При том, что он был ужасный врун и фантазер, именно мне, как лучшему другу, Серега в своем беспросветном вранье великодушно выделял чайную ложечку правды, даже если я в этом нисколечко не нуждался. Я, конечно же, ценил такое суровое, но правдивое отношение к моим жизненным переживаниям, но все же иногда злился на друга за «вопиющую необъективность» в оценках моих умозаключений и поступков.
— Та-а-ак, — Серега вдруг принял вид североамериканского индейца, узревшего среди безлюдной прерии прекрасного неоседланного мустанга, — а это что за штучка? — зорким орлиный взором преданного ученика Чингачгука он уперся в Танькину подружку Натаху, чуток опередившую ленивую Бурцеву на финише километровой дистанции. Долговязая, но довольно симпатичная Натаха Гусева по кличке Микки (она чем-то походила на популярного героя американских комиксов Микки Мауса), в отличие от своей замкнутой подруги, была для всей нашей учебной группы рубахой-парнем, а ко мне почему-то питала какие-то нежные чувства, или мне это только казалось. К примеру, на недавней дискотеке, разгоряченная рок-н-роллом, прямо под зеркальным потолочным шаром Микки стиснула меня в своих неожиданно мощных объятьях и сильно, так что свело челюсть, чмокнула в щеку. Нет, определенно, она в меня втюрилась! Но я не питал к Натахе никаких чувств, прежде всего, потому что твердо решил всю жизнь любить красивую дуру Таньку Бурцеву.[42]
Приняв к сведению изложенную мною характеристику Натахи, Серега еще раз оценивающе зыркнул на ее удаляющуюся в сторону спортзала нескладную долговязую фигуру и утащил меня, как он сам выразился, «наслаждаться жизнью, несмотря на бренность бытия». В пересказе на общедоступный лексикон это означало, что друг получил сегодня стипендию и приглашает меня откушать с ним на пару наш любимый «Минский торт». Для тех, кто забыл или не знает, сообщу, что это кулинарное чудо по своим вкусовым качествам неохотно уступало лидирующие места на пьедестале народных пристрастий тортам «Москва» и «Прага». Но не будем вдаваться в такие необязательные подробности, ведь это повествование посвящено всепоглощающей любви, а не банальным кулинарным изыскам.
Не прошло и двух дней, когда Серега с таинственным видом великого заговорщика сообщил, что он, последовав моему положительному примеру, влюбился в Танькину подругу Натаху. С аппетитом дожевывая ароматный пирожок с ливером, он почему-то процитировал Джека Лондона, особо почитаемого мною писателя: «Любовь не знает логики, она выше разума» — и глубокомысленно добавил:
— Этот чувак знал толк в любви.
Таким образом, создав интригу при помощи великого мастера слова, мой друг щедро вытащил на божий свет подробную информацию о своих головокружительных успехами на любовном фронте (как всегда, бессовестно врал), и при этом сообщил самое важное и волнительное для меня:
— Сегодня у нас с Натахой свидание. Она обещала привести с собой подругу, — Серега выждал паузу и, хитро прищурив левый глаз, победоносно добавил: — Ту самую красотулю, по которой у тебя слюнки текут. Будешь мне должен, чувак!
Время для меня остановилось! А Серега, мощно усиливая интригу, добавил:
— Прошвырнемся в кафешку, а затем зарулим в нам в лесотехникум на дискотеку. Там под «Кафе «Калифорния»«признаешься своей глупышке в любви и растопишь лед в ее черствой необразованной душе.[43]
Вечером этого же дня я в новеньких черных штроксах и темно-синей байке, ежеминутно поглядывая на наручные часы, сидел у Сереги на кухне и в нетерпении ожидал, когда мой друг высушит раскаленным утюгом свои постиранные, но не высохшие вовремя джинсы. Когда же он наконец предстал предо мной в своем «парадном одеянии» — искусно вытертых «Вранглерах» и турецком сером свитере из козьей шерсти, — я недвусмысленно постучал ногтем указательного пальца по циферблату своих наручных часов, до встречи с нашими любимыми оставалось всего полчаса.
— Да ладно, успеем, — успокаивающе произнес мой верный товарищ, — давай-ка выпьем и закусим на дорожку. На столе волшебно возникла трехлитровая банка консервированного сливового компота. Я был не в силах отказаться от этого фантастического десерта, при этом никакая угроза для моего крепкого молодого организма в этом безобидном и довольно приятном лакомстве даже намеком не усматривалась. Янтарный кисло-сладкий нектар на время затушил во мне пламенеющее чувство всепоглощающей вселенской любви, а тающие во рту, неимоверно приятные на вкус, фрукты наполнили живот легкой медовой тяжестью. Банка мигом опустела, и мы, довольные собой, в приподнятом настроении и в предвкушении приятного времяпрепровождения двинулись в путь навстречу вожделенным любовным приключениям.
Первые, еще совсем робкие намеки на приближающуюся опасность возникли уже во дворе Серегиной кооперативной пятиэтажки. Странный звук металлическим ломом пронесся во мне вертикально от горла к низу живота и грохнулся на дно так тяжело, что пригнулись колени. Я даже не успел испугаться и совсем не заподозрил, что это было только самое начало великого, запомнившегося на всю жизнь представления — так сказать, симфонии, блестяще исполненной моим молодым здоровым организмом. Эх, молодость, молодость, как же ты беспечна!
