралась объяснять это своим ребятам совсем по-другому…
— Поверьте, что такое объяснение поймет и самый отсталый ученик, у меня есть опыт. Попробуйте вызовите к доске Кратохвила! — засмеялся он идее, внезапно пришедшей ему в голову. Их голоса доносились все слабее, а вскоре Камил услышал, как в длинном коридоре одна за другой хлопнули две двери. Оба вошли в свои классы. Камил уже взялся было за ручку дверей в кабинет музыки, собираясь ворваться туда неожиданно для ребят, как вдруг вспомнил совет номер один, данный ему когда-то коллегой Прскавцем: «Последний взгляд учителя, входящего в класс, должен быть посвящен обозрению собственной ширинки!»
Камил, последовав совету, опустил глаза вниз.
Урок музыкального воспитания в 7-м «Б» можно было начинать.
Глава третья
Лекса приоткрыл дверь своего кабинета и через образовавшуюся узкую щель оглядел коридор. Коридор был холоден и пуст, лишь на другом его конце оконные стекла, причудливо преломив лучи пополуденного солнца, игриво раскидали их по противоположной стене. Лекса опять закрыл дверь и вполголоса сказал: «Ну давай!» И прежде, чем нажать на ручку, обернулся и быстро поцеловал девушку, стоящую за его спиной. Она не ожидала поцелуя и уже сделала шаг вперед, его губы соскользнули со лба куда-то к волосам. Лекса ощутил легкий запах шампуня, хотя голову Нина мыла несколько дней назад. Лексу затрясло от аромата девичьих волос, так неожиданно пахнувшего на него, он жаждал целовать ее еще и еще, осыпать совсем иными поцелуями, но, взяв себя в руки, пропустил к дверям и напомнил:
— Завтра жду! В семь вечера. Придешь?
— Постараюсь. Не знаю точно…
— Приходи непременно!
— Может быть, если отпустят…
— Придумай что-нибудь, Нина.
Она не ответила. Лекса глядел через замочную скважину, как она идет по коридору к раздевалке. Цокот ее каблучков резко разлетался от плитки, и коридор, этот старый сплетник, ехидно подхватив звук, возвращал его обратно гулкой пулеметной очередью.
Лекса разогнулся и, лавируя между стендами, что рядами стояли вдоль стен по обе стороны кабинета, вернулся к небольшому столику у окна. Он был доволен, что Нина никого не встретила. Лекса открыл ящик стола, порылся среди коробок с цветными карандашами, липучкой, обломками мела и прочим никому не нужным реквизитом, разыскивая маленькое зеркальце. Оно валялось где-то здесь, но по закону подлости именно сейчас не попадалось под руку. Лекса приподнял пальцем рукав свитера на левой руке, чтобы лучше видеть часы. Обнаружив, что до трех осталась лишь одна минута, а его часы вполне могли отстать, он поспешно подскочил к окну, открыл одну раму и повернул ее так, чтобы в темном стекле увидать свое отражение. Идеального зеркала не получилось, но причесаться по крайней мере можно.
Закончив процедуру, он взял в руки большой блокнот с золотым тиснением «Теплотехна» и вышел в коридор. Под его ногами отвратительно, с пушечными раскатами, стреляла плитка. Он оглянулся на первые двери справа, они были заперты. Боженка наверняка уже сидит наверху, в учительской, и покуривает. Не имело смысла проверять, пуст ли класс на самом деле, и Лекса продолжил свой тернистый путь. Простенки между классами были увешаны почетными дипломами и грамотами в золотых и серебряных рамочках: «Третье место на районном смотре самодеятельности завоевал ученик Йозеф Малат», «Второе место на математической олимпиаде и Почетный диплом принадлежат Яне Сладковой», «Диплом лучшего стрелка — Коукалу Ярославу — пятнадцать лет назад он выбил 76 очков из 100 возможных»! Вот, наверное, было шуму, если диплом висит до сих пор. Чего же добился в жизни этот Коукал Ярослав? — ухмыльнулся Лекса. Мне в жизни крупно повезло, что я являюсь преподавателем такой знаменитой школы! Дипломы и грамоты за ляпы и тяпы учеников и учителей, к счастью, не присуждают, хотя наша гордость и слава — наш школьный хор уже гремит далеко за пределами района! Брр… радости-то, радости, полные трусики! Розы без шипов! Не дети — цветы на могиле родителей!