Полицейский снова попытался выяснить что-нибудь вразумительное о загадочных насекомых, но Эмиль Эмильевич не отвечал. По всему было видно, что жизнь стремительно покидает это тело.
– Перфильев, я знаю, вы меня слышите. Если вы действительно искренне любите Юлию Соломоновну, скажите, что вы знаете о Черном человеке?
К удивлению следователя, глаза умирающего сверкнули. Нечто глубинное вспыхнуло, может быть, в последний раз.
– Вы ведь знаете его, Перфильев?
– Кто же не знает его, это порождение ада! Всякий грешник и преступник с ним хорошо знаком! – попытался усмехнуться Эмиль.
– Вы говорите о дьяволе, как я понимаю. Вы пытаетесь убедить меня в том, что эта мистификация вовсе не дело рук человеческих, а проявление темных сил зла? – Следователь резко откинулся на колченогом стуле, приставленном к кровати больного. – Полно, сударь! Теперь не самый подходящий момент для подобных розыгрышей! К тому же все это привело к реальным несчастиям у Крупениных, посему речь идет о настоящих преступлениях, а не о выдуманных явлениях Мефистофеля!
– А! Вот-вот! – Перфильев даже сделал попытку приподняться на подушке от охватившего его возбуждения. – Вот именно что! Вы не хотите мне верить? Потому что я маленький человек, ничтожество, комарик! Вам не поверить, что такой человек, как я, может повелевать неведомыми силами? А ведь никто в меня не верил, не воспринимал всерьез. Что есть Перфильев? Так, пустое место, мальчик на побегушках. Жалкий человечишко, из которого ничего путного не вышло и не выйдет. Ибо он мелок и мерзок, слаб, убог душой, обделен талантом. Ведь все так думали. И Иноземцев, и Крупенин, и Юлия, и даже моя сестра. Но они ошибались, все ошибались, потому что я… – Ему стало не хватать воздуху, и Перфильев упал в изнеможении на подушки. Сердюкову пришлось снова наклониться над его отвратительным обгорелым ртом.
– Они не знали, что я… я повелеваю их судьбами, и они все в моих руках… И Соломон… и Юлия… Моя великая любовь к ней… она ни с чем не сравнима… Моя любовь и ее творчество… Без меня она нема, я – ее поводырь на пути литературной славы… я голос ее души, звуки музыки ее таланта… Без меня – она ничто… нет Юлии-писательницы без Эмиля Перфильева… и они это знали. Она, и ее отец…
– Да, да, конечно, – Сердюков боялся упустить каждое слово. – Так что же Черный человек? Кто он, как вы…
Но полицейский не успел договорить, потому что Перфильев захрипел и затих.
По всему было видно, что он отправился в далекий путь к своему покровителю из преисподней.
Сердюков поспешил покинуть больницу и с наслаждением вдохнул морозный свежий воздух. Он взял извозчика и погрузился в размышления.
Как связаны между собой все несчастья в семье издателя? Может быть, и связи нет? Трагическая случайность, и какую роль сыграл тут Черный человек? Ох уж этот доморощенный Мефистофель! Какое-то внутреннее ощущение подсказывало следователю, что Перфильев имеет отношение к этой чертовщине.
И что за пауки такие, которые вызвали пожар?
– Куда, барин, прикажете? – Сердюков вздрогнул от голоса извозчика и приказал ехать к дому Иноземцева.
Там в опустевшей квартире погибшего издателя находилась Фаина Эмильевна. Ее как унесли с пожара, так с того дня она там и пребывала. Сердюков рассчитывал на слова, которые неминуемо дадут ему ниточку, но тут его поджидало горькое разочарование. Вместо роскошной пышной красавицы с белокурыми локонами и большими голубыми глазами его ожидала безумная баба со спутанными волосами и остановившимся взглядом. Горничная, впустившая его, с испугом рассказала, что барыня с того дня вроде как не в себе, заговаривается, кричит, а то и воет, прямо как волчица. И волосы на себе рвет, и одежду, и все вопит, мол, она погубила и Соломона Евсеевича, и братца своего.
Сердюков прошел в спальню и подивился, насколько неузнаваема стала несчастная. Она смотрела на гостя мутным взором и словно не понимала, кто перед нею.
Значит, винит себя? Что ж, положим, это могло быть. Ревность, отчаяние за погубленную молодость. Отчаяние брошенной женщины – страшная вещь!
– Фаина Эмильевна, это вы приставили бревно к двери флигеля? – следователь старался говорить спокойно и мягко.
Фаина надвинулась на полицейского всем телом. В разрезе сорочки виднелась пышная грудь. Сердюкову стало неловко, он отвел глаза.
– Бревно? – она пошатнулась, словно пьяная. – Бревно?
Перфильева пожала плечом, и бретелька скользнула вниз, оголив гладкую белую красоту. Сердюков вздохнул.
По всему было видно, что она явно не в себе.
– Паук, Фаина Эмильевна, паук, что вы знаете об этом?
Но при этих словах Перфильева закричала высоким пронзительным голосом и схватила себя за волосы. Глаза ее закатились, изо рта пошла пена.
Вбежала горничная и бросилась к Фаине. Полицейский отступил к двери. Что это, театр или подлинное безумие? Однако тут явно надобен лекарь из больницы Николая Угодника.
В это время в прихожей нетерпеливо затренькал звонок, послышался женский голос, и в дверях появилась Раиса Федоровна. Она была бледна, в трауре, но взор ее казался спокоен и сосредоточен. Что ж, теперь в ее руках дела издательства, и надо поддержать дочь. Кто-то должен не потеряться в этом море несчастий!
