До Граца добирались долго. Начались дожди. Дороги раскисли. Лошади еле тащились, словно какие-нибудь худосочные клячи, а не запряженные цугом мощные арденцы. День зачастую походил на вечер. Ранние сумерки, где-то так. Настроение у обоих – но в особенности у Теа, – было нерадостное. Однако убивать их, похоже, перестали. Вернее, прекратились попытки отравить их или проткнуть холодным железом. Тем не менее оба – и Август, и графиня, – постоянно находились начеку. За едой и напитками следила Теа, а за дорогой – Кхар, ну и Август, разумеется, не дремал. Кое-какие приемы колдовства – например, обереги, охранные заклинания и прочие небесполезные в обиходе инструменты из арсеналов высшей и низшей магии, – действуют, по общему мнению, совсем неплохо. Если знаешь, конечно, чего ожидать. А вот с этим как раз все обстояло не так чтобы хорошо.
Август до сих пор не знал даже, на кого, собственно, объявлена охота. На него или на Теа, а может быть, и вовсе на них обоих. И это не говоря уже о том, что он и заказчика-то пока не вычислил. Кто? За что? Почему? Знал бы, соломки подстелил или еще что. Но, увы, не знал. А сил все эти заклинания отнимали немерено. Оттого, быть может, он с трудом сдерживал рвущуюся наружу злость, и единственным человеком, на которого не мог сердиться, перед которым пасовала даже его изначальная тьма, являлась Теа. Вот кому он готов был простить все на свете, кого опекал, кого – есть силы или нет – пытался поддержать.
«Такова жизнь, – вздохнул он мысленно, глядя на нахохлившуюся, закутавшуюся в меховой плащ женщину. – Не ведаешь, когда и где, не веришь, что такое возможно вообще, а потом раз – и все!»
Как ни странно, думал он сейчас не о смерти, а о любви, но так уж вышло, что его любовь по-настоящему открылась только в присутствии смерти. Когда обессилевшую от «переживаний» графиню доставили в гостиницу, и Август целиком увидел рану, нанесенную острием шпаги, вот тогда его и проняло. Как-то до этого момента он ни разу не думал о смерти как о чем-то реальном и возможном. Это, разумеется, странно для бретера и дуэлянта, но так все и обстояло. Даже на войне – а он по молодости лет участвовал в двух военных кампаниях во Фландрии и Брабанте – страх смерти, имея в виду настоящий осознанный страх, Августа не посещал.
Случалось, он тревожился и даже «трепетал» в преддверии тех или иных потенциально опасных обстоятельств – дуэль с сильным противником, штурм крепости, безумный эксперимент, – но труса не праздновал. Да и о смерти всерьез не размышлял. Вернее, если и размышлял, осмысливал и изучал – он ведь темный колдун как-никак, – то именно с профессиональной точки зрения. А вот на себя не примерял. Впрочем, он и сейчас за себя не боялся. Фатум. Чему быть, того не миновать. Но вот о Тане он в таком ключе думать не мог. Когда, освободив Теа от одежды, увидел рану целиком, так от страха за свою женщину едва не лишился чувств.
Если говорить начистоту, рана оказалась ерундовой. Глубокая длинная царапина. Даже зашивать не пришлось, одной магией обошелся, «склеив» края довольно редким «персидским» заговором. И тем не менее, представив, что и как могло произойти с Таней во время схватки, испугался так, что сердце пропустило удар. И вот это-то и стало приговором. Любовь оказалась на деле чем-то совсем не похожим на то, что он думал об этом чувстве прежде. Август ведь искренне считал, что раз уж объяснился женщине в любви, то, верно, и любит по-настоящему. А он Таню и замуж позвал, и был, между прочим, счастлив, получив ее согласие. Однако в том, что любит эту женщину, и в том, как сильно он ее любит, убедился только теперь, представив, что мог ее потерять. Так что все верно: думал о любви, а могло показаться, что о смерти.
– Холодно! – пожаловалась между тем Таня. – Все время мерзну. Напиться, что ли?
– Сейчас разгорятся дрова в камине, – утешил ее Август, – и сразу станет теплее.
Они только что добрались до Граца и заселились в лучшую гостиницу, какую смогли найти, опираясь на неверные воспоминания Августа. Однако даже здесь, в дорогой гостинице для «чистой» публики, не умели творить чудеса. В комнатах, которые снял Август, было холодно и сыро. Гуляли сквозняки. Впрочем, хозяин гостиницы старался как мог. Кроме камина, в котором понемногу разгорался огонь, в гостиную вскоре принесли две жаровни с раскаленными углями, а также киршвассер[52] и горячий, прямо из котла, бойшель – рагу из телячьих легких. Теа выпила стаканчик вишневого бренди, зачерпнула ложкой рагу, попробовала, поморщилась, но все-таки проглотила. Посмотрела жалобно на Августа:
– А чего-нибудь человеческого у них в меню нет?
– Сыр? – предположил Август, зная гастрономические предпочтения своей невесты.
– Пусть принесут сыр и ветчину, ну или колбасу какую-нибудь! – тяжело вздохнула женщина, проглотив еще одну ложку австрийского безобразия. – Нет, – сказала она твердо, откушав еще немного рагу из потрошков. – Так дело не пойдет! Налей мне еще водки, Август, а то меня сейчас стошнит!
– Сыр и ветчина? – переспросил присутствовавший при этом разговоре хозяин.
– Поленту[53] сварить сможете? – поинтересовалась разочарованная в жизни графиня.
– Не извольте беспокоиться… э?..
