— Психиатрия — это, конечно же, великая наука, и ваш друг неплохой специалист. Но многое находится за гранью науки и вне доступа любого психиатра, и не только его. Уж поверьте мне. Вы же запомнили наш прошлый разговор? Как только поиск будет прекращен, вы навсегда останетесь без нее.
В этот момент мне стало по-настоящему страшно и мороз колючими мурашками побежал по коже. Неужели я больше никогда не увижу мою Машу? Не смогу прикасаться к ней, заглядывать в ее большие серые глаза? Она никогда не ответит на мой телефонный звонок?! Не встретит меня, уставшего, с работы и не поцелует на пороге?! Зачем же тогда жить?!
— Не исчезайте, пожалуйста! — заорал я не своим голосом, обращаясь к старику. — Можно же что-то сделать?! Помогите! Я прошу! Я умоляю вас!
Старик не исчез и даже не сдвинулся с места. Он прекратил кормить уток, и только вишневая трубочка чадила легким ароматным дымком. Когда я был готов нарушить эту невыносимую паузу, он, не меняя своей умиротворенной позы, еле слышно промолвил:
— Зачем вы создаете никому не нужную суету, ищете, не надеясь найти? При этом желаете найти и никогда больше не отпускать.
В ваших силах исполнить это желание без чьей-либо помощи. Достаточно сделать так, чтобы она не исчезала…
— Как же это сделать?! — перебил я его, сгорая в нетерпении.
Старик как ни в чем не бывало продолжил:
— Истина в вас, а не там, где вы ее ищете. Она настолько близка, что достаточно протянуть руку. Найдите то, что не даст ей исчезать ни днем, ни ночью, ни летом, ни осенью. То, что свяжет вас, если не навсегда, то надолго. И не надо нырять глубоко. Посмотрите на уток. Разгадка не в глубине, а на поверхности…
— О чем вы? — спросил я.
Ответа не последовало. На месте, где еще мгновение назад сидел мой удивительный собеседник, на газете, датированной завтрашним днем, сиротливо лежала корочка свежего белого хлеба. Я метнул ее в воду, и стайка утят дружно набросилась на это незамысловатое лакомство. Только самому маленькому и хилому не хватило места на этом семейном ужине. Он укоризненно поглядывал в мою сторону и жалобно крякал, подзывая крякву-маму.
В этот момент моя измученная многодневной мигренью голова внезапно прояснилась, как утреннее июньское небо под дуновением свежего ветерка, а за спиной затрепыхались громадные сильные крылья. Нет, я не увидел, а ощутил в себе ту самую истину! Она светилась, согревала меня изнутри и вот-вот готова была вырваться наружу. Я крепко прижал руки к груди, словно боялся упустить ее.
«Всего два телефонных звонка! И больше ничего мне сейчас не нужно! Два звонка! И немедленно!» — пульсировало в висках.
Когда на оба моих вызова ответили мгновенно, я понял, что все делаю верно.
— Здравствуйте! Это ремонт квартир?! Да, это снова я!.. Очень срочно!.. Любые деньги!..
— Добрый вечер! Это детский дом?…
* * *
Спидометр отматывал последние километры пути, когда мимо промелькнули пригородные коттеджи и на горизонте на фоне яркого оранжевого заката появились столичные многоэтажки. Я собирался сделать это на протяжении всего пути, но каждый раз боязнь услышать «абонент недоступен» останавливала меня. Приближение города как будто придало мне силы, осторожно прижавшись к обочине, я включил «аварийку». С волнением набирая любимый номер, я почувствовал в салоне еле уловимый сладковато-горький душок домашнего табака.
Как только в трубке раздалось милое мурлыканье моей жены, по телу разлилась приятная истома и душа наполнилась безграничным, ласкающим сердце упоением. Так хорошо мне давно не было.
— Ты где, милый? Снова задерживаешься? Я жду тебя.
Затаив дыхание, я слушал любимый голос словно чудесную музыку и, опасаясь спугнуть волшебство, не спешил нарушать эту совершенную гармонию.
— Спасибо за сюрприз! — мурлыкала Маша. — Детская комната как в сказке! Почему ты молчишь? Что-то случилось?
— Случилось, моя хорошая. Мы едем домой, — с наслаждением, смакуя каждое слово, промолвил я и медленно оглянулся.
На заднем сидении, подложив пухлую ладошку под розовую щечку, сладко дремал симпатичный белобрысый мальчуган.
Минск, 2024 г.
СавоськаПовесть
…Если кому-то удастся пересказать о жизни нашей цивилизации другим существам, то, наверняка, самое главное, о чем должны рассказать, — о любви! О любви — даже если речь идет о войне, о бездомных и бизнесменах, о циниках и романтиках, о преданных и грешных женщинах.
