счезла эта злополучная ручка.
— Савоська вернет, ему чужого не надо, — спокойно и уверенно произнес он и продолжил свое увлекательное чтение.
— Опять ты со своим Савоськой! — раздался из кухни звонкий, удивительно молодой голос бабушки. — Не слушай его, внучек! Не знаем, не ведаем мы этого Савоську!
Дед снова улыбается, он никогда не спорит с бабушкой, а я по этой честной улыбке в который раз убеждаюсь, что Савоська существует, он не выдуман, и живет в дровянике, и оберегает нас от разных напастей.
2
В воскресенье, как только старинные японские часы на стене в гостиной приятным боем пробили пять раз, я пулей вылетел из дому и уже через мгновение, вооруженный скрупулезно составленным списком вопросов к Савоське, с важным видом профессионального переговорщика восседал на чурбаке для колки дров в нашем маленьком, но уютном дровянике. Солнце за крохотным окошком уже клонилось к закату и в сарайчике, по крышу пропитанном давно полюбившимся мне сухим древесным духом, царила мягкая розоватая полутьма.
Накануне вечером, пока Леха трудился во вторую заводскую смену, я, втиснув тетрадный листок среди нагромождения различных радиодеталей, винтиков и гаечек на его универсальном столе, при помощи Лехиной новенькой шариковой ручки составил список «самых важных вопросов» к Савоське. Тех, на которые взрослые почему-то отвечали вразнобой, неуверенно, нелепо фантазируя, или просто отмахивались стандартной фразой: «Подрастешь — поймешь».
Сейчас список, аккуратно сложенный вчетверо, покоился в кармане моего теплого зимнего пальтишка, чтобы во время важной двусторонней встречи выступить в качестве подсказки-выручалки, если я вдруг в волнении что-то забуду. В ожидании Савоськи я несколько раз доставал «шпаргалку» и внимательно по пунктам перечитывал:
«1. Для чего мы жЫвем?
2. Почему небо гАлубое?
3. Почему Аблака не падают на землю?
4. Что такое время?
5. Почему чИловек умирает?»
Вдруг вспомнил еще об одном очень важном-преважном вопросе. Стремглав выскочил из дровяника, разгоряченный, влетел в дом, одновременно двумя ногами выпрыгнул из валенок и, пролетев мимо деда, смотревшего по телеку новости, ворвался в Лехину комнату. Схватил с этажерки ручку и, затаив дыхание, вывел на вновь развернутом листке: «Зачем мама и папа ссорЮтЦа?»
Я был уверен, что Савоська знает ответы на эти архиважные вопросы и уж точно просветит меня, ответив бесхитростно, откровенно и обстоятельно. Конечно, были сомнения насчет последнего моего пункта в вопроснике, но уж очень я хотел, чтобы мама и папа не ссорились, а как сказал профессор Капица в любимой Лехиной телепередаче «Очевидное невероятное»: «Ищите причину каждого неведомого вам явления и вы придете к открытию».
3
Казалось, что прошла целая вечность, с того момента как я явился в дровяник на встречу с Савоськой. Солнечный свет за мутным стеклом крохотного окошка давно сменился на серые сумерки, а затем на непроглядную густую тьму. Бодрящий холодок бесцеремонно забирался под пальто, сковывал ледяными щипцами пальцы рук и ног в варежках и валенках, бессовестно кусал за уши, несмотря на теплую дедову шапку с кокардой ВОХР. Все чаще голову посещали мысли о горячей печке и громадной кружке чая с бабушкиным малиновым вареньем. Поднявшийся после заката ветер, насквозь продувая легкий сарайчик, издавал леденящие душу заунывные посвисты. С каждой минутой мне становилось все страшнее и страшнее, и невольные слезы теплыми ручейками струились из глаз. Нет, не от страха! Страх я научился преодолевать в темном подвале нашей новостройки, куда отец то и дело посылал меня за картошкой. Это были горькие слезы обиды. Савоська не пришел! Злая обида тяжелым камнем давила на грудь, затрудняла дыхание и выжимала из меня, как из губки, потоки слез. Тихий плач постепенно перерос в звучное всхлипывание, а потом — в громкое рыдание. Я дал волю чувствам, зная, что никто сейчас меня не лицезрит. Даже если предположить, что невидимый Савоська все же в этот момент поглядывает на рыдающего, замерзшего донельзя мальчишку, пусть знает, как тот на него осерчал! Даже больше, чем на свою сестру — Светку, злодейски похищавшую самые вкусные конфеты из моего новогоднего подарка.[25]
Эх ты, Савоська!
Когда же, тяжело вздыхая и размазывая варежкой слезы по щекам, я собрался выдвинуться на встречу с печкой и сладким чаем, во дворе под чьими-то неспешными шагами заскрипел снег. Затаив дыхание, я вжался спиной в ребристую стенку дровяника. Большая синяя тень промелькнула в окошке. Через мгновение с ужасающим скрипом, скребя низом по утоптанному снегу, медленно отворилась дощатая дверь, образовавшийся проем сразу же исчез за темным коренастым силуэтом. Не было видно ни зги, только ярко искрился застывший в воздухе алый огонек, и маленькое пространство дровяника быстро заполнил сладковато-ядреный запах дедовой махорки.