– Графиня, – подсказал Август, и колесо завертелось еще быстрее.
Слуги бегали как угорелые, багровый от натуги хозяин лебезил и предлагал услуги, Август наблюдал за Теа, а та, что характерно, получала от всей этой суеты неподдельное удовольствие. Ну и настроение заодно поднималось. И у нее, и у него. В результате еще через час, сытая (полента, желтый сыр и жирная ветчина!) и пьяная, графиня Консуэнская залезла в медную ванну с горячей водой и, блаженно вздохнув, улыбнулась Августу.
– Спасибо, Август! – благодарила она за то, что он подогрел ей воду. Та, что наносили в ведрах слуги, была едва теплая. – Так хорошо!
Вообще-то нагревать воду, особенно такой большой объем, не так уж просто. Не столько сложно технически, сколько отнимает слишком много сил. Поэтому маги – даже самые сильные из них – и в чайнике-то сами воду нагревают, только если нет иного выхода. Это касается и всех прочих бытовых заклинаний. Даже в дикой местности, где нет никого и ничего, выжимать воду из воздуха Август стал бы только от отчаяния. Неэффективно. Расход сил несопоставим с результатом. Легче, применив заклинание поиска, найти источник. Но сегодня, сейчас и – главное! – для Теа, Август готов был на все. И самое малое из этого всего – нагреть для любимой женщины воду в ванной. Но и Теа, уже кое-что успевшая узнать и о магии, и о колдунах, его «подвиг» оценила сполна.
– Спасибо, Август! – повторила она с благодарной улыбкой на губах.
– Наслаждайся! – хмыкнул Август. – Лично я согрелся от одного только твоего striptiza!
Стриптиз – еще одно новое слово, которому обучила его Таня. Впрочем, судя по некоторым намекам, одним раздеванием там дело не ограничивалось. Все-таки стриптиз – это скорее танец, чем прелюдия к совокуплению. Во всяком случае, так Август понял из сбивчивых объяснений красневшей, как маков цвет, женщины.
– Наслаждайся! – фыркнула в ответ Теа и oprokinula очередной стаканчик кирша. – Как думаешь, в кровати будет холодно или как? А то меня потянуло на подвиги, но traxatsya, когда ноги мерзнут, мне не нравится!
«Вот ведь, простите боги за выражение! – вздохнул мысленно Август. – Какой она все еще ребенок! И это в девятнадцать-то лет?!»
Тут, на беду или, напротив, к счастью, делать было и вовсе нечего. Ребенок и есть. Такой склад характера, такое воспитание, такой, судя по всему, жизненный опыт. То робеет и стесняется, как юная девушка из провинции, то блажит, как последняя светская стерва. Но и то и другое выходит у нее неподдельно хорошо. И трепетная лань, и темная колдунья – обе смотрятся органично и производят неизгладимое впечатление.
– Хотел тебя спросить…
На самом деле этот вопрос вертелся у него на языке с того дня, когда после ночи любви она рассказала ему о себе правду. Тогда у него возник мгновенный образ той Тани, какой она была «где-то там», пока не стала Теа д’Агарис.
– Спрашивай…
– У себя там, тогда… – Удивительно, но он смутился и сам не мог бы объяснить, с чего вдруг. – У тебя были голубые глаза и черные, коротко остриженные волосы? – решился наконец, Август.
– Да, – удивилась Теа, прекращая блажить. – А ты откуда знаешь?..
Похоже, он сумел ее удивить.
– Очки в тонкой серебряной оправе? – продолжил Август, описывая ту странную, похожую на мальчика девушку-подростка, которую увидел мысленно, слушая рассказ Тани. – Толстые линзы…
– Ты… Как ты сумел?.. – растерялась Теа.
– Не знаю, – признался он, очарованный мгновенным постижением истины. – Но, похоже, ты иногда не только берешь чужое, но и отдаешь свое. Проецируешь образы вовне. Во всяком случае, когда ты рассказывала о себе прежней, я неожиданно увидел тебя именно такой…
Грац, двадцать второе октября 1763 года
Никаких безумств ночью не случилось. Таня-Теа приняла на грудь слишком много крепкого алкоголя и попросту уснула, едва успев положить голову на подушку. Даже не разделась. Как была во фланелевой ночной рубашке, теплой фуфайке и кашемировом шлафроке, так и заснула. Август не удивился. Так много Таня не пила за все время их знакомства. Но, возможно, все дело было в усталости, расшатанных нервах и ошибочной оценке своих возможностей, что иногда случается не только с юными леди, но и с молодыми людьми. Так что ночи любви не получилось, даже если, нежась в ванне, Теа что-то такое и планировала. Что уж говорить об исступленной страсти… Август, однако, не расстроился. Бывает, что уж тут! Накрыл женщину пуховой периной и сам вскоре оказался рядом. Почувствовал идущее от Теа тепло и провалился в сон.
А с утра они отправились гулять по лавкам и мастерским ремесленников. Не то чтобы Августу это нравилось, но он не смог отказать спутнице, тем более это был и не каприз вовсе, а суровая необходимость, диктуемая привходящими обстоятельствами. Теа все это ему объяснила быстро и доходчиво. Гардероб, пошитый в Генуе, да еще и в теплое время года, плохо подходит для путешествия поздней осенью, тем более в горах Восточных Альп. С этим не поспоришь. Август, собственно, и не возражал. Он был внимателен к пожеланиям графини, терпелив и в целом благожелателен. Но кроме того ему было просто любопытно, что еще учудит женщина, перенесшаяся сюда из совсем другого мира.