Евгений Шишкин
Памяти деда Макулова Василия Федоровича
1
— Кто-нибудь знает, где моя шариковая ручка? Такая синенькая без колпачка? Там еще кончик обгрызен. Хм, странно, всегда лежала на этажерке…
Дядя Леша растерянно бродит по дому, водит взглядом по подоконникам, только что вымытому бабушкой полу, заглядывает в угол за полотняным шкафом, шарит рукой в серванте, наконец — под лежащей на обеденном столе дедушкиной «Красной Звездой», открытой на недельной программе телепередач, и с подозрением посматривает на отца (моего деда), греющего спину у печи и с вожделением читающего свежий номер «звездочки» (на газете значится дата: 16 марта 1973 года). Дед и ухом не ведет — он не брал шариковую ручку. Да и зачем она ему? Он же не разгадывает кроссворды, как дядя Леша, или попросту Леха, как зовет его вся наша семья. На всякий случай он проверяет в старом футляре для очков наличие химического карандаша, которым он отмечает любимые кинофильмы и познавательные передачи в газетной телепрограмме. Остро отточенный карандаш в целехоньком состоянии покоится там, где определил ему место его педантичный в таких делах владелец.
— Может, на работе забыл? — слышен бабушкин голос из столовой.
Леха не отвечает, он лежит животом на полу и, подсвечивая себе фонариком, в поисках исчезнувшей ручки исследует пространство под своей кроватью.
Сегодня почтальон принес свежий номер любимого Лехиного журнала «Наука и жизнь», а в нем традиционный кроссворд на сто десять слов. Изголодавшийся по кроссвордным бдениям, Леха, не выпуская из рук еще пахнущего типографией журнала, бросился к этажерке, где традиционно царил хаос вещей убежденного холостяка, и, к своему расстройству, не обнаружил там своей верной помощницы в разгадывании кроссвордов. Подробный обыск дома и беглый допрос ни в чем не повинных деда и бабушки результатов не дали, и Леха с вселенской тоской в глазах поглядывал в окна, за которыми бушевала мартовская вьюга, а до ближайшего киоска «Союзпечати», где продавались письменные принадлежности, от нашего переулка 8 марта было без малого полчаса скорого шага.
Когда Леха стал облачаться в зимнее драповое пальто и новую кроличью шапку, чтобы принести себя в жертву пробирающему насквозь холодному ветру и липкому мартовскому снегу, дед внимательно поверх очков посмотрел на меня и вполголоса совсем не строго произнес:
— Может, вернешь дядьке ручку?
Эх, дед! Ты всегда безошибочно разоблачаешь мои самые запутанные «преступления»! Как бы я ни маскировался, твоя удивительная дедукция неизменно выводит меня на чистую воду. А я и не отпираюсь, зная, что никакого наказания за мои «злодейства» не последует.
Вот и сейчас… Ручку действительно стащил я! И взял я ее совсем ненадолго и, между прочим, для очень важного дела — чтобы написать письмо Савоське. Укрывшись в маленьком дровянике на заднем дворе, я примостился на толстом чурбаке для колки дров у крохотного мутного окошка и разложил на заранее приготовленной фанерке тетрадный листок в узкую линейку. Стараясь успеть засветло, раз за разом согревая ладошки своим дыханием, я усердно пытался писать разборчиво и ровно по линейке:[23]
«Здравствуй, дАрАгой Савоська!
Назначаю тебе встречу. В 5 часов вечера в вАскресенье буду ждать в дрАвянике».
На минуту задумался и добавил: «НакАпилось много вАпросов». Уже подписавшись «Твой Слава», немного поразмыслил, вывел внизу под посланием: «Передаю пАклон от дедушки» — и на всякий случай уточнил, еле вместив по нижнему краю листочка: «Василия Федоровича». И это была сущая правда! Как-то, комментируя мои усиленные поиски таинственного Савоськи, дед так и сказал: «Кланяйся ему от меня при встрече». И к тому же я был уверен, что этот пароль сработает, так как моего деда, ветерана войны, председателя уличкома, в нашем поселке уважали все. [24]
Точка, завершающая мое душевное послание, получилась в виде маленькой аккуратной дырочки. Я положил ручку на самый верх большущей поленницы, аккуратно сложил исписанный листок вчетверо и засунул его в самую середку сложенных у стены наколотых поленьев. Завершив эту несложную, заранее продуманную процедуру, я обнаружил, что пишущий прибор бесследно исчез. Какого-либо чуда я в этом не усмотрел и решил, что любимая ручка дяди Леши попросту закатилась в межполенные лабиринты необъятных дровяных штабелей.
Но об этом казусе я никак не мог рассказать ни Лехе, ни бабушке, ни моему верному душеприказчику деду! Ведь послание Савоське было моей сокровенной тайной, даже большей, чем та самая главная военная тайна! Своей мудрой семилетней головой я сразу сообразил, что при поиске ручки в поленнице мое письмо будет легко обнаружено до того, как его прочтет Савоська. И тогда тайна перестанет быть тайной. А Савоська, я был уверен, в такие игры не играет.
— Прости меня, Леха, я потерял твою ручку, — это все, что я мог выдавить из себя, дернув за рукав уже выходящего на мороз дядьку. Леха меня любил, как и все в этом доме, поэтому в ответ потрепал своего шкодливого племянника по русой шевелюре и растворился в неистово бушующей снежной свистопляске. Проводив доброго дядю сочувствующим взглядом, я обернулся к сидящему у печи деду. Тот на мгновение отвел глаза от широченного разворота «Красной Звезды» и ободряюще мне улыбнулся. По этой улыбке и взгляду с добрым прищуром поверх очков я понял, что дед точно знает, где и почему и