От женского общежития художественного училища, на крыльце которого мой друг договорился встретиться с подругами, нас отделяло всего-то полтора километра. Но этот короткий отрезок пути, который я без каких-либо проблем преодолевал ежедневно, следуя из дома на учебу и обратно, на этот раз превратился для меня в кромешный ад. Еще на далеких подступах к «художке» мое нутро до краев наполнилось вакханалией множества разрывов невидимых воздушных шаров. Причем каждому такому разрыву предшествовал тупой болезненный удар то в одну, то в другую область моего, как мне представлялось, значительно раздавшегося в размерах чрева. Казалось, будто какой-то малюпатенький вредный чертенок хаотично носится у меня внутри, отталкивается своими копытцами от стенок и пронзает острыми рожками большую связку воздушных шариков.
— Может, ну его, это свидание, — неуверенно бросил в спину ускорившего шаг друга.
Не посвященный в истинную причину моего волнения, Серега, не оборачиваясь, постарался приободрить меня, как всегда, корректно и даже дипломатично:
— Не дрейфь, чувак! Уверен, у тебя есть шанс! — он вдруг подпрыгнул и сорвал с нависшей над забором цветущей сирени увесистую ветку с россыпью свежих лиловых цветков. — Ты хоть и не красавец, зато дьявольски умен, — по-прежнему не оборачиваясь, продолжал дружескую дипломатию Серега.
Во мне вдруг резко и звучно застучал барабан, да-да, это был настоящий войсковой барабан. Барабанные палочки дробно выстукивали сигнал: «Сбор, к атаке готовьсь!» Вот-вот внутри разыграется нешуточное сражение, и я уже знал, что мне его не избежать.
— Проклятые сливы! — само собой вырвалось из груди.
Серега меня не услышал, он был погружен в свои размышления о гениальном, влюбленном в красивую пустышку, друге.
— Твой титанический разум способен поработить эту прекрасную дуреху. Не сомневаюсь, ты станешь для нее кумиром на всю жизнь. Она навсегда забудет, кто такие Ален Делон и Гойко Митич и станет верной собачкой у твоих ног, податливой глиной в твоих руках, верным охранником содержимого семейного холодильника, или, как говорят в народе, — хранителем семейного очага.
Серега входил в раж, а мне становилось все хуже и хуже, и я уже не верил в сказанное другом, вернее, не мог или не хотел верить в этот несусветный бред.
Ноги становились ватными и отказывались двигаться в заданном направлении, голова наполнилась каким-то протяжным сухим шумом, а руки сами собой судорожно обхватили бастующий живот.
А вдохновленный своим же монологом Серега громко запел довольно неплохим баритоном:
Любовь нечаянно нагрянет,
Когда ее совсем не ждешь.
И каждый вечер сразу станет
Удивительно хорош…
А я уже не любил Таньку. Мои нежные чувства к ней вдруг бесследно растворились, любезно уступив свое теплое уютное местечко нерадостным мыслям о бренности человеческого жития.
Серега еще нарастил свой походный темп, а я, раз за разом переживая жестокие приступы, присаживался на редкие скамеечки у дворовых калиток.
— …сегодня, чувак, твоя любовь наполнится новым свежим дыханием… — я в очередной раз настиг философствующего на ходу товарища и услышал продолжение его явно затянувшейся и витиеватой тирады. — А уже завтра ты начнешь жить по-новому: ежедневная смена носков! Чистка зубов — дважды в день! Утренняя зарядка и вечерние прогулки при луне! Каждодневное исполнение песен про любовь под гитарный аккомпанемент!
— И, наконец, — Серега все-таки обернулся и опалил мою скрюченную в три погибели фигуру своим полыхающим энтузиазмом взглядом. — И, наконец, — он выдержал фирменную многозначительную паузу, — заведи эту необразованную дуру в библиотеку!
Я уже видел за Серегиной широкой спиной крыльцо общежития и две тонкие девичьи фигурки на нем.
— Может быть, пойдем домой? — из последних сил взмолился я, — ну ее, не нужна она мне!
Серега снова проигнорировал мою мольбу, он был погружен в возвышенные размышления о высокой любви. Удивительно, но о своей ненаглядной Натахе он не произнес ни слова, как будто не нашел ей места в своем хрустальном замке сладостных мечтаний.
Тем временем сражение во мне набирало силу. Да, внутри бушевала настоящая битва темных сил, со стороны бездумно съеденных слив и защищающего остатки жизни молодого, достаточно перспективного организма. Канонада сотен артиллерийских орудий потрясала все вокруг, горячие ядра, вылетающие из извергающих пламя жерл пушек, сметали все на своем пути. Мне стало казаться, что черный дым побоища вот-вот вырвется наружу через мои пылающие жарким огнем уши.
— Соберись, чувак! — скомандовал самоназначенный руководитель нашей экспедиции, и это прозвучало как сигнал полной боевой готовности, — цель на горизонте, идем на сближение!