Застывший взгляд его, устремленный куда-то за белые кучевые облака, словно искал направление дальнейшего движения или, может быть, провожал в высокую неизвестность улетающую легким перышком душу.
Над несчастным корпели две хрупкие девушки, наверное, одни из тех, кто, завершив свое дежурство в медицинских корпусах, спешили по домам. Они, стоя на коленях по обе стороны от несчастного, своими маленькими ладошками, попеременно сменяя друг друга, совершали процедуру непрямого массажа сердца, давили изо всех сил на широкую грудину, тяжело дыша, отдавая свои невеликие силы, чтобы завести внезапно остановившееся сердце, чтобы человек на асфальте ожил, волшебно встал и пошел по своим делам.
— Дыши, дыши, пожалуйста, дыши — как заклинание приговаривала одна из них, в легкой не по сезону бордовой курточке, совсем малышка, с пышной, разбросанной по милому, совсем еще детскому лицу густой копной светло-русых волос.
Когда силы заканчивались, она уступала свою миссию подруге и сразу же прижималась красивыми, играющими молодой кровью губами к бесчувственному рту, пытаясь вдохнуть жизнь в это большое остывающее на глазах тело.
Вторая девушка была чуть постарше и по виду опытней подруги (узкое бледное лицо, длинные рыжие волосы, стянутые на затылке в узел), ее движения были более уверенными, а когда ее худенькие руки уставали, она спокойно, наверное, на правах старшей, командовала:
— Принимай, Маша…
Она же резко осадила стоящего рядом высокого коренастого парня, неожиданно сильно хлестнувшего лежащего ладонью по гладко выбритой мертвенно-бледной щеке:
— Что вы делаете? Отойдите!
— Давайте я покачаю! Давайте покачаю! — постоянно произносил парень, широким лобастым лицом похожий на умирающего. «Сын, а может быть, брат», — подумал я.
— Вы не сможете! Не мешайте! — снова прикрикнула на него рыжеволосая.
За всем этим действом безучастно наблюдала низенькая полноватая женщина с большой бесформенной сумкой в руке. Она спокойно, даже как-то отстраненно, смотрела на бездыханное тело на асфальте, на суетящихся рядом девушек, на людей, выходящих из клиники, и постоянно поглядывала на играющую автомобильным многоцветием стоянку, словно грезила о скором отъезде домой.
«Жена? Родственница? — я невольно задавался этим вопросом. — Если это близкий человек, то почему она так безразлична, словно происходящее ее не касается?» Когда парень зачем-то стал трясти мужчину, крепко ухвативши его за массивный подбородок, ответ пришел сам собой и возник неожиданно: «Это близкие ему люди. Но они давно не любят его… Ни он, ни она… Умирающий, со своей болезнью, тяжелым характером, может, какими-то необдуманными или, напротив, осознанными поступками, отдалился от них, и если сейчас он окончательно покинет их, то большой беды для них не будет, и они вздохнут с облегчением».
Я даже устыдился этой мысли и постарался прогнать ее прочь, но то, что я сейчас наблюдал, убеждало меня в правоте. И мысль продолжала пульсировать в голове: «Вот как бывает: рождается и растет человек, мечтает о светлом счастливом будущем, витая в этих мечтах, женится, рожает детей, строит дом и живет в этом созданном им же мире, живет как может, как желает, отдает свои силы каким-то важным и не очень важным делам — ради себя, ради семьи, конечно же; что-то получается, что-то — нет, но он верит в свою правоту, в праведность своих жизненных дел. И идет дальше по жизни, переступая через возникающие там и тут преграды — проблемы, ошибки, беды и несчастья. И вот когда годы берут свое, когда всего, чего хотел, добился, решил как смог, как сумел — для себя, для жены, для детей и внуков, и не стыдно за прошлое, и считаешь себя неплохим парнем, и даже кое-чем гордишься — вдруг ощущаешь вокруг себя пустоту, на которую опереться невозможно. Вначале ты не чувствуешь этот постепенно образовавшийся вакуум, живешь, погруженный в суету серых, с редкими проблесками, будней. И вдруг в один миг неожиданно осознаешь, что ты совсем один, и все, кто был рядом, тебя обогнали и маячат где-то далеко впереди, а ты, забытый, топчешься на месте. И кричишь им вслед: «Постойте! Подождите! Я с вами!» — но тебя уже никто не слышит, ведь ты уже сделал для них все, что мог, и уже никому не нужен. И твои больные колени, и саднящее ночной болью сердце, и подслеповатые глаза — это всего лишь чья-то обуза, которая тормозит движение, мешает маячить впереди. Не обижайся, старик, это жизнь!»
Я уверен, что когда человек хоть кому-то на этом свете нужен, не потому, что чем-то полезен, а просто нужен, — он будет жить долго. Как только он становится никому не нужным и вокруг него образовывается вакуум безразличия, он навсегда покидает этот отвергнувший его мир. Словно всевидящее око господнее выделяет его из живущих в категорию ненужных, и с итоговым резюме «сделал все, что смог» этот один из многих отправляется в свой последний путь.
С этими нерадостными мыслями я обратился к рыжеволосой девушке, которая как раз взяла паузу для короткого отдыха.
— Чем я могу помочь?
Она окинула меня смертельно уставшим взглядом, в котором плескалась безнадежность, и еле слышно произнесла:
— Чем вы поможете?
Потом все же дополнила:
— Ускорьте, если сможете, прибытие скорой помощи из местного отделения. Мы уже выдыхаемся.
— Что-то не едут они, — спокойно добавил парень.
Я, перепрыгивая через ступеньки, ворвался на проходную и через толстое стекло что было силы крикнул пожилому сотруднику, неспешно беседовавшему с напарником:
— Звоните в скорую!
— Позвонили уже, — раздался бесстрастный ответ.
Осознав, что мой крик не достиг цели, я, до предела надрывая голосовые связки, безапелляционным командным тоном заорал:
— Звони непрерывно! Человек умирает! — и стремглав побежал на территорию клиники.
Где же эта скорая? Где находится персонал? Где гараж?
Из небольшого здания справа от въездных ворот выплыли и неторопко направились к машине скорой помощи две приметные издалека мужские фигуры в бордовой униформе. В нетерпении я замахал им руками. Сюда! Сюда! Ну что же вы так медленно!
Через минуту врачи сменили на асфальте у крыльца в конец изможденных девушек, профессионально, уверенно, без суеты пытаясь реанимировать несчастного, они поочередно, как по сценарию, задавали вопросы его родственникам. Женщина равнодушно молчала, отвечал парень.
— Что вы, мы не местные, — он заинтересованно покосился на аппарат искусственной вентиляции легких, издававший мягкие шипящие звуки, — из Слуцка мы. Вот привезли его на платную консультацию, — он не назвал умирающего по имени, как будто тот был для него посторонним.
— Какую консультацию? Так к кардиологу он был записан. Сердце здорово барахлило, — парень снова с интересом зыркнул на аппарат. — Он когда от доктора вышел, позвонил мне (мы с мамой в машине ждали) и сказал, что врач советует клапан искусственный ставить… Мы и не заметили сразу, что он упал, а когда подошли, то увидели, что девушки его оживляют.
Обе девчонки уже поднялись с асфальта и скромно стояли рядышком с нами, всем своим видом выражая готовность снова возобновить борьбу за жизнь незнакомого им человека.
— Ну вот, пульс появился, — сказал один из медиков и с облегчением улыбнулся.
И вдруг после этих слов до этого не подававший каких-либо признаков жизни мужчина неожиданно для всех натужно втянул в себя воздух и с протяжным хрипом выдохнул. Веки его вздрогнули, и глаза, еще секунду назад представлявшие собой мертвое матовое стекло, медленно оттаяли и засветились еле заметным живым огнем.
Все его многоликое окружение, включая меня, мгновенно замерло, словно боясь спугнуть вернувшуюся в тело душу, а взгляд вырвавшегося из комы возвратился из-за высоких облаков и после недолгого брожения среди нас на мгновение остановился на полной женщине, холодно скользнул по ее ничего не выражающему лицу и сразу же зацепившись за высокого парня, мгновенно потеплел, наполнился добром и отеческой любовью. Мужчина по-прежнему оставался бездвижным, ни один мускул его крепкого тела не подтверждал возвращение к жизни, только узкие синие губы разомкнулись и беззвучно вытолкнули какую-то короткую фразу. Похоже, что никто, кроме меня, ее не понял. Я же на удивление ясно разобрал, будто эти слова были четко и внятно произнесены вслух. Всего несколько простых слов! Но они потрясли меня так, что затуманилось в голове и сердце заныло глубокой тупой болью. Я уже был почти уверен, чем все закончится.
В это время взбодренный положительным результатом реанимационных действий врач скорой скомандовал:
— Грузим! — и все дружно стали укладывать, как мне показалось, чудесно ожившего человека на медицинские носилки.
Охотно подключившись к этой несложной процедуре, я положил свою ладонь поверх руки мужчины и мысленно пожелал ему: «Выживи! Пожалуйста, выживи! Вопреки всему! Назло этой видимой ненужности! Поверь, что ты нужен, обязательно кому-то нужен! Поверь и выживи!». Я самозабвенно внушал эти неслышные для окружающих слова незнакомцу, искренне желая, чтобы они были услышаны им, так же как произнесенное им было услышано мною. Я искренне желал ему выжить, как желал бы близкому и любимому мною человеку. Перед тем как створки задних дверей «санитарки» звучно захлопнулись, он пристально посмотрел на меня, как будто моя мольба дошла до него, и устало, словно после тяжелого изнурительного труда, сомкнул веки.
Как только карета скорой помощи скрылась за зданием клиники, все участники этого трагического спектакля быстро разошлись по своим делам: девушки, совершив пятидесятиметровый рывок, запрыгнули в отправляющийся с «кольца» автобус, родня увезенного мужчины, растерянно потоптавшись на месте, уселась в старенький темно-синий «фольксваген», а я быстрым шагом помчался на прием в участковому терапевту.
Не прошло и часа, когда я, облегченно покидая гостеприимное лечебное учреждение, тепло попрощался со словоохотливой гардеробщицей и вынырнул через раздвигающуюся стеклянную дверь во двор клиники. Там у самых ворот снова встретил знакомую