– А, господин следователь! – Она энергично принялась стягивать тугие черные перчатки. – Есть ли новости, узнали что-нибудь?
– Увы, мадам! К сожалению, дело наше не быстрое! Преступления совершаются гораздо быстрее! – Сердюков сдержанно поклонился. – Примите мои соболезнования, сударыня! Происшедшее чудовищно и чрезвычайно прискорбно! Вот, пытался поговорить с госпожой Перфильевой, – он кивнул в сторону Фаины, – но мои усилия напрасны. Кажется, горе помутило ее разум.
– Ах, душа моя! Сестрица моя! – Фаина Эмильевна вдруг заговорила странным тонким голосом, словно чужим, и бросилась к Иноземцевой. Та с испугом отступила, но Фаина цепко ухватила ее за руки и, упав на колени, принялась целовать белые ладони своей прежней ненавистной соперницы.
– Что же ты не приходила так долго? Мы ждали тебя! Правда, милые мои? – она обернулась куда-то в угол. – Вот и Эмильчик тут, и Соломон, мы все тебя заждались! Я все утро говорила с ними…
Она замолкла на полуслове и осталась сидеть на полу в совершенном изнеможении.
– Константин Митрофанович, помогите мне, – решительно распорядилась Иноземцева, поспешно натягивая юбку на оголившиеся ноги женщины. Они вдвоем подняли несчастную и положили на диван.
– Что вы намерены предпринять? – осторожно поинтересовался полицейский.
– Перевезу Фаину на ее квартиру, приглашу доктора, найму сиделку, бог даст, опомнится, – Раиса Федоровна накрыла Перфильеву пледом и посмотрела следователю прямо в глаза. – Удивляетесь? Я сама грешным делом дивлюсь на себя. Нет у меня ни злобы, ни радости отмщения. Жизнь прошла. И осталась одна тоска. Вместо любви. Вы женаты?
– Нет, – последовал недовольный поспешный ответ. На подобные темы Сердюков рассуждать не желал.
– Брак – лотерея, – со вздохом продолжала Раиса Федоровна. – Повезет, вытянешь счастливый билет, нет, отправишься в ад! С любимым, заметьте человеком! И тогда любовь будет обузой, помехой. Невозможно разорвать отношения, уйти, потому что есть любовь.
Раиса Федоровна говорила совершенно спокойно, отстраненно. При этом она даже непроизвольно погладила по руке лежащую в забытьи Фаину.
– Что до Фаины… – Иноземцева грустно усмехнулась, – после всего пережитого, она нам как родня. Забавно, не находите?
Забавно? Чего уж забавней! Все насмарку, ничего не сходится. Нет ниточки – зацепочки.
Сердюков поспешно скакал по ступеням вниз. И все же, брат знал о Черном человеке, а сестра явно знает о злополучных пауках. Но вот только как с ней поговорить? Ему она не скажет, тут человек нужен, который… который…
Он открыл тяжелую парадную дверь, уже зная этого человека, который ему поможет.
Глава сорок перваяЗима 1913 года
Сусанна бежала по дорожке скверика, пиная носком ботинка маленький камушек.
– Осторожней, мисс! Не посколзнитэсь! – мисс Томпсон не успела произнести эти слова, как девочка с легким вскриком упала на обледенелую землю.
– Ах, Божьэ ты мой! – гувернантка подхватила ребенка и прижала к себе, ожидая рыданий. Но малышка, видно, устала от слез в последние дни. Она только вздохнула и принялась стряхивать снег и землю с шубки.
Мисс Томпсон поцеловала девочку и в это мгновение увидела рядом с собой высокого худого человека в полицейской шинели.
– Здравствуйте, Эмма Ивановна! Здравствуйте, барышня! – Сердюков погладил девочку по голове. – Прогулка – лучшее утешение от тяжелых дум. Не так ли, мисс Томпсон?
– Вы правы, сударь. По счастью, детьи легко забывают об утратах, – она озабоченно посмотрела вслед воспитаннице, которая снова поскакала по дорожке. – Увы, взрослому чьеловьеку этого не дано.
Она пошли вслед за девочкой. Сердюков чуть поддерживал мисс Томпсон под локоть, чтобы и она не поскользнулась.
– Как состояние Юлии Соломоновны?
– Тяжкое. Она лежит и совсьем не можьет прийти в себья. С похорон господина Перфильева Савва Ниловьич принес ее на руках.
Голос гувернантки дрогнул.
На похоронах Иноземцева Юлии уже не было. Сердюков оказался среди многочисленной толпы почитателей таланта покойного издателя, а также любопытных и зевак, желающих вкусить немного скандальной пены от прискорбного события. Поглядеть на злосчастную писательницу, на которую в последнее время ужасные несчастья сыпятся как по заказу. Как будет выглядеть вдова? Хорошо бы также узреть и полюбовницу, вдруг да заскандалят у гроба женолюбивого покойника?
Увы, любопытствующие получили полное разочарование. Вдова издателя стояла у гроба мужа с непроницаемым лицом, к тому же скрытым под траурной вуалью. Рядом, как каменное изваяние, высился зять. Ни дочери, ни любовницы не оказалось. Ходили слухи, что обе тронулись умом.
Сами похороны по первому разряду произвели на поклонников Иноземцева сильное впечатление. На другой день газеты подробно описывали шестерку белых лошадей с султанами, которые везли катафалк под пышным балдахином, факельщиков, роскошный хор в церкви. Печальное событие дало повод порассуждать газетчикам о дороговизне похорон. Мыслимое ли дело, 950 рублей!