— Хватит уже сопли морозить, — как спасение прозвучал родной дедушкин голос, — бабушка блинов испекла, я чай с ежевикой заварил, айда, внучок, вечерять!
Я лишь успел украдкой засунуть в кладку колотых дров свой список вопросов. Пусть Савоська читает их без меня!
Когда мы шли вдвоем по темному двору мимо старой груши, дед крепко обнял меня за плечи, так что щека плотно прижалась к мягкому сукну офицерской шинели, и спокойно, как о чем-то вполне обыденном, произнес:
— Не ищи его… Он сам тебя отыщет, ежели надобно станет…
Уже на кухне, когда мы все вместе пили ароматный чай с самыми вкусными в мире блинами, я краешком глаза заметил, как кто-то быстро промелькнул за кухонным окном, и ухо чутко уловило осторожный скрип двери дровяника.
А после ужина бабушка внимательно посмотрела на мои красные щеки и, прикоснувшись тыльной стороной ладони к моему пылающему жаром лбу, мгновенно поставила диагноз: «Простыл!» Моя физиономия скривилась в страдальческой гримасе, и из ублаженного блинами чрева раздался жалостливый стон безнадежно больного человека. Захворавшего внука с любовью укладывают в постель и поят бабушкиным фирменным «гоголем-могулем», состоящим из теплого молока, свежего куриного яйца, пчелиного меда и сливочного масла. Убаюканный бабулиными бормотушками-заговорами, как в мягкое облако, погружаясь в глубокий сон, я ощущаю своей вихрастой макушкой теплое нежное поглаживание чьей-то широкой шершавой ладони.
4
До чего ж приятно просыпаться под треск горящих сухих поленьев в только что растопленной дедом печи, нежась под теплым ватным одеялом в слегка остывшей за ночь комнате, ловить носом приятный запах березового дымка и, лениво повернувшись на бок, любоваться весело полыхающим огнем в тот момент, когда дед неспешно подбрасывает в открытый топливник свежее дровяное «лакомство». Пламя, придавленное еще морозными поленьями, чуть затухает, словно прогибаясь под их тяжестью, потом медленно, шаг за шагом обхватывает дерево и ласково облизывает его самыми кончиками оранжевых язычков, как бы смакуя и наслаждаясь любимым блюдом. Распробовав новую порцию, огонь с жадностью набрасывается на нее, и топливник вновь от края до края заполняется гулко гудящим живым пламенем.
Волшебство на время, до следующего заброса топлива, замирает, как только дед, толкая черной кочергой, звонко захлопывает раскаленную чугунную дверку. И только яркие искорки, как маленькие звездочки, одна за другой сыплются через колосник в полутемное жерло зольника и затухают, теряясь в серой золе, таинственно мигающей множеством крохотных алых угольков.
На этот раз дед не спешит захлопывать дверку в бушующее пламенем печное жерло. Примостившись вполоборота к печи у открытого пылающего топливника на низенькой, искусно сделанной им же скамеечке, он краешком глаза с доброй хитринкой поглядывает на меня:
— Ну что, внучок, согрела тебя печка?
Я с трудом отрываю щеку от громадной пуховой подушки и, не отводя взгляда от огня, довольно киваю головой.
— Тут, значит, вишь, как получается, — продолжает дед, — сложил я нашу печечку, когда мамка твоя еще босиком под стол ходила. С тех пор щедро согревает она нашу семью в самые лютые холода и не жалеет тепла своего для людей, что с добром в наш дом приходят, — дед ласково похлопывает широкой ладонью гудящую печь по горячему боку. — Так оно и в жизни, доброе дело сделать — это как печку в избе простывшей затопить: топит один, а тепло это многих озябших согревает. Ради этого и жить стоит, так как жизнь такая не напрасно проживается и смысл свой имеет.
Я, разинув рот, внимательно слушаю деда и представляю себе целый город из множества горячих, только что растопленных печек, вокруг которых играют и резвятся счастливые розовощекие дети. А я с высокой горки с гордостью наблюдаю за этой детской идиллией и всем сердцем радуюсь и ликую! Ведь это я затопил эти печки, чтобы всем детям было тепло, хорошо и весело. Вот что значит жить со смыслом!
5
Савоська поселился в нашем дровянике прошлым летом, после того как дед за пару дней сколотил этот небольшой сарайчик с окошком, похожий на маленький жилой домик. Дед так и сказал:
— Ну вот, новое жилье для нашего Савоськи готово. Уж очень ему в курятнике неуютно, да и с Петрухой чего-то не ладят они. А дровяник, точно знаю, по душе ему придется.
Я сразу же завалил деда лавиной вопросов: что за Савоська? Кто таков? Откуда взялся? Малой он или большой? Малец или старик? Ест ли манку на завтрак, пьет ли кипяченое молоко?
— Как ты его себе представишь, таким он и станет для тебя, — до обидного кратко объяснил дед и засобирался на дежурство. Он давно был на пенсии и подрабатывал начальником караула на шинном комбинате. Через три дня на четвертый он заступал на смену в красивой форме стрелка ВОХР, а в выходные дни всего себя отдавал работе уличкома, хозяйству, плотницкому делу и общению